Ланни не мог быть в Англии, и не посетить Плёс, один из его полдюжины домов. Прекрасная вещь иметь друзей, и знать, что ты их хорошо выбрал, что не придется рвать драгоценные связи и калечить свою жизнь. Важно знать, что брак не изменит твоего друга, ни политических взглядов, ни характера. Приятно видеть, как растут семьи, и все всегда остаются прежними. Видеть традиции выживания и передачи их новым поколениям. Видеть расширение знаний и не убывающую лояльность. Если у вас есть друг, которого испытали, то он прикован к вашему сердцу стальными цепями.
Сэру Альфреду Помрой-Нилсону, баронету, шёл восьмой десяток, но он был энергичен, как всегда, и интересовался тем, что в мире вокруг него идет не так. Он заполнил две комнаты своего беспорядочно построенного из старого красного кирпича дома оригинальными документами о современной английской драме, и все еще мечтал, что сможет найти кого-нибудь, кто бы помог ему оплатить расходы по созданию этой необычной коллекции. Его жена не так давно умерла, но у него было трое детей и в два раза больше внуков, живущих в Англии, и послушно навещавших его время от времени. Его старший сын, Рик, жил со своей семьей в Плёсе. Нина вела дом, задача не такая уж сложная, так как слуг было много. В 1937 году, как и в 1914 году, молодые люди танцевали и пели повсюду, играли в теннис, катались на лодках по Темзе, а вечером, сидя при лунном свете, слушая далекую музыку, испытывали острые ощущения, подобные которых, они были уверены, никогда раньше не было на свете. Как всегда, они считали себя уникальным, оригинальным и жизненно значимым поколением. Они были почтительны к старшим, у которых были финансовые рычаги, но немного жалели их, как отсталых и несовременных, предпочитавших Бетховена горячему джазу, и Теннисона и Браунинга Одену и Спендеру.
Рик не годился для катания на лодке из-за своего колена, которое он повредил, помогая спасти Англию. Но его старший сын был дома в отпуске из Оксфорда. Длинные ноги и аппетит Альфи были в порядке, несмотря на месяцы, проведённые в темнице Франко. Ланни увидел его первый раз с момента их расставания на правом берегу реки Тахо несколько месяцев назад. На самом деле Ланни и тогда не видел его. Просто темная фигура вылезла из лодки и, карабкаясь вверх по берегу, смещала вниз камни Португалии. Конечно, Альфи написал, выражая свою благодарность, более пылко, чем он мог сделать это теперь, когда оказался лицом к лицу со своим спасителем. Но ему удалось вымолвить: "Я никогда не забуду этого, Ланни, и будь уверен, что если у меня когда-либо будет шанс сделать то же самое, то я это сделаю".
"Я надеюсь, что я никогда не буду в таком затруднительном положении", — ответил друг семьи. — "Но если буду, то позову на помощь".
"И будьте уверены, что я собираюсь заработать эти деньги и вернуть их обратно", — добавил юноша.
— Это был вклад в наше дело, Альфи, и вы и я будем поступать так и дальше, я не сомневаюсь.
"Вы полностью сделаете этот вклад, когда я верну его вам обратно", — заявил внук баронета. Он больше ничего не сказал, потому что предмет денег не довлел над ним. Рик уже выслал часть выкупа своего отрока из фашистского подземелья, но Ланни вернул его, зная, что большая семья была в долгах и не может выйти из них, а Рик намеренно отказывается писать "халтуру", так он называл пьесы, которые любили смотреть его богатые друзья.
Ланни сказал: "Я наткнулся на кое-что интересное в Штатах. Как реализовать некоторые из наших идей. Но я обещал не говорить об этом".
"Все в порядке", — ответил Рик; — "Если это секрет, чем меньше его знают, тем лучше".
— Там нет ничего, что помешает передавать тебе информацию, как всегда", — добавил гость. Он рассказал некоторые новости из своего дома в Коннектикуте, и кое-что из услышанного в коттедже Уикторпа.
"Бобр воинствен и в частной жизни, и публично", — прокомментировал драматург. — "Они называют его непостоянным, но ты заметил, что он никогда не отклоняется от верности своему богатству".
"И имперской свободной торговле", — добавил Альфи. Это была схема торговли частей Британской империи друг с другом, исключавшая остальной мир. "Бобр" был неутомим в пропаганде этой схемы до сих пор со времён его канадских дней.
"Все равно", — ответил отец. — "Это означает, что жадность и ревность продолжают править миром, и люди тратят свою сущность, строя заборы, чтобы отгородиться от всего остального мира".
Эрик Вивиан Помрой-Нилсон был разочарованным человеком. Он был всего лишь на пару лет старше Ланни, но в его волнистых темных волосах уже была седина, а на лбу морщины. Он заработал успех, как драматург, но это было случайностью, поэтому он объявил, что вряд ли успех придёт снова. У него были свои идеи о том, что было прилично, и он следовал им, даже если он видел, что весь мир шёл другим путём. Он, надрываясь, собирал материал и превращал его во вдумчивого статью, а затем продавал её одному из еженедельников за пять или шесть фунтов. Он мог бы получить в десять раз больше от одного из столпов прессы, Бивербрука, или Ротермира, или Астора, на одном условии, что он будет писать то, что ему скажут они, вместо того, во что он верил.
Альфи был высок, как его отец, но более тонок, и у него были темные волнистые волосы. Его черты лица были тонкими и нежными. Он впитал идеи своего отца и отчаянно следовал им. Он доказал это, поехав в Испанию, чтобы бороться в воздухе за народное дело. Теперь он находился под честным словом, и не мог поехать в Испанию снова. Он принял эту идею закона, как карьеру, и Ланни знал, что это было средством погашения его долга. Ланни не думал, что этот идеалистический парень будет когда-нибудь делать деньги в любой области, но он пусть сначала Альфи закончит колледж Магдалины, произносится, как Модлин.
Внук Бэддов привык игриво называть себя земноводным. Одним из тех доисторических ящеров, чьи предки всегда жили в воде, но которые теперь вылезли на скалы и мучительно учатся дышать настоящим воздухом, а не воздухом, растворённым в воде. Ящер Ланни, по его словам, справлялся с этим. Но то и дело его усилия становились слишком большими, и он был вынужден соскользнуть обратно в среду, которая была его родным домом.
Под этой средой он имел в виду мир моды и развлечений. Это был мир, где каждый имел, или во всяком случае предполагал иметь все деньги, которые он, возможно, хотел иметь. Это был мир "праздного класса'', и люди в нем гордились тем, что они никогда ничего не делали и не умели делать что-нибудь полезное. Чем дальше они могли проследить своих предков, которые никогда ничего не делали, тем более утончёнными они считались. Для них мир предоставил такую роскошь, какую смогла разработать изобретательность людей: вкусную пищу и редкие вина, с опытными поварами для её приготовления и вышколенными слугами, чтобы всё им подать, мягкие и деликатные ткани, скроенные в манере, понятной лишь посвящённым, быстрые автомобили, стремительно скользящие яхты. Всё не только для физического удовлетворения, но и для интеллектуального, нравственного и эстетического, отличную музыку, литературу и искусство. В общем, все нежные и грациозные вещи, которые жизнь могла предложить. Лучшие экземпляры этого праздного класса были поистине восхитительными компаньонами.
Ящер Ланни вылез из этого приятного теплого океана на твердые скалы, которые назывались "реальностью" в разреженной и холодной атмосфере, известной как "социальные реформы". Здесь люди спали в неудобных кроватях, ели плохую и скверно приготовленную пищу и носили некачественную одежду. Им часто не хватало денег, и они вынуждены были занимать их у кого-то, кто их имел. Что обычно означало ящера Ланни. Они тяжело работали и имели мало развлечений. Были часто озлоблены, и им трудно было угодить. Они ревновали, и не просто к праздным богачам, но иногда, увы, к их собственным товарищам, чьи труды завоевали слишком большую признательность. Они играли мало, но учились и много читали. Они были склонны гордиться своими знаниями и изобрели свой собственный жаргон, чтобы оттолкнуть непосвященных, а не просветить их.
Короче говоря, для дыхания это была трудная атмосфера, и у ящера начиналось головокружение, и он стремился обратно в свой прежний дом. Легко было соскользнуть обратно в океан удовольствий, оттуда он получал свою пищу. Он должен был возвращаться по так называемым "бизнес-причинам". И его друзья реформаторы были рады получать то, что он приносил оттуда. В результате Ланни был одним из тех существ, которые имеют как жабры, так и легкие, и проводил свое время, плескаясь в приливных водах. Находясь в волнах и ударяясь о скалы, и он никогда не был уверен, кем он является или кому принадлежит.
В этом мире моды и удовольствий одним из заметных занятий стала физическая любовь. Для этих элегантных дам и джентльменов любовь была игрой. Чем-то, что можно культивировать и с чем можно экспериментировать, всегда, конечно, утонченными и элегантными способами. Это было тем, чем проникнуты их существа, как благоуханием проникнут воздух, как тихой музыкой, слышимой издалека, но в то же время необходимой, как еда, сон или беседа. Светские дамы продуманно готовились к практике этого благодатного искусства. Их костюмы были тщательно разработаны для его стимулирования и предложения, точно раскрывая нужную часть своих "чар". В разных странах сильно различались идеи того, что было допустимо. Но в тех, что на Западе, было принято показывать лицо, руки, плечи и верхнюю часть груди. В последние годы в этот список была добавлена вся спина вниз до пояса. Когда стимулирование стало терпеть неудачу, демонстрация должна была быть увеличена.
Такого же рода изменения наблюдались в танце. Чуть более ста лет назад англичане считали, что грубо неприлично стоять с дамой лицом к лицу, положив одну руку на талию, чтобы легко удержать её при движении в танце. Лорд Байрон, не ханжа, написал яростное протест против гнусной новой процедуры, известной как "вальсирование". Теперь эта практика стала обыденным явлением и потеряла своё очарование. Она перестала быть дразнящей и не могла заинтересовать кого-либо. Танцы стали еще более очевидной формой любовной игры, способом возбуждения самого основного из всех инстинктов, предложения самого универсального удовольствия.
Размышления на эту тему любви и любовных ласк проходили на ум Ланни Бэдду по той причине, что он обещал своему другу Аделе получить цену на картину в прекрасном доме эпохи английских королей Георгов своей старой возлюбленной Розмэри. Она была на год старше Ланни, а это означало, что она была в возрасте, считавшемся "опасным" для женщин, а, следовательно, не совсем безопасным для мужчин. Ланни сознательно от нее держался подальше, но теперь дела привели его к ней. Он мог угадать все ее мысли, потому что он знал ее так хорошо, как можно было знать женщину. Она была его первой любовью, и воспоминания о ней наполняли его. Она сидела с ним на берегу реки в Плёсе, и на берегу моря в Бьенвеню, имении его матери. Она проехала с ним по Франции и Германии, и проплыла на яхте Бесси Бэдд весь путь к Лофотенским островам.
Она была нежной и доброй и привыкла к его эксцентричности. Когда пришло время ей выходить замуж, она решила, что её семейная обязанность выбрать члена своего собственного класса. По крайней мере, это то, что она сказала Ланни, хотя он подозревал, что ей хотелось стать графиней, и наслаждаться этим титулом. Во всяком случае, она не хотела причинить ему боль, и не понимала, почему ему должно быть больно. Дамы ее класса делали такие браки по расчёту, или по-французски mariage de convenance. Они рожали детей, а затем считали свой долг выполненным. После этого они могут быть свободными, если того пожелают, и, как правило, они так и делали. Берти, граф, делал всё, что хотел. В течение многих лет Розмэри была уверена, что он будет играть честно, и не будет возражать против того, что она делала, при условии, если она будет соблюдать разумную осмотрительность. Такова была жизнь в светском мире, и если это не нравится, то можете держаться подальше от него.
Розмэри и Ланни были счастливы в течение нескольких лет, а затем с интервалом в десять лет, еще один или два года. Почему бы не попробовать в третий раз? Она знала, что он был разведен, и она будет откровенной и просто "предложит" ему. И что он собирается ответить? Он не мог сказать: "Я снова женился". Это была тайна, которую знали только три человека, Рик, Нина и ФДР. Он не мог быть таинственным и сказать: "Сожалею, дорогая". Розмэри могла бы спросить: "Есть другая женщина?" И если бы он был хоть немного расплывчат об этом, то она сделает свой собственный вывод. Она знала многих его друзей, и было современно говорить откровенно о своей сексуальной жизни и жизни других. Могли бы пойти разговоры: "Ланни Бэдд имеет другую женщину, а кто она?" Все стали бы наблюдать за ним, и чем дольше он держал секрет, тем горячее станет их любопытство. Светские друзья не простили бы ему знак недоверия и стали подозревать, что за этим кроется что-то постыдное.
С другой стороны, если бы он сказал: "Ты больше не интересна мне, Розмэри", то нестерпимо оскорбил бы её. Он не мог сказать: "У меня теперь другая мораль", ибо она поймёт, что это отговорка, или же у неё возникнет любопытство, что за новая мораль и откуда она взялась. Он думал, не сказать ли ей, что чувствует себя плохо, но он знал, что его внешний вид противоречит этому. Короче говоря, он не мог придумать, что сказать, и должен был оставить это вдохновению момента. Опасная вещь для благожелательного человека.
Розмэри заботилась о себе, как это хорошо умели делать дамы ее мира. Она не выглядела на свой возраст. Немного "почтенная", но никак не "раскормленная". Ланни знал, что это означало героическое сидение на диете. Жертва меньшим удовольствием ради большего. У неё всегда были пышные прямые льняные волосы. Она презирала короткую стрижку, когда на короткие волосы была мода, а теперь презирала завивку в эпоху увлечения "перманентом". Она была тем, чем ее сделала природа, доверяя ей и с полным основанием на это.
Она приняла его в своей гостиной, недавно отделанной бледно-голубым шелком. Окна были открыты, и нежный ветерок шевелил занавески. Птица пела на ветке совсем рядом с окном. "Она здесь питается хлебными крошками", — сказала Розмэри. "О, Ланни", — добавила она, — "так приятно видеть тебя! Почему ты не бываешь здесь чаще?"
Это была заявка с самого начала, и он решил уклониться. — "Эта птица должна преодолевать большие расстояния за её хлебными крошками. Я только что вернулся из Америки". Он поговорил о Робби Бэдде, который всегда был ее другом, и который передавал ей приветы. Он рассказал новости о семье Робинов, о своей матери и других общих знакомых. Такой разговор ей нравился. Она могла бы проявить интерес к общим идеям, если её вынуждали. Но она обнаружила, что это довольно утомительно, и редко делала это, если другой человек оставлял их наедине. Она рассказала ему о Берти, который был на рыбалке в Шотландии, и о своих детях, которые стали почти взрослыми, лишая их мать последней надежды скрыть свой возраст.
Некоторое время спустя он спросил: "У вас не осталось больше картин, от которых вы хотели бы избавиться?"
— О, Ланни, ты заставляешь меня говорить о противных деловых вещах! Но она вновь без труда смирилась, и они пошли в галерею. Она отметила, что Берти всегда тратит больше, чем получает. Женщины всегда "тащат из него" подарки. Когда Ланни подошел к несчастной Эми Робсарт, то посмотрел на нее некоторое время, а потом сказал: "Я знаю женщину в Штатах, которые могла бы заинтересоваться ею, если бы на неё была бы разумная цена. Женщина читает Кенилворт.
Возможно, Розмэри никогда не слышала об этом романе, но она не будет слишком нескладной, чтобы обнаружить это. — "А сколько это стоит, Ланни?"
— Я не могу тебе сказать это, потому что я получаю комиссию от покупателя, и я должен представлять ее интересы.
— Я знаю, Ланни, но ты мой друг, а я должна обратиться к тому, кому я могу доверять. Скажи, что ты был бы готов заплатить, если бы покупал картину у дилера.
— Господь с тобою, дорогая, я заплатил бы меньшую сумму, на которую согласился бы дилер, а дилер запрашивал наибольшую, которую, по его мнению, я мог заплатить. На картины действительно нет фиксированных цен.
— Скажи мне самую высокую цену, которую ты мог бы рекомендовать, как справедливую, своему клиенту.
— Ну, если бы ты назвала мне восемьсот фунтов, то я чувствовал бы, что смогу порекомендовать клиенту взять её, если предположить, что человек хотел бы такую картину.
— Это очень старая вещь, Ланни.
— Я знаю, но старые дома Англии полны старых картин, а если у них нет хорошо известного имени, то они просто диковинки. У меня есть серьезные сомнения в том, что это Гаррард, как это предполагается. И я не буду предлагать эту картину, как принадлежащую его кисти.
— Я должна буду телеграфировать Берти, ты знаешь, что это его собственность.
"Конечно" — Ланни знал, что Розмэри получала десять процентов комиссионных за ее ловкость в проведении таких сделок. Это не беспокоило Ланни.
Они вернулись в гостиную, и после того, как был доставлен чай, они снова были одни. Она выглядела прекрасно в японском шелковом платье, надеваемом к чаю, которое соответствовало бледно-голубому цвету ее комнаты. На нём были вышиты золотые цапли и заросли бамбука. Он не был уверен, что должен смотреть на нее. Но, конечно, это было сделано для него. Внезапно она воскликнула: "Ланни, мы когда-то были так счастливы! Не попробывать ли нам снова?"
Всё было, "просто и понятно", как он ожидал и боялся. "Дорогая", — ответил он — "Я нахожусь в таком же положении, как и ты, когда была молода. Я должен думать о моих родителях. Моя мать так хочет, чтобы я угомонился. А я сделал ее настолько несчастной своими эскападами. Мой разрыв с Ирмой нанёс ей удар".
Это была "копчёная сельдь", ловко вытащенная при чрезвычайной ситуации. Розмэри спросила: "Что случилось между тобой и Ирмой, Ланни?"
— Ну, ты знаешь, как это. Ирма хочет одной жизни, а я хочу другой. Я думаю, что ты имела дело с этим. Она увидела, как ты высоко взлетела, и захотела на ту же жёрдочку. Теперь она попал туда, и я надеюсь, что она испытывает удовольствие, которого ожидала.