- Прекратите! - Ур сел на койке, больно кольнуло в ребрах. - Сейчас же встаньте, ну!
Себастиан легко поднялся, отряхнул колени.
- Простите мой невольный порыв, Уриэль…
- Что все это значит? Вы что же - всерьез считаете меня Иисусом Христом?
- Дело не в имени. - Себастиан опять сел на стул, лицо у него было строгим, печальным. - Я говорил уже вам, если помните, что неоадвентизм не имеет ничего общего со средневековой схоластикой. Мы понимаем, что высший разум, управляющий мирозданием, не нуждается в мифах. Но - массы, Уриэль! Для масс чрезвычайно важна традиция, имя для них имеет первостепенное значение. Второе пришествие Христа всколыхнет планету. Вы возглавите движение, равного которому не знала история человечества, - могучее очистительное движение, которое сметет всяческую скверну и утвердит в качестве единственного и непреложного закона христианскую мораль. Изменится само лицо мира. Завидная, великая миссия!
- Как вы представляете себе это движение? - спросил Ур. - Крестовый поход на танках? Заповеди Христовы, начертанные на корпусах бомб?
- Понимаю, Уриэль… вы меня испытываете… - Себастиан встал, смиренно наклонив седоватую голову. - Но поскольку вопрос задан… Разумеется, движение не осквернит себя насилием. Единственным оружием нашим будет ваше имя, ваше слово, ваши страдания… Я предвижу, как эта одеронская камера станет местом паломничества… Господствующие церкви склонятся перед вами! Исчезнут злоучения, уступив место единственному правильному - учению неоадвентистов, и сам папа будет вынужден уступить святой престол достойному… И над всем этим, над царством божьим на Земле, будет ваше имя, Уриэль!
Ур засмеялся. Страшновато, гулко прозвучал в тюремной камере его отрывистый смех.
- Я готов выдержать любое испытание, Уриэль. Вы вольны сами назначить день и час, когда пожелаете объявиться. Но осмелюсь напомнить: нет смысла тянуть. Все-таки сейчас не библейские времена, ни к чему затяжное мученичество… Вас продержат тут долго. Прувэ, насколько я знаю, не намерен торопиться. Прошу вас подумать. Одно ваше слово - и я начинаю действовать, и в тот же день вы на свободе.
- Уходите, Себастиан.
- Ухожу. Еще раз прошу все обдумать. Доверьтесь мне, Уриэль. Завтра, если разрешите, я приду снова.
Он подошел к двери и постучал. Дверь отворилась. Себастиан с поклоном вышел.
Некоторое время Ур сидел неподвижно. Болела голова, хотелось пить. И опять возникло неясное ощущение беды, случившейся не с ним, но с близким человеком. Уж не с матерью ли произошло что-то?.. Пока не поздно, надо уходить.
На очередной вечерний допрос комиссар, Прувэ вызвал Ура к себе в кабинет.
- Должен вас проинформировать, мсье, - начал он, - что все студенты, за исключением нескольких зачинщиков, выпущены. У нас не было бы особых оснований задерживать вас дольше, чем студентов, если бы не необходимость выяснить вашу личность. Между тем интерес к вашей личности большой. Газеты - ладно, им бы только пошуметь. Но вот обрывает у меня телефон доктор Русто. Завтра приедут из Парижа ученые, целая группа, они жаждут познакомиться с вами. И потом этот Себастиан… - Прувэ хитро прищурился. - Понимаю, как было приятно вам встретить тут старого знакомого, не так ли?
Он вел допрос со вкусом. В кои-то веки в сонном Одероне, ничем, кроме старинного кардинальского дворца и университета, не примечательном, произошло нечто из ряда вон выходящее. Это ничего, что парень упирается. Было бы даже жаль, если бы он сразу «раскололся». Кем бы он ни был - пришельцем или разведчиком, - он вытащит имя Прувэ из провинциальной безвестности…
- Итак, мсье, повторяю все те же вопросы: кто вы и откуда? С какой целью прибыли в Санта-Монику?
- Запишите, - сказал Ур, помолчав немного, и Прувэ с готовностью схватил ручку. - Пишите: я прибыл для того, чтобы попить оранжад.
- Изволите шутить? - Прувэ бросил ручку и откинулся на спинку кресла.
- Я не шучу. Если бы я захотел шутить, Прувэ, разговор у нас был бы совсем другой. Я хочу оранжад.
- Мало ли чего вы хотите… - Комиссар посмотрел на Ура, и ему стало не по себе. Жесткий взгляд, каменное лицо… Прувэ хлебнул из стакана неразбавленного виски. - Содовой налить вам? - спросил он.
- Нет. Только оранжаду. Немедленно.
- С ума вы сошли? Где я вам возьму оранжад? Здесь не бар…
- Так вы отказываете мне?
Еще жестче стал взгляд Ура. Прувэ вытер лоб платком и растерянно, одной щекой, улыбнулся. Внутри у него что-то мелко тряслось.
- Я… не отказываю вам, мсье… Просто хочу оказать…
- Ну, тогда поехали. - Ур поднялся.
- Куда? - еле слышно спросил Прувэ.
- Пить оранжад. Где ваш автомобиль?
Они вышли из кабинета, и пожилой надзиратель, стоявший у двери, проводил их недоуменным взглядом. Прошли мимо раскрытой двери дежурной комнаты. Во дворе они сели в серый «ситроен», и Прувэ подкатил к воротам. Тут было ярко освещено, и полицейский, отдав честь комиссару, наклонился посмотреть на человека в майке, сидящего на заднем сиденье.
- Отпирай поскорее! - крикнул Прувэ. - Мы едем пить оранжад.
- Слушаюсь, - пробормотал сбитый с толку полицейский. Машина выехала на улицу с освещенными витринами и редкими прохожими. Было около девяти вечера.
- В Санта-Монику, - сказал Ур. - Там самый лучший оранжад.
- Самый лучший оранжад, - понимающе кивнул Прувэ. Спустя час, когда замелькали среди темных садов фонари Санта-Моники, Ур велел остановиться.
- Я пойду поищу, где тут есть оранжад, - сказал он, выйдя из машины. - А вы поезжайте в Аннеси, поищите там. Поняли?
- В Аннеси… - кивнул Прувэ и принялся разворачивать машину.
Ур быстро зашагал прочь. Он ориентировался по силуэту горы, похожей на собачью голову, - эту гору он заприметил еще с моря, когда подплывал к Санта-Монике. На темном безлюдном пляже у подножия горы он, не останавливаясь, вошел в холодную воду и поплыл - поплыл навстречу спускающемуся, скупо освещенному луной веретенообразному телу своей летающей лодки.
Было бы разумнее дождаться рассвета и только потом пуститься в дорогу. Но нетерпение гнало Ура вперед. Он быстро шел, почти бежал по темной степи, то и дело натыкаясь на камни, на жесткие кусты верблюжьей колючки.
Он приземлился точно в том же месте, где год назад впервые вышел из лодки на землю. Где-то поблизости должно быть нагромождение скал, и родник, и овечья тропа, ведущая к главной усадьбе колхоза имени Калинина.
Вот он, родник. Ур лег грудью на камень и долго, долго пил, подставив рот текучей воде. Потом зашагал по овечьей тропе к поселку. Быстро светало.
Дом неприятно удивил Ура мертвой тишиной. Обычно мать на рассвете была уже на ногах, разводила огонь в очаге… Ур взлетел на веранду и увидел амбарный замок, наглухо замкнувший дверь. Возле двери сиротливо чернели старые сандалии Шама.
Внезапная слабость в ногах заставила Ура сесть на ступеньку. Тупо смотрел он на закопченный очаг во дворе, на связки оранжевого лука, свисающие с балки веранды.
Послышался собачий лай, блеяние овец. Облачко пыли поднялось над соседними садами. Ур поднялся и медленно пошел в ту сторону. Слитной желтовато-кудрявой массой текла отара.
- Чо! Чо-о! - покрикивали пастухи.