— О, тебе никогда не хватит денег на штуки, которые я по-настоящему хочу.
— Любишь жить роскошно?
— Да, мне нравится, когда противосудорожные не заставляют меня терять координацию. Люблю выпить таблетку и полностью контролировать свое тело в следующие восемь часов.
— Классно. Но это тебе мамочка подарит. Может что-нибудь попроще? Хочешь антидепрессанты, которые не работают? Или леденцы от кашля?
— Да, кстати говоря, леденцы от кашля хочу.
Леви замер перед стойкой, над которой висели серьезные, белые пачки с конфетами. Дизайн заставлял предположить, что перед вами вовсе не то, что можно купить в ближайшем супермаркете.
— О, ты еще не окочурился? А тебя из дурки выпустили? Опять пришли за своими колесами?
— Габи, тебе что больше не делают скидоны на противозачаточные?
Габи сидела за стойкой и листала глянцевый журнал, быстренько переворачивая страницы с красочной рекламой вещей, которые она не может себе позволить. Маленькие колечки на пальцах, заусенцы и домашний маникюр с белыми точками на ярко-синей глазури придавали ее руками совершенно подростковый вид. Габи было чуть за двадцать, в колледж она так и не поступила, ухажеров у нее не было, а на работу ее взяли, потому что ее дядюшка когда-то был у хозяина аптеки нотариусом. Работала Габи из рук вон плохо, так что главной загадкой для меня был срок, в течение которого добрая память ее дядюшки будет действовать на ее нынешнего начальника. Габи неумело завивала волосы (отчего их с каждым разом будто становилось чуточку меньше), жевала жвачку, нарабатывая силу челюстей и постоянно поправляла крупные блестящие кольца сережек. Белый халат ей совершенно не шел, а шло — стоять на коленях за какой-нибудь автозаправкой, но в последний раз, когда я ей это говорил, она кинула мелочь мне в лицо. Я взял пузырек с карамельными конфетами, в каждую из которых производитель вложил все мыслимые блага для моего организма. Но меня, конечно, интересовал ароматизатор. На вкус они были неотличимы от ирисок, а по консистенции были точно как таблетки. Мне всегда нравились абсурдные вещи.
— Что там с вашим другом? — спросила она. — Его вроде как избили, а он отомстил?
— Нет, — ответил Леви. — И не твое дело. Просто пробей товар.
Габи моргнула, ярко накрашенные ресницы оставили пятнышки на ее коже. Затем она широко улыбнулась, вытащила изо рта испачканную помадой жвачку и потянулась к Леви. Он отшатнулся.
— И не прикасайся этой рукой к нашим покупкам!
Габи схватила леденцы и пузырек с витаминами, после двух жалобных писков автомата, она сказала:
— Десятка.
Леви достал купюру, а я запустил руку в карман и принялся искать мелочь. В наушниках запуталась пара монеток, а их друзья обнаружились в подкладке.
— Стану знаменитым, — сказал я. — И, во-первых, куплю себе новую куртку, а во-вторых, найму парня, который тебя, наконец, удовлетворит.
— Можешь попробовать сам, когда дорастешь.
Габи ничем было не пронять. Я ее, по-своему, даже любил. По крайней мере, мне нравилось иметь врагов, и если спорить с правительством я еще однозначно не приготовился, то тренироваться на Габи было истинным удовольствием. Впрочем, вряд ли эти тренировки могли пригодиться мне в будущем. Если только следующий президент Нового Мирового Порядка не будет любить кремовые помады больше, чем экономические блокады.
— Проваливайте отсюда, — сказала Габи. — А то опоздаете на урок. Хотя какая разница, все равно у вас нет будущего.
— У нас, в отличии от тебя, по крайней мере есть иллюзии на этот счет.
Когда мы вышли, Леви задумчиво сказал:
— Как вообще можно быть такой депрессивной и злобной в обществе, где тебе не грозит умереть от голода, остаться бездомной или лишиться медицинской помощи?
— Хочешь вернуться и спросить у нее? Есть версия, что она просто скучает. Надо ж не только существование свое унылое поддерживать, но еще и для вечности что-то делать.
— Я знаю, я просто чувствую, что ты сейчас скажешь.
— Например, разгонять кровь в причинных местах твоей мамашки. Кстати, аутистка сказала мне, что мастурбация облегчает месячные. У твоей мамы все еще есть месячные?
— Фу! Фу! Хватит быть таким мерзким!
— Женская физиология довольно стандартная штука. Телки живут на этой земле уже сорок тысяч лет, пора бы привыкнуть. Мерзко — придавать этой шутке большее значение, чем массовой резне в Сонгми.
— Мерзко упоминать Сонгми в этом контексте.
Я покрутил в руках пузырек, с щелчком открыл крышку и вытряс на ладонь пять таблеток, передал баночку Леви. Где-то далеко на востоке пролетел вертолет, такой крошечный, похожий на черную, жирную птицу. Мы прошли мимо кофейни с качественной фотографией молочного коктейля, покрытого радужными сливками, на витрине. Приманка для девчонок и парней, готовых подпустить диабет чуть ближе ради фотографии в соцсетях. Это было самое, надо сказать, современное место в Ахет-Атоне, оно лишь на пару лет запаздывало относительно Эдема или, к примеру, Дуата.
— Ты когда-нибудь задумывался о тщетности провинциальной жизни?
— Я думаю только о том, от чего могу умереть в ближайшее время. Это мое кредо.
— Отличное кредо на самом деле. Когда не можешь контролировать ничего вокруг, остается перенести фокус внимания на собственное тело. Секс, ипохондрия, наркомания, спорт — все это штуки одного порядка.
— Интересно, только собственное тело я тоже контролировать не могу, так что ты промахнулся.
— С социальными теориями такое бывает. Да и вообще в моей жизни. Только в постели с твоей мамкой еще не случалось.
Леви толкнул меня, и я был готов полететь в снег по давней своей традиции, но неожиданно для себя удержался на ногах.
Кусты у школы покрылись, как сыпью, красными ягодками, которые, по утверждению Леви, были ядовиты. Я не верил, что учителям в Ахет-Атоне настолько плевать на жизнь и здоровье детей, однако и никогда не видел птиц, клюющих эти ягодки. По широкому футбольному полю носилось племя диких младшеклассников, в руках у многих из них были палки.
— По-моему они убивают друг друга.
— Ага, — сказал Леви. — Спустились по лестнице эволюции вниз.
Я смотрел за детьми, носящимися по полю, теряющими свои цветные шапки и истошно визжащими. Учителя тщетно пытались загнать их в корпус, где им надлежало получить свой билет в будущее. На парковке стояли машины старшеклассников с открытыми крышами, в основном вишневые или темно-зеленые, чтобы их хозяева могли провести границу между собой и скучными взрослыми. Из некоторых машин доносилась музыка.
Старшеклассники безудержно потребляли все (от модных трендов до спиртных напитков), младшеклассники регрессировали к первобытности, а нам оставалось только продержаться еще полгода между этими двумя состояниями, а затем с головой нырнуть в превратности жизни в старшей школе.
Школа у нас была старая, длинное кирпичное здание с часами под крышей, отсчитывающими секунды до вожделенной каждым здесь свободы. Новенькие окна в обрамлении кирпичей исторического значения производили странное впечатление. Как глаза молодой девушки у старушки, чьи черты уже смазали морщины. На зеленой пирамидке крыши устанавливали антенну монтеры, снизу за ними наблюдала стайка детишек с мобильными на изготовке.
— Может мне тоже подождать, когда кто-нибудь упадет? Хочу все же увидеть хоть одну смерть в этой школе!
— Макси, пошли!