— Еще как!
Саул пожал плечами, сказал, медленно, спокойно, как и всегда:
— Мой психиатр говорит, что я чокнутый. У меня шизотипическое расстройство. Ты вчера угадал.
— Прикольно. Знаешь, что это означает на языке психиатров?
— Шизотипическое расстройство, — сказал Саул, не особенно задумавшись.
— Нет. Это означает: понятия не имею, что там у тебя, больной ублюдок, и не хочу вникать.
Леви пошатнулся, свернул с верной дорожки, но я поймал его перед тем, как он повалился на чье-то последнее пристанище, оскорбив тем самым кого-нибудь в простыне с прорезями для глаз, полного тоской по прожитой жизни. (В равной степени мое описание подходило для извращенца и призрака, а я любил все двусмысленное, и настроение у меня чуточку поднялось).
— Ты совершенно точно в порядке?
— Да, просто оступился.
Леви обогнал сначала меня, а потом и Саула.
— Мы правда должны посмотреть. Пойдемте.
Он выглядел обеспокоенным, но у него на это были ясные, как разгорающийся над нами зимний день, причины. Саул вдруг остановился у одной из могил. Вид у него был такой, словно он хотел застать кого-то врасплох. Свой замотанный в шарф цветок он вручил Леви, а сам начал разгребать снег.
— Только не гладь его, — сказал Саул, не оборачиваясь. — Он насторожен к чужим людям.
— Надо же, у них с Леви уже столько общего.
Руки Саула быстро покраснели от холода, как только он стряхнул блестящий снег с могилы и обнажил черную землю, то принялся дуть на свои пальцы. Мы сделали пару шагов вперед. Последнее пристанище некоей Элизабет Грейуотер не представляло собой ничего интересного (как, если мыслить статистически, и она сама).
— Никаких спиралей, — сказал я. — Вообще ничего необычного, кроме эпитафии.
На надгробном камне красовались слова: "вместе навсегда", более характерные для обручальных колец. Никаких цветов у могилы не было. Наверное, чувак, которого так любила Элизабет, покинул ее раньше, а больше ее никто не любил. Так в жизни часто бывает. Я закурил снова, и мы пошли дальше.
— Для получения качественной выборки нам бы хорошо очистить от снега все могилы, — сказал Леви. Над нашими головами пролетела ворона, села на ближайшее дерево и издала громкий, отчаянный возглас. Без тебя-то, подумал я, так не готично было, привет.
В голове у меня стало совсем пусто. Я привык к тому, что в мире, в целом, у всего есть причины и следствия (от сигарет с ментолом не стоит, а любая социально-экономическая проблема современности восходит ко Второй Мировой Войне). Но эта спираль на могиле Калева, и спирали, нарисованные светящимися в темноте чернилами в его комнате, и кровь, кровь, кровь. Все это не имело никакого смысла, кроме, может быть, символического.
Но мы ведь не были в картине долбаного оккультиста-романтика, мы были в реальной жизни, где не должно было происходить ничего подобного. Я почувствовал, что меня тошнит и решил, что не стоило избавляться от всех конфет, по крайней мере от мятных.
(Кровь, цветы и конфеты. И земля, а что под ней? Что там под ней, Макси?).
— Теоретически, — сказал Саул. — Это может быть шутка.
— Ладно, Господь, ты меня подколол, теперь заканчивай!
— Я серьезно. Может там правда пакет со свиной кровью и какой-нибудь механизм.
— Тогда это самая бесполезная растрата неплохого технического мышления и фантазии, — сказал Леви. И мы снова надолго замолчали. Солнце уже поднялось, и теперь его бледно-лимонадный глаз смотрел на нас сверху безо всякого интереса. Он давал немного блеска снежному покрывалу вокруг, в остальном же был совершенно бесполезен. Мы замерзли, а может все еще дрожали от испуга.
— Думаете, нам ожидать рассвета мертвецов? — спросил Саул. Тон у него был совершенно спокойный, будто бы Саул говорил о надвигающейся метели, чем-то вероятном в это время и в этом месте. Тогда я понял, почему психиатру Саула не охота с ним разбираться.
Давид и Шимон лежали не так уж далеко от ограды, неподалеку от которой начиналась железная дорога, и я еще отчетливее слышал шум проходящего поезда, думал, что если бы я умер, мне бы понравилась некоторая беспокойность этого места. А может то была защитная реакция, потому что даже за все купоны мира папа с мамой не купили бы мне места получше.
Они лежали не так уж далеко друг от друга, Шимон ближе к краю, а Давид в середине ряда. Примерно так же их пытались рассадить в школе, чтобы они не мешали нам учиться. Теперь-то точно никто никому мешать не будет. Сначала мы подошли к Шимону, и я не увидел на его надгробном камне никакой эпитафии. От этого стало даже как-то легче. Я ненавидел Шимона и частенько желал ему смерти, однако был уверен, что он дотянет до политически корректной смерти от инфаркта после пятидесяти. Наступать на его могилу казалось мне кощунственным. С Калевом мы были друзьями, он бы понял. Так что я опустился на колени, как скорбящий друг или брат, и принялся стряхивать снег рукавом. Я не думал, что найду что-нибудь интересное. Более того, я уже не думал и о том, что увидел на могиле Калева. Все это показалось мне таким далеким и ненастоящим. Наверное, так шизофреники думают о галлюцинациях во время ремиссии.
Но рядом с надгробным камнем я обнаружил спираль. Она не кровоточила, как свежая рана, но и фотоаппарат не мог ее зафиксировать. Критическое мышление выигрывало у мистических событий с отрывом в одно очко. Саул сказал:
— Может кровь там, под землей.
— Там под землей мертвый придурок, который сломал мой велосипед, — сказал я. Мы снова склонились над спиралью, но ничего не происходило. Теперь это был просто знак, будто ребенок вывел его палкой.
Мы отошли к могиле Давида. Я прочитал эпитафию. "Любовь к тебе, сынок, умрет лишь вместе с нами". Ну, надо сказать, если бы родители знали Давида лучше, это случилось бы много раньше.
— Твоя очередь, Леви, — сказал я.
— Я не притронусь к этому. Кладбище — источник трупного яда.
— И вдохновения для готических романов. Давай, давай.
— Нет!
Но в этом не было необходимости. Я на самом деле был абсолютно уверен в том, что увижу. Как никогда. Когда Саул стряхнул снег, перед нами предстала еще одна спираль. Они все были одинаковые. В отличии от тех, которые рисовал Калев, разных, странных, созданных в минуту тоски и смятения, спирали на могилах были нарисованы не дрогнувшей рукой. Человеком, так сказать, знакомым с основными принципами черчения.
— Может, раскопать ее? — спросил я. — Но мне Шимон меньше нравился. Давайте с него начнем.
— Ну, давайте, — сказал Саул.
— Нет, больные придурки, это гребаная могила! Мы не будем раскапывать гребаную могилу!
Над нами пролетел вертолет, мы одновременно запрокинули головы, наблюдая за ним.
— Это может быть важно, — сказал я. — Для Калева. Тут причина всего. Ну, может не всего, потому что все знают, что причина всего — Господь Бог. Но...
— Нет, Макси!
— Да плевать Шимон хотел на свою могилу!