На теле птенца среди нежного пуха резвятся две серые мушки. Они ловко бегают, гоняются одна за другой, ведут себя так, будто грифенок для них самая привычная стихия.
Кто бы это мог быть? Я не знаю подобных паразитов птиц. Но поймать мушек невозможно. Для этого надо побеспокоить грифенка, а как это сделать, когда глаза беззащитного птенца выражают такое страдание? И я сдаюсь, прекращаю охоту за юркими мушками, а потом весь обратный путь к биваку раскаиваюсь и укоряю себя: ведь мушки, наверное, неизвестны науке, и простительно ли так легко поддаться чувству жалости?
Наконец, я наверху, в голой пустыне, шагаю через мелкие овражки. Солнце жжет немилосердно, и галька, покрывающая землю, накалилась, как сковородка. Далеко над горизонтом светятся белые облака. Там сейчас хорошо: тень, прохлада. Хоть бы они здесь появились и бросили спасительную тень!
Лохматый спаниель нацепил на себя уйму клещей, и они, коричневые, яркие, торопливо ползают по его шерсти, и многие, разбредаясь во все стороны, забираются и на меня.
Странные эти клещи. Почему некоторые из них покидают собаку, тогда как другие устраиваются на ней, впиваются в ее кожу? То ли они чувствуют, что слишком много их набралось для такой небольшой добычи, то ли миллионами лет привыкли питаться кровью горного козла, зайцев да, наверное, песчанок. Новый же хозяин необычен.
Солнце исчезает за тучами. Они сгущаются все больше и больше. Небо затянуло серой пеленой. Слышатся далекие раскаты грома. На пути большая просторная ниша в скалах. Отличное убежище в непогоду.
Потом началось.
Налетел ураган, крупные капли дождя застучали по камням. Посыпался град. Блеск молний, свист ветра и шум дождя продолжались около часа. Сильно похолодало.
Когда черные тучи, обрамленные снизу светлыми округлыми облаками, ушли на восток, стало необычайно тихо. Но громче зашумела река, звонче зацокал козодой, послышался шум мотора очень далеко идущей машины. Во влажном воздухе дальше разносятся звуки, и вот почему (я только сейчас это понял) в пустыне в сухом, горячем воздухе царит такая удивительная тишина.
Какие контрасты! Недавно я страдал от жары и сухости, а вот теперь, надев на себя все теплое, едва не стучу от холода зубами.
Громада туч совсем ушла к горизонту. Далекие вспышки молнии слегка озаряют ее. Теперь где-то дальше она с шумом и ветром поливает сухую и горячую землю пустыни.
На следующий день вновь светит солнце, тепло и будто и не было непогоды.
После долгих блужданий по скалам разогрелось тело, струится пот, учащенно бьется сердце, жарко, хочется пить. Страдает и Зорька, высунула язык. Он налился кровью, стал большой, красный. Ее, бедную, в теплой мохнатой шубе еще сильнее мучит жажда.
Но до воды уже недалеко. Река шумит внизу.
Собака не выдерживает испытания: смотреть на воду и мучиться от жажды — кто вынесет такое? Несется вниз вместе с мелкими камнями осыпи. Добралась до реки, залезла в воду, купается. Потом спохватившись, мчится ко мне, веселая, жизнерадостная.
— Река холодна, вода чиста и прекрасна жизнь! — будто хочет поведать мой спутник, глядя мне в глаза и помахивая хвостом.
На севере за пологими холмами открылась обширная Сюгатинская равнина, а за ней пустынные, каменистые горы Богуты. На юге за каньонами виднелся величественный хребет Кетмень. Каменистая пустыня казалась особенно безжизненной. Всюду лежал темный, загоревший на солнце и отполированный ветрами щебень; недалеко друг от друга росли редкие кустики солянок. Посредине долины виднелись небольшие горки, будто вершины затопленного хребта. Очень далеко у подножия Богуты светлеет полоска. Она медленно двигалась в одну сторону и постепенно таяла. Там по дороге шла грузовая автомашина, поднимая облака пыли.
Кое-где по щебню пробегали ящерицы — такырные круглоголовки. На их чешуйках природа отразила все цвета камешков щебнистой пустыни: и красноватые, и серые, и черные пятнышки. В общем окраска ящерицы удивительно полно гармонировала с окружающим фоном, и стоило круглоголовке остановиться, замереть, как она буквально исчезала, превращалась в невидимку.
Такырная круглоголовка очень миловидное и мирное животное. Она быстро привыкает к рукам, не делает никаких попыток укусить или убежать. Я поймал одну круглоголовку и посадил на рюкзак. Она спокойно пропутешествовала на нем несколько часов, греясь на солнышке. Быть может, она ловила на нем мух, которые так охотно ездили на мне, никак не желая расставаться с даровым транспортом?
В поле живет целый сонм так называемых синантропных мух. Они все стремятся к человеку, да и, наверное, не только к нему, но и к крупным животным. И сейчас возле меня все время крутится десяток мух, очень похожих на комнатных. Они дорожат моим обществом, не отстают от меня ни на шаг, сидят на вещах, залезают во все съестное, очень любят пить сладкий чай, усевшись на края кружки, укладываются вместе со мной спать на пологе, как только наступают сумерки. А когда я упаковываю рюкзак и взваливаю тяжелую мою ношу на плечи, мухи усаживаются на меня и продолжают со мной путешествие. Хорошо, что природа сделала этих назойливых созданий крошечными, иначе моя поклажа стала бы значительно тяжелее.
Сперва я прогонял их. Потом привык. Все же я не одинок. Нас набралась целая компания, исследующая причудливые извороты каньонов Чарына.
Одну муху я ухитрился пометить крохотной капелькой зубной пасты. Но она после этого так энергично чистила свое тело, показала такую непримиримость к грязи, что вскоре ее брюшко снова стало темным и чистым.
Тогда я изловчился и маленькими ножницами отхватил у другой самый кончик крыла. После этого среди мух я различал свою помеченную и радовался, что она, старая знакомая, жива, здравствует рядом, и подставлял ей капельку сгущенного молока или подсовывал кусочек свежей лепешки.
Моя муха долго путешествовала со мной. Но однажды она не появилась на завтрак. Отсутствовала и на обеде. Ее не стало. Куда делась? То ли отстала случайно и уже не смогла найти своего благодетеля, то ли попалась какой-нибудь пичуге, то ли умерла от старости. Жалко мне муху. Все же привык к ней. А чтобы не огорчаться снова, больше не стал их помечать. Пусть лучше останутся безликими!
В пустыне всюду кобылки. Наблюдая за ними, я заметил одну интересную их особенность. Положите на землю светлый мяч. Освещенный сверху, он будет темнее снизу. Попробуйте мяч окрасить наполовину в светлый тон. Поверните его так, чтобы светлая половина мяча была снизу. Тень, падающая на светлую часть, теперь стушуется, исчезнет, и сам мяч станет будто плоским. Вы как бы сделали противотень.
Окраска очень многих животных построена по принципу противотени. Олень, волк, лиса, дикие утки, гуси, да, пожалуй, половина всех зверей, птиц и рыбы, — у всех у них брюшко светлее спинки. Светлое брюшко маскирует тень, делает животное менее заметным, лишает его формы, выпуклости. Окрашены по принципу противотени и многие насекомые. У всех кобылок брюшко светлее спинки, почти белое.
Голая земля покрыта черным щебнем. В синем небе сверкает солнце. Оно блестит на черных, гладких, отполированных ветрами камешках пустыни. А из-под ног все время неожиданно взлетают кобылки. Блеснут яркими, красными, желтыми, голубыми крыльями, мелькнут расцвеченным фонариком и исчезнут, пропадут из глаз, будто и не было.
Вам хочется поймать кобылку-обманщицу. Вы заметили место, куда она села, тщательно оглядываете его, ощупываете руками каждый подозрительный камешек и… все же ошибаетесь. Внезапно один из едва заметных бугорков оживает — и вновь перед вами сверкают крылья и так же неожиданно гаснут.
Внезапное преображение яркого комочка в неприметный сильно дезориентирует преследователя, и тот, кто это хоть раз испытал, хорошо запомнил.
В одном месте, на покрытом высохшими степными травами склоне холма, всюду выскакивают самые разнообразные кобылки: небольшие деликатные хортиппусы, красноногие калиптамусы, приземистые оэдиподы, шумные скалярусы и многие другие. И вот какая странность! Сколько лет я путешествую по горам и пустыням и только сейчас обратил внимание: кобылки на скаку перевертывались в воздухе, сверкали белым брюшком, а, приземляясь, успевали стать на ноги, выставив наружу, как полагается, темную, окрашенную в незаметные цвета спинку. Они, светлобрюхие, будто умышленно сбивали преследователя. И получалось так, что светлое брюшко, их противотень, выполняло не одно, а два назначения.
Наверное, каждый признак животное использует как можно разнообразнее. А морфологи нередко, угадав назначение какого-либо выроста, шипика, пятнышка, защелочки, успокаиваются, полагая секрет открытым.
Жизнь гораздо сложнее, чем она подчас нам кажется.
Опять приходится обходить стороной небольшие овраги или даже преодолевать их напрямик. Кое-где они прорезаны сухими руслами дождевых потоков, поросли мелкими кустарниками. Неожиданно из одного такого русла выскочил джейран и понесся по пустыне в сторону Сюгатинской равнины, поднимая маленькие облачка пыли.
Джейран показался мне худеньким и заморенным, хотя бежал легко и непринужденно, высоко подскакивая кверху. Вскоре он остановился, рассматривая меня, и дал себя свободно сфотографировать. Глупая неосторожность! Сколько из-за нее погибло этих грациозных животных.
Раньше, во время путешествия по отрогам Джунгарского Алатау, джейранов было очень много. Только в Сюгатинской равнине, ширина которой около 20–30 километров, а длина около 80, в 1945 году специальным обследованием было учтено около 14 000 этих животных. Но вскоре их стали усиленно истреблять браконьеры. Охотились обычно из автомашин, ночью, подъезжая почти вплотную к добыче и ослепляя ее ярким светом. В настоящее время охота на этих грациозных газелей повсеместно запрещена.
В одном месте глаза невольно замечают крошечного каракурта. Он давно закончил свое путешествие по воздуху на шелковистой паутинке и сел на землю. Здесь ему приглянулась небольшая ямка, оставленная копытцем козла среди кустиков солянки. Над ней он соорудил свою нехитрую ловчую сеть и в самом центре построил воздушный замок — шапочку — и спрятался в ней. Еще он повесил на тенетах несколько крохотных камешков, чтобы нити не слабели и были натянуты. Кроме того, когда добыча заденет за нити, камешки начнут раскачиваться и, как резонаторы, дадут знать спящему хозяину ловушки, что пора просыпаться, приниматься за дело, наступило время решительной схватки.
Сейчас подул сильный ветер. Он подхватил с земли песок и погнал перед собой, ударяя им о кусты, засохшие былинки; ворвался и в ямку, над которой поселился паучок, и, раскачивая резонаторы, грозил порвать все сооружение.
Паучок пробудился, забеспокоился, стремглав выскочил из логова, бросился к одному камешку, откусил ниточку, на которой он висел, к другому… Несколько секунд работы — и все резонаторы упали на землю.
Теперь тенетам каракурта не страшен ветер. Что он сделает с тонкими, едва видимыми нитями?! Теперь можно вновь забраться в логово, предаться покою и ждать свою добычу.
Паучку здесь несладко живется. Пищи мало, и он сильно отстал в росте.
Надоело путешествовать по пустыне, экономить каждый глоток воды, страдать от жажды и жары. Пора приблизиться к каньонам. А с обрыва опять открывается удивительно красивый вид на изрезанные скалы, на бушующую горную речку, на широкие просторы пустыни. И еще новость: на востоке, куда лежал путь, показалась зеленая полоска ясеневой рощи. Там конец путешествия. Он, оказывается, не так уж далек. Оттуда путь домой.
Солнце садилось за зубчатые камни, и, хотя еще совсем светло, над каньоном появились крошечные летучие мыши. Какие они неутомимые! Резкие виражи, стремительные падения, взлеты — невольно залюбуешься. Единственное млекопитающее, поднявшееся в воздух на собственных крыльях, летучая мышь по совершенству полета, пожалуй, превзошла птиц.
Самое крошечное млекопитающее — одна из землероек. Эти же малютки-мыши, так грациозно реющие над темной пропастью, пожалуй, немного больше.
Еще над пропастью носятся три белобрюхих стрижа. По сравнению с летучими мышами они кажутся великанами. Чем-то я заинтересовал птиц. Они приближаются ко мне, совершают вокруг меня несколько кругов. Что им надо? Неужели ожидают найти больших комаров аэдесов? Иногда кровопийцы жужжат над ухом, садятся на лицо. Или, может быть, комары тут ни при чем, а просто так, любопытно взглянуть на человека в краю тишины и покоя?