В Управлении, едва Лапшин снял шинель, к нему в кабинет влетел Окошкин в сообщил:
— Жмакин сорвался, Иван Михайлович.
— Да что ты?
— В Ленинграде он.
— Ты думаешь? — спросил Лапшин.
— Точно! — воскликнул Окошкин. — Его брать надо.
— Ну и бери. Кстати, как там Тамаркин — дружок твой? Все в порядке?
Окошкин скис. Лапшину привели дядю Паву — степенного, очень красивого конокрада. Покашляв в ладонь, дядя Пава сел на стул и положил большие, в крупных узлах вен, руки на колени. «Такой и задавить может своими ручищами, — подумал Иван Михайлович, — только попадись на дорожке». Когда Лапшин взглянул ему в глаза, тот почтительно произнес:
— Здравия желаем, гражданин начальник.
— Здравствуйте, — ответил Лапшин. — Что имеете добавить к показаниям?
— А никаких показаниев и не было! — произнес дядя Пава лениво. — Которое у вас написано — все вранье. В расстройстве был за несправедливость и наговорил невесть чего.
Злобно-лукавые его глаза внезапно погасли, сделались мутными. Он пригладил большой ладонью синие, с цыганскими кольцами, кудри и потупился.
Лапшин молча перелистывал дело Шкаденкова.
— Везде ваши подписи…
— Мало ли…
— Но это вы подписывали.
— Хотел — подписывал, не хочу — говорю, не подписывал. Плевал я на вас, гражданин начальничек.
Он с хрустом почесал седеющую бороду и значительно произнес:
— Торопиться нам некуда, куды вы меня направляете — не опоздаем. Там завсегда место найдется — хушь нынче, хушь завтра. Назад не вернут. А тут все ж в окошко взглянуть можно. Хоть и в крупную клетку небо, а все ж небо, облачка в небе плывут…
Иван Михайлович молчал. Его большое лицо потемнело. Он покашлял, еще порылся в деле, потом позвонил и велел вызвать Бочкова. Тот пришел, хромая, в дверях вынул изо рта пустой мундштук и встал смирно.
— Картина ясная, — сказал Лапшин. — Следствием установлено, что кулак Шкаденков действительно совершал налеты, уводил коней, убил колхозного конюха Мищенко. Вот в этой части — доработайте…
Он показал Бочкову лист дела.
— Ясно?
— Слушаюсь.
Вошел секретарь, строгий Павлик, и сказал, что к Лапшину «явилась» артистка Балашова Е.В. из театра, находится в бюро пропусков.
— Пропустите! — велел Иван Михайлович.
Тяжело поднявшись с кресла, он встретил Балашову у двери. Она была в той же пегой собачьей шубке, и лицо ее с мороза выглядело свежим и даже юным.
— Можно? — робко спросила она, но, заметив огромную спину дяди Павы и фигуру Бочкова, торопливо шагнула назад в приемную.
— Ничего! — сказал Лапшин. — Посидите пока.
Она послушно села на стул у двери, а он вернулся к своему креслу.
— На расстрел дело натягиваете! — сказал дядя Пава. — Верно, гражданин Бочков? Но только помучаетесь со мной, долго будете дядю Паву поминать…
Он глядел на Бочкова и на Лапшина таким острым, ничего не боящимся взглядом, что Лапшину вдруг кровь бросилась в лицо, он хлопнул ладонью по столу и велел:
— Помолчите!
— Это конечно, — согласился Шкаденков. — Отчего и не помолчать.
Дядя Пава вновь пригладил кудри, и Лапшин заметил его мгновенный взгляд, брошенный на Бочкова, — косой, летящий и ненавидящий. Бочков перехватил этот взгляд и неожиданно добродушно усмехнулся.
— Дело прошлое, — сказал он, — это вы мне в прошлом году ногу прострелили, Шкаденков?
— Боже упаси, — ответил дядя Пава. — В жизни я по людям не стрелял. И оружия огнестрельного не имел и не обучен с ним управляться. Резал, верно, ножиком, тут отпираться не стану. И вас порезал на Бересклетовом болоте, ударил, да что-то неловко, не забыли?
— Как же! — сказал Бочков. — В плечо. Да не в цвет дело вышло, Шкаденков…
— И в спину еще ударил! — облизывая красные пухлые губы, произнес дядя Пава. — Думал, грешный человек, мертвого режу, а вы, видать, живучий…
— Живучий!
— Вот я и говорю, сильно живучий. Надо было мне под ребро ударить, не сварил котелок, не сработала голова. А ежели бы под ребро — не взять вам меня. Ушел бы…
— Недалеко бы ушел, Шкаденков, у меня вокруг люди были…
— Люди? — усмехнулся дядя Пава. — Таких людей на фунт дюжина идет. Тоже — «люди»…
— Ну ладно! — сказал Лапшин. — Хватит! Вечер воспоминаний! Займитесь с ним, товарищ Бочков, вот по тому поводу, что я вам показывал.