В Архангельской области появилась новая партия поддельных пятидесятитысячных купюр. Сотрудникам областного УВД по борьбе с преступлениями в сфере экономики удалось взять распространителей и установить, что цех — конкурент московской фабрики Гознак расположен в Грозном. Там же их и продавали за полноминала. Забавная деталь: северяне привозили купюры чеченского производства в рулонах и нарезали их в квартире сообщника в Архангельске.
Происхождение новой самиздатовской партии пятидесятитысячных купюр пока неизвестно. По оценке экспертов, банкноты отличаются очень неплохим качеством изготовления, на них есть даже водяные знаки, умельцы используют хорошую бумагу. Но их художник сделал грамматическую ошибку в самой угрожающей фразе на купюре — предупреждении о том, что «подделка билетов банка России преследуется по закону».
Для знакомства с работой времени на раскачку Татьяне не дали. Директор Департамента по управлению госимуществом Суходольский, стройный красивый мужчина пятидесяти трех лет, в девять утра в понедельник представил коллективу нового начальника отдела приватизации, Морозову, попросил коллег «любить и жаловать Татьяну Николаевну», дал ей сдержанную, но вполне достойную характеристику. При этом пожелал «не тушеваться», больше спрашивать, читать со всем вниманием инструкции и циркуляры из Москвы, из Госкомимущества, там все написано. Потом Суходольский отпустил сотрудников, попросив Татьяну задержаться, положил перед нею три тоненькие, разных цветов папки.
— Вот, Татьяна Николаевна, с ходу и начинайте. Здесь три дела на приватизацию: кинотеатр, сахарный завод, ваш механический завод № 6.
— Да?! — удивилась Татьяна. — Но мехзавод — оборонное предприятие! Разве его можно приватизировать?
Суходольский очаровательно улыбнулся. Улыбка у него в самом деле была хороша — открытая, веселая, располагающая. Она очень красила лицо этого видного мужчины, делала его еще красивей и привлекательней; наверное, она очень помогала ему в жизни при решении разных бытовых проблем и тем более на работе — с помощью такой улыбки можно многое решить с самыми твердолобыми оппонентами.
— Вы же знаете курс нашего правительства, Татьяна Николаевна. Хватит воевать, плодить горы оружия. Президентом страны, министром иностранных дел подписаны известные всему миру документы на этот счет, нам их осталось лишь выполнять. Завод, на котором вы работали, конечно же, целиком продавать кому-либо мы не собираемся, пятьдесят один процент акций, контрольный пакет, все равно будет в руках государства, а уж остальные сорок девять — как судьба распорядится, рынок. Завод, в принципе, уже акционирован, акции, по моему разумению, должны быть и у вас.
— Да, у меня есть дома двадцать одна акция, — подтвердила Татьяна.
— Ну вот, видите, какое удачное число! — улыбнулся Суходольский. — Сегодня двадцать одна, завтра сто двадцать, через месяц — тысяча, а то и две-три. Почему нет? Если организовать дело… Впрочем, не будем забегать вперед. Сначала разберитесь с предприятиями поменьше, войдите во вкус… Я хотел сказать — «войдите в курс», — поправился Суходольский. Смеялся он теперь откровенно, заразительно-весело, как могут смеяться в наши дни только обеспеченные, уверенные в завтрашнем дне люди, и было непонятно, в самом ли деле он оговорился, спутал слова «во вкус» и «в курс». — Да, кстати, Татьяна Николаевна, вы знаете, что вашим заводом руководит теперь Глухов? Ваш бывший начальник специального конструкторского бюро.
— Да? — искренне удивилась Татьяна. — Григорий Моисеевич? Вот новость!.. Но он достойный человек, кандидат технических наук, писал докторскую, блестящий инженер… А Костюченко? Что с ним?
— Ну, вы же наслышаны о его политических выступлениях! «Красный директор», вечные митинги на заводе, недовольство политикой нынешнего правительства, какие-то дикие проекты соединения капитализма с социализмом… кому это надо! Можно ли в одну телегу впрячь быка и трепетную лань? Так, кажется, говорят поэты?
«Да, это новость», — сказала Татьяна сама себе, живо представив Григория Моисеевича в директорском кабинете — тихого, с мягкими манерами, вежливого… От директора, наверное, потребуются какие-то другие качества.
— Вы с Глуховым найдете общий язык, я уверен, — продолжал Суходольский. — Он о вас хорошо отозвался. Высококлассный инженер, надежный товарищ…
— А какие на заводе проблемы?
— Подождите, не спешите с механическим, Татьяна Николаевна, всему свой срок. Пока что скажу в двух словах: завод в последнее время лихорадит, мало заказов, почти нет оборотных средств, нечем платить зарплату рабочим. Акционеры нервничают, поругивают нас, начальство. Теперь и вас будут ругать, отчасти и завидовать, готовьтесь к этому. Мы с вами — бюджетники, живем за государственный счет, кое для кого это раздражающий фактор. Но вы не обращайте внимания: что бы ни происходило, вы теперь должны, обязаны защищать интересы государства!
— Я понимаю, — спокойно произнесла Татьяна.
— И очень хорошо! Превосходно! — почему-то обрадовался Суходольский, который, видно, готовился к иному, более трудному разговору. — Вы будете защищать интересы государства, Татьяна Николаевна, а оно вас, уверяю, тоже не забудет. Гарантирую.
— А это что за папки, Владимир Ефимович?
— Кинотеатр и сахарный завод. На сахарном заводе, что в Верхней Журавке, положение крайне тяжелое: предприятие обанкротилось, задолжало своим кредиторам почти семьдесят миллиардов рублей, вот кредиторы и постановили на своем собрании — продать завод «с молотка», на аукционе, вернуть хотя бы часть денег.
— А мне что делать? Я же не принимала участия в таких мероприятиях. — Татьяна решила говорить откровенно. Нужно разобраться, что к чему, потом не будешь плавать.
— Я чувствую, с вами нужно говорить прямо, — улыбнулся Суходольский. — Завод должен попасть в нужные руки. Тут от начальника отдела приватизации многое зависит. Надо подобрать клиентуру, покупателей, вовремя оформить документы, дать знать об аукционе денежным людям. Они, кстати, сами ищут, куда бы вложить свои средства, а мы с вами в этом им должны помочь. Области это только на пользу. Главное — не пустить важное дело на самотек. Понятно?
— Не совсем.
— Задача простая: сахарный завод как таковой должен сохраниться. В основном нужно сохранить и коллектив, костяк специалистов. Процентов на восемьдесят. А работников там около тысячи.
— А остальных?
Суходольский развел руками.
— Ну, что я могу на этот вопрос ответить? Пусть ищут работу. Новым хозяевам, думаю, до этого дела не будет. Меньшим числом работающих — большее количество продукции, принцип известный и при коммунистах процветал. Что же вы теперь, в наши дни, хотите? Капиталисты деньги считать умеют.
— Желающие купить сахарный завод уже известны?
— Да, заявки на аукцион у нас есть. Я вам все эти документы передам. — Суходольский достал из стола тонкую прозрачную папочку, полистал бумаги. — Вот, смотрите, думайте… Главное, пока не войдете в курс, почаще советуйтесь со мной. Заявок здесь достаточно, деньги у людей есть, шестьдесят восемь миллиардов — это сумма задолженности завода — многих не смущают. Но повторяю: предприятие должно попасть в нужные руки. Вот и поработайте с документами, с потенциальными покупателями. Изучите их программы реорганизации завода, способы выведения предприятия из кризиса, платежеспособность. Это в первую очередь! Нужно проверить у кандидатов-покупателей счета в банках, поинтересоваться, с кем мы хотим иметь дело. Конечная ваша задача — положить мне на стол список тех, кто: а) может завод купить, б) кто завод не должен купить. Понятно объясняю?
Суходольский с живым и искренним интересом следил, как на лице Татьяны боролись чувства смятения и вполне естественного недоумения. Она-то, честно говоря, будущий аукцион представляла несколько иначе: собираются в каком-то зале солидные, денежные люди, аукционер, или как он там называется, человек с деревянным молотком, объявляет стартовую цену продаваемого завода, и начинается торг — кто даст больше. Но, оказывается, в реальности все не так просто.
— А кому, в таком случае, нужно продать завод? — прямо спросила Татьяна.
— Есть несколько достойных кандидатов, — отвечал Суходольский. — Окончательно пока не решен вопрос, кого мы допустим к торгам. Это там, наверху, — он показал пальцем в потолок кабинета, — Каменцев, Барышников думают… Ясно одно: хозяевами, или хозяином, должны быть наши, проверенные и надежные люди. С которыми потом можно будет решать проблемы. Кстати, и вы, Татьяна Николаевна, могли бы быть в числе хозяев завода. Почему нет?
Теперь пришла очередь смеяться Татьяне:
— У меня не то что семидесяти миллиардов — семи миллионов даже нет. И одного тоже.
Суходольский пододвинул ей папки, сказал:
— Ничего-ничего, Татьяна Николаевна, поработаете, осмотритесь. Не боги горшки обжигают. Тем более деньги делают. Научитесь. Важно, как говорят деловые люди, и трудно — первый миллион сделать, а дальше полегче будет. Опыт и все такое прочее. Кредит возьмите, деньги в оборот пустите. Выгодные акции можно купить. А главное — людям помогайте. Русского человека, предпринимателя, всегда отличала душевная щедрость, желание отблагодарить за помощь и поддержку. Впрочем, и иностранцы особой скаредностью не отличаются. Россия наша для многих из них — Клондайк, золотая жила. И денег у них свободных — ого-го! Не чета нашим. Почему бы не помочь и иностранцам? Польза от их инвестиций очевидная. А без денег хозяйство России, в том числе и в нашей области, не поднять.
Татьяна, несколько смущенная откровенностью разговора, поднялась, отправилась в свой кабинет. Шла по красной ковровой дорожке длинным и узким коридором, думала. Вернее, переваривала услышанное. Сказали ей однозначно просто: помогай другим — и сама не будешь внакладе, и тебе помогут. Ты теперь чиновник областного масштаба, занимаешь весьма престижную, хлебную должность, вот и ориентируйся, для чего тебя на эту должность поставили.
— Что ж, за т е м я сюда и пришла, — неожиданно разозлившись, возражая внутреннему голосу, пробормотала Татьяна. — Чем я хуже других? Все нажитое при советской власти растаскивается, приватизируется, переходит в частные руки. А мое где?.. Хватит. Хоть пожить на старости лет, для В а н е ч к и, или кто у нас со Славой будет, заработать. Им-то, нашим детям, потом ничего уже не достанется, все уже будет распределено, продано. Пусть хоть дети поживут людьми…
Успокоив себя таким образом, Татьяна умиротворенно вздохнула, прибавила шагу — еще издали заметила, что кто-то стоит у дверей ее кабинета.
— Здравствуйте!.. Вы Морозова? Очень приятно, Татьяна Николаевна. Я пришел без звонка… мне сказали, что наше дело уже передали вам.
Мужчина был невысок ростом, с сухим некрасивым лицом — впалые щеки, высокий, костлявый, в грубых морщинах лоб; во рту поблескивали белые металлические коронки.
— Какое дело? Вы, собственно, кто? — сухо, совсем уже по-начальственному спросила Татьяна, открывая дверь.
— Я директор кинотеатра «Рубин», что на Левом берегу, Корзинкин. Анатолий Михайлович, с вашего позволения.
Едва Татьяна села за стол, как перед нею тут же оказалась коробка дорогих конфет.
— Угощаю, Татьяна Николаевна. Был в Москве, случайно попалась на глаза… Сердце чувствовало, что будет возможность презентовать конфеты такой красивой женщине, как вы.