— Откуда ты узнал? — спросил Павлуха, глядя на семь мёртвых тел. Они так и лежали, рядком — их построили и просто покосили из автоматов. — Сержант и то не догадался…
Что было ему ответить? Как можно объяснить простому солдату ТОЙ войны то, что стало отлично известно «широкой общественности» много лет спустя?
Следовало признать: Пашка распознал диверсантов лишь потому, что знал — они могут тут быть. Если бы не знал — шансов раскусить обман не было. Уж точно — не у уставшего, не спавшего несколько ночей сержанта. Скорее всего, и их двоих не стали искать лишь потому, что никто из диверсантов не удосужился уточнить — все ли собрались? Да вдобавок, отсылал их за водой комсомолец с перебинтованной головой, а если вопросы и задавали — то сержанту…
— Почему ты взъелся на то, что я сказал «питерский»? — ответил Пашка вопросом на вопрос.
— Старорежимные замашки, — бесцветным голосом ответил длинный. — Город Ленина позоришь…
— Я от бабули научился, — парировал Пашка. — Она так привыкла, вот и я… привык.
— От бабули… — голос Павлухи-длинного дрожал. — Ты не внучек, а боец Красной Армии!
— И ты боец Красной Армии, — Пашка, кажется, наконец-то обрёл некое спокойствие. — А тот, что в машине, сказал — «стройте солдат».
Длинный осёкся. Внимательно поглядел на Пашку — так, словно видел его впервые. И тут же отвернулся:
— Ребят надо похоронить.
Не особо глубокую яму вырыли тут же, чуть в стороне от деревеньки, под старой берёзой. Земля была мягкой, копалось хорошо — оказывается, сапёрная лопатка годится не только для того, чтобы таскать её на боку, отстранённо подумал Пашка. Он работал совершенно механически, не думая, и, похоже, Павлуха-длинный тоже — судя по его абсолютно безжизненному лицу. Ещё бы — они с ребятами, судя по всему, были подразделением… и сейчас он хоронит не просто их — хоронит часть себя.
— Нам говорили про диверсантов, — не выдержал Пашка. Молчание давило ничуть не слабее, чем понимание того, что они в западне. — Политрук рассказывал, что есть у фашистов команды обученных людей. Из бывших белогвардейцев, предателей. Одетые в нашу форму, с нашим оружием — чтобы устраивать диверсии и сеять панику, если война начнётся…
— Что ж ты сержанту не сказал, — совершенно механически отреагировал длинный. — Надо же было наших предупредить, и других…
— А он бы поверил? — меланхолично спросил Пашка. — Ты вот не поверил. Пока не увидел…
Длинный помолчал. Пашка был кругом прав.
Яма получилась тесная и неглубокая — копать что-то более серьёзное было попросту некогда. Таща на себе совсем лёгкое тело лопоухого Петрухи, Пашка думал о том, какая странная, непредсказуемая и коварная штука — жизнь…
Сколько им было, этим пацанам? Лет по двадцать с небольшим. Кто-то из них хотел учиться, кто-то — строить светлое будущее. Кто-то, наверное — защищать страну. Не будет ничего этого — все они легли в безымянную могилу на третий день войны. На третий из почти полутора тысяч…
Постояв над закопанной могилой с полминуты, они нахлобучили пилотки и побрели к дому. И тут Пашку ждал новый облом — ни одной винтовки не было, видимо, диверсанты просто побросали их в свой грузовик. А вот это уже хреново — Пашка не был уверен, что в случае необходимости сможет выстрелить из реального, боевого оружия, но со своей холощёной «трёхой» он чувствовал себя не в своей тарелке. И тёзке ведь не скажешь — придётся фантазировать, как оказался на фронте с бесполезной железякой. А у длинного вопросы, судя по всему, и без того есть…
И ещё один возникнет прямо сейчас. Потому что иначе можно остаться без ног.
— Слушай, тёзка… Помоги портянки намотать.
Павлуха-длинный ничуть не удивился — видимо, проблема была распространённая. Удивился он, когда Пашка стащил сапоги и остался в чёрных тоненьких носках.
— Чему вас там учат, ленинградские, — проворчал он. — В носочках, как школьники… Внучек, ёлки-палки…
Пашка молча проглотил пилюлю — на этот раз прав был длинный. И не поспоришь ведь. Хорошо, что портянки хоть есть, причём новые.
Под руководством длинного портянки Пашка намотал хоть и не с первого раза, но довольно быстро — минут за пять. Ногам сразу стало уютнее — теперь, кажется, можно и полсотни километров пройти.
Вот только куда?
Бойцы вышли из дома, и Пашка ойкнул: уже достаточно рассвело, и по дороге тянулась вереница людей — видимо, тронулись в путь как раз с рассветом. Скрипели подводы — иногда попадались и они, влекомые понурыми лошадками.
Беженцы…
На реконструкциях они тоже бывали. Но выглядели… и так, и не так.
На тех мирных мероприятиях начала двадцать первого века от бредущих людей не веяло такой тоской и безысходностью.
В основном женщины, мужчин совсем мало. На телегах — старики, дети… Одеты кто во что — в основном в какие-то бесформенные, явно деревенские одежды, замызганные и больше похожие на обноски, женщины почти все в платках, иногда мелькают «городские» пиджаки, какие-то нелепые картузы, ермолки…
Большинство даже не обращало на двух Павлов внимания — некоторые скользили взглядом равнодушно, словно по забору или дереву, и молча продолжали свой путь.
— Мама, смотри, красноармейцы, — раздался детский голосок. Пашка увидел говорившего — мальчик лет семи, в помятом матросском костюмчике и сандалиях — тоже городской, наверное, или приезжий. Его тащила за руку женщина — на вид лет тридцати с небольшим, в ситцевом платье и накинутом на плечи платке, с заплетёнными в недлинную косу тёмными волосами. — Мама, зачем мы уходим? Они же спасут нас от фашистов!
Мать, не останавливаясь, бросила на бойцов беглый взгляд — словно ножом резанула.
Пашке захотелось не то что заорать — завыть от бессилия.
Как? Ну как можно им не помочь?
Но и помочь мы тупо не сможем. Нас всего двое, а фашисты если попрут — то танками и мотопехотой. А они попрут обязательно — может быть, уже чрез полчаса-час. Они в этих местах наступали стремительно — даже странно, что мы ещё не в окружении.
Он мельком взглянул на Павлуху — тот бледный, губ почти не видно, зубы явно стиснуты, по скулам желваки играют.
— Тёзка… у тебя семья есть?
— Жена, сын, годик всего… в Калинине.
Калинин… Это ж Тверь вроде. Дойдут туда фашисты? Блин, не помню… Я ничего не помню! Какой от меня толк — здесь? У меня даже винтовки нет.
— До Калинина фашисты не дойдут, — как можно увереннее пробормотал Пашка.
— Конечно, не дойдут, — процедил Павлуха. — Они и до Минска не дойдут. Встретим их на Линии Сталина. И погоним обратно, — до него вдруг дошёл смысл сказанного Пашкой: — Ты что, думаешь, что они могут дойти до Москвы? Да ты… паникёр! Ах ты… ты не дал мне предупредить сержанта! Питерский! Носочки! Память потерял! Сволочь, белогвардейская, недобитая!
Сбитый с ног Пашка покатился по утоптанной земле брошенного дворика. Павлуха навалился сверху, работая кулаками:
— Вот тебе! Окруженец! Питер! Носочки! Я и поверил! Убью!