Его взгляд остановился на кровати: это было именно то, что он искал.
Он ринулся к кровати, подобно тому, как тигр бросается на свою добычу, сорвал простыни, разорвал их на полосы и стал связывать эти полосы между собой.
Этот человек, который в десятилетнем возрасте звал свою тетушку, чтобы она помогла ему спуститься с лестницы, у которого кружилась голова, когда он садился верхом на лошадь, — этот человек, без всякого спора с самим собою, решил спуститься из окна третьего этажа, используя разорванные простыни.
Закончив работу, он устремился прямо к окну.
По пути он проходил мимо двери. Шевалье остановился и еще раз попытался ее открыть, но это было бесполезно; он изо всех сил навалился на нее всем телом, но дверь была крепкой и прочной: она устояла.
— Вперед! — сказал шевалье.
И он привязал один конец своей веревки к перекладине окна.
Настала ночь, или, по крайней мере, уже спустились сумерки.
Господин де ла Гравери взглянул вниз и отпрянул назад; высота, на которой располагалось окно, вызвала у шевалье головокружение.
«У меня кружится голова, потому что я смотрю вниз. Если я не буду смотреть, то и голова больше не закружится», — решил он.
И он закрыл глаза, встал на окно, уцепился обеими руками за веревку и начал свой спуск.
На высоте второго этажа, то есть на полдороге, шевалье услышал треск у себя над головой; затем вдруг, ничем более не удерживаемый, он всей своей тяжестью упал с высоты пятнадцати футов.
Импровизированная лестница оборвалась; возможно, был плохо завязан узел или же старые простыни, уже износившиеся и разорванные на полосы, не выдержали веса человека.
Первым чувством шевалье была радость, что он находится на земле.
Он испытал сильное сотрясение во всем теле, но у него нигде ничего не болело.
Он попытался было встать, но тут же свалился снова.
Его левая нога отказывалась ему служить.
Она была сломана на три дюйма выше лодыжки.
Все же он попробовал сделать несколько шагов.
Но именно в это мгновение его пронзила нестерпимая боль, настолько нестерпимая, что он закричал, он, который, падая, даже не вскрикнул.
Потом у него все закружилось и поплыло перед глазами. Он добрался до стены, чтобы опереться о нее; но стена уходила от него, плывя, как и все остальное вокруг.
Он чувствовал, что теряет сознание.
Он еще раз произнес имя Матильды — это было последним проблеском его ума или, точнее, последним порывом его сердца, и сознание покинуло его.
Когда прозвучало это имя, ему показалось, что какая-то женщина ответила и направилась к нему и что это была Матильда.
Но разум его был подернут уже слишком густой дымкой и не мог с ясностью различать происходящее; шевалье протянул руки к милому образу, не зная, мечта это или реальность.
Это действительно была Матильда; совершенно не подозревая о событиях дня и видя, что Дьёдонне не возвращается, она дождалась наступления темноты и, набросив на шляпу густую вуаль, сначала побежала к г-ну де Понфарси.
Господина де Понфарси не было дома.
Тогда она побежала к г-ну Дюменилю.
Она пересекала двор, направляясь к черной лестнице, ведущей в скромную квартиру капитана, когда услышала крик, а затем увидела человека, который шатался как пьяный и в конце концов упал, выкрикивая ее имя.
И только тогда она узнала в этом человеке своего мужа.
Она метнулась к нему, обхватила его ладони своими руками и позвала:
— Дьёдонне! Дорогой Дьёдонне!
Звук этого голоса заставил Дьёдонне вздрогнуть в его небытии, он открыл глаза, и непередаваемое выражение восторга и счастья отразилось у него на лице.
Он хотел заговорить, но силы изменили ему, голос его не слушался, глаза вновь закрылись, и до Матильды донесся всего лишь протяжный и болезненный вздох.
В этот миг третье действующее лицо присоединилось к участникам этой сцены.
То был капитан Дюмениль.
Он увидел Дьёдонне, лежавшего без чувств, около него плачущую Матильду, разорванные на полосы простыни, свисавшие из окна, и все понял.
— О сударыня, — произнес он, — вам не хватает только стать причиной его смерти — его тоже.
— Как это его тоже? — спросила Матильда. — Что вы хотите сказать этим?
— Я хочу сказать, что тогда их будет двое.
И капитан бросил на брусчатку двора две шпаги; отскочив от нее, они зазвенели.
Затем он, как ребенка, поднял на руки Дьёдонне и отнес его к себе.
Матильда, рыдая, следовала за ними.
При том, что он был в полном беспамятстве, Дьёдонне все же имел смутное представление о происходящем.