— Раздадимся на пышках.
Люда ласковым взглядом осмотрела грузноватую, но еще не утратившую стройности фигуру матери.
— Побаиваешься? То-то, смотрю, костюмчик себе купила. Расцветка вполне даже молодежная.
— Не было других, вот и выложила почти всю свою премию. Жалко, конечно, что твоего размера не оказалось, — взяла бы и не раздумывала. А то маялась, маялась у прилавка, испереживалась вся. Дождалась, пока последний остался. Иначе бы, наверно, ни с чем и ушла. Вот так, доча, дело было. Так что не за себя опасаюсь.
— Значит, камень в мой огород? — Люда с комической обидой надула свои и без того полные губы и замотала головой. — Заявляю категорическое несогласие… Мадам! — вскочив с табуретки и явно кому-то подражая, с пафосом воскликнула она. — Ради бога, не ездите в Италию! Если Джина Лолобриджида увидит вас, то это будет — самым черным днем ее жизни.
— Это из какой же пьесы? — удивилась Татьяна Ивановна.
— Цитирую Федю Ситова.
— Артист?
— Федя — грузчик в столовой. И нам помогает, в кондитерской. Расширенная реплика в мой адрес.
— Авторитетный источник.
— Не подсмеивайся. Вот и у нас так же, почти все дурачком его считают.
— Ну, я-то не знаю его, — сказала Татьяна Ивановна. — Только к чему это — с кинозвездой сравнивать? Глупости! А ты и рада, ушки навострила.
Люда улыбнулась: конечно, глупости. Какое может быть сравнение! Но ничего не ответила. Опять посмотрела она свою тень: боже, а волосы-то смешно торчат, будто листья столетника!
— Мама, мне накрутиться или просто расчесать? Сейчас модно ходить с гладкими волосами. Как шелковая шаль лежат на спине.
— Куда-то собираешься вечером? — спросила Татьяна Ивановна.
— Нет, — подумав, ответила дочь, — не собираюсь. — И, вытянув руку, оглядела ее, освещенную солнцем, с чуть видными золотившимися волосиками, не худую руку и не полную, а как раз в меру. Хоть и дурачком его считают, но не такой уж он пустомеля, этот Федя Ситов. Люда плавно и неспешно отвела руку в сторону, где на столе в кастрюле аппетитно желтели жареные пирожки. — Не боюсь! — сказала она и откусила сразу чуть ли не половину пирожка. — Шестьдесят восемь кило. Позавчера на медкомиссии взвешивалась. При росте сто семьдесят. Так что у меня, мамочка, недобор.
— Что-то не больно заметно, — с улыбкой сказала Татьяна Ивановна. — Доберешь. Да еще на такой-то работе.
— Не обязательно. Ольга Хромцова девятый год работает на тортах, а худющая, как пугало на огороде.
— Порода, видно, такая.
— Ну вот, — согласилась Люда. — А чего мне бояться? Ты у меня в норме. Вполне смотришься. Мама, надень вечером этот новый свой костюм.
— Дочка, ты, вижу, что-то затеваешь. Не сватать ли меня собралась?
— Вообще-то стоило бы, — засмеялась Люда. — Идея грандиозная! Но пока отложим. До следующего раза. А сегодня придет Виталий. Пригласила его. Мам, ведь правильно сделала?
— Конечно, правильно, доча.
— Все-таки полтора месяца знакомы… Дружим.
— О, по нынешним временам это целая вечность. Давно пора бы показать. А то неудобно получается. Непорядок. Я же мать, не посторонняя…
Радость светилась в распахнутых голубовато-серых глазах Люды.
— Мама, вот увидишь, он тебе понравится.
— Да что я-то! В этой песне первым голосом не мне петь. Лишь бы тебе нравился.
— Ольга Храмцова, когда увидела его, обмерла. Такого парня, говорит, найти, что шесть номеров в спортлото угадать.
— О-о, — протянула Татьяна Ивановна, — крупный выигрыш. Ну, Ольга Храмцова — замужняя женщина, а сама-то как считаешь?
— Я? — Люда шутливо попробовала достать верхней губой кончик носа. Из этой попытки ничего не получилось, и она сказала: — Сама я так считаю: если не шесть, то пять-то номеров угадала.
— Ого, — чуть усмехнулась Татьяна Ивановна, — в оценках вы с Ольгой разошлись изрядно. Разница в стоимостном выражении раз в тридцать.
— Ах, мама, вечно ты со своими бухгалтерскими выкладками! — вспыхнула Люда и вышла из кухни.
Время, время. До чего же быстро и незаметно бежит… Татьяна Ивановна в задумчивости придвинула пустой стакан, рядом поставила второй — для дочери — стала ждать ее… Давно ли, кажется это было: в марте, в семь утра, родила девочку. Правда, сама-то ожидала сына — крепенького, ясноглазого, похожего на Михаила. А он, Миша, — не странный ли? — ужасно обрадовался дочери. Три килограмма апельсинов принес в родильный дом. Радость их была недолгой: на пятый день после рождения малышка заболела воспалением легких.
Сколько лет прошло, но и сейчас вспоминать тяжело. Дочку надо было держать на руках, головкой кверху. Никому не хотела доверить ее. Слипались глаза, свинцом наливались опухшие ноги, а она ходила и ходила по ночной пустой палате и все слушала — дышит ли?..
Выкарабкалась, дочка, смерть отступила. Побежали дни и недели. Дочка росла. Научилась сидеть. Потом — первые шаги. Сначала цепко держала Михаила за палец. Потом первые слова. Самых первых было два: «мама» и «на». Обычно дети сначала усваивают «дай», а Михаил мечтал воспитать дочку с добрым сердцем…
Татьяна Ивановна поставила на плиту остывший чайник, прислушалась — что делает Люда? Конечно, в ванной. Ну и чистюля, уж до того любит мыться? «Ты у нас как березка после дождика», — бывало, говорил Михаил. Дочь он любил беспредельно, словно знал, что недолго ему видеть ее.
Умер Михаил вечером, в холодный январский день, в больнице. Что с ним случилось? Опытный монтажник, на многих стройках работал. Может быть, плохо стало? Стоял на широкой балке, вроде и ветра не было. И вот… свалился. Правда, перед этим как-то жаловался: сердце покалывает. Но к врачу сходить все некогда было, даже валерьянки ни разу не выпил… А утром в тот раз уходил на работу веселый. Поцеловал ее и дочку, теще кивнул и еще сказал, надевая кроличью шапку: «Венгерский цирк приехал. Говорят, клоуны — обхохочешься. Собирайтесь». Люда завизжала тогда от радости, повисла у него на шее.
Так и не довелось им поглядеть, какие веселые номера показывали венгерские циркачи.
Люда училась тогда в четвертом классе. Поначалу казалось: не пережить такое. Пережили. Может странным показаться, но в этом им помогали новые тревоги и беды. Сильно болела престарелая мать Татьяны Ивановны, чуть не каждый день — «скорая», врачи, уколы. А потом — несчастье с Людой. В седьмом классе, в первый же школьный день, ей повредили глаз. Месяц в больнице, месяц ожиданий и страха. И эта беда отступила, врачи наконец выписали ее домой, разрешили ходить в школу.
Три года не давала о себе знать болезнь. Успокоились, стали забывать — и на тебе — опять вспышка. Почти всю весну Люда пролежала в московской глазной клинике.
И еще пробежали три года. Выросла Люда, исчезла в ней угловатость подростка. Иной раз смотрит Татьяна Ивановна на дочь, и любуется, и радуется. Совсем взрослая стала, самостоятельная, уже зарабатывает. Наверное, и свое гнездо скоро начнет вить… И к радости примешивается тревога: кого встретит и полюбит? Найдет ли счастье?..
Снова прислушалась Татьяна Ивановна — в ванной тихо. «Одевается? Когда же к себе прошла? Я и не слышала. Может, обиделась? А я-то в самом деле хороша! «В стоимостном выражении…» Татьяна Ивановна отрезала от лимона широкое колесико и положила в стакан дочери. Себе отрезать не стала. Обойдется — лимон с базара, кусучий.
— Доча! — открыв дверь в комнату, позвала она.