Что касается описания внутренностей вагона для транспортировки зеков, то можно было бы сказать о том, что этот столыпинский вагон был чем-то похож на обыкновенный плацкартный пассажирский вагон. Только входы в купе этого вагона были перекрыты железными дверьми с засовами для замков. В клетках могли бы разместиться столько зеков, сколько этого пожелает энкеведешный командир всего этапа. Ивана разместили в центровой клетке, которая разделяла два купе, обычно занимаемыми бойцами и командирами охраны. По высоте эта клетка специально положенными железными прутьями была, как бы разделена на две части, на верхнюю и нижнюю части! То есть в этой клетке могли разместиться только два зека! Сейчас его заперли в нижней части этой центровой клетки.
Тем временем погрузка зеков в вагон была окончена, Паровозик «Овечка» этот вагон с зеками оттащил на главный путь, прицепил его к составу, который должен был отправиться по маршруту Москва — Вильнюс.
Западный этап оказался не очень-то большим, он насчитывал всего семнадцать или восемнадцать зеков. Сейчас вагон был очень плохо освещен, горели только две лампочки в начале и в конце вагонного прохода. Но слабое освещение не помещало охране этапа дважды произвести общий пересчет заключенных. Когда поезд тронулся, покинул перрон Киевского вокзала, то лампочки в проходе стали светить более ярко. При их свете охрана этапа снова начала переселение зековских народов. Зеков стали осторожно переводить из одной клетки в другую, формируя такие зековские группы, которые должны были бы покинуть этап в том или ином белорусском городке.
Затем охрана этапа и ее командиры, видимо, проголодались. Сухие пайки зекам были небрежно разбросаны по клеткам. Бойцы охраны собрались в одном из своих купе, где устроили шикарный обед и выпивон. Каждый вертухай получил по половинке тушки курицы. Пятнадцать бойцов с громким чавканьем пожирали курицу, стаканами пили водку, а кости швыряли в Ивана Фролова, стараясь попасть ему в лицо. Но тот хранил молчание даже тогда, когда кость попадала ему в лицо. Фролов хорошо понимал, что этим нелюдям нужен был лишь повод для того, чтобы с ним расправиться. Пару раз капитан Сема подходил к его клетке, ногой пытался ударить по его копчику, но каждый раз не доставал. Точно прицелиться ему мешали сами железные прутья клетки Ивана. Последний раз этот капитан нагнулся к Ивану, и прошептал ему на ухо:
— Извини, Ваня, но я сегодня сильно устал! Мы только что сдали сибирский этап зеков в Москву всего лишь с двумя трупами. Ты представляешь, эти люди имели наглость умереть от инфаркта, правда, это лагерный доктор им так написал, не захотев сам стать таким же жмуром. Я же хорошо помню то, как одному из зеков едва не пробил грудь своим кулаком, а второй задохнулся от тряпки, намоченной в его же мочи. Так что ты, Ваня, немного подожди, когда завтра утром мы проснемся, то тут же примемся за наши труды праведные. Постараемся, чего-нибудь новенького придумать и для тебя, Ванюша.
С этими словами капитан Сема развернулся и пьяным трупом рухнул на свое нижнее место в командирском купе. Вскоре все бойцы охраны храпели в обоих купе, только двое часовых расхаживали туда и обратно по вагонному проходу. Несколько раз Иван просчитал их ритм хождения, затем он из шва своего сапога достал иголку, поковырялся ею в замке своей клетки. Тихо лязгнув, замок раскрылся. В этот момент проснулся капитан Сема, он присел на своей лавке, почесывая затылок. А затем поднялся на ноги и, не надевая своих синих галифе, шатаясь и кривя лицом, он прошел к дверям соседнего купе, где спали зеки. Полчаса он мочился на только что заснувших зеков, стараясь своей струей попасть на их лица. На свое унижение зеки не ответили капитану Семе даже свои ропотом. Посмеявшись над ошарашенными зековскими лицами, капитан НКВД вернулся на нижнюю лавка своего купе. По дороге он успел пригрозить пальчиком Ивану, напоминая ему о своем обещании с разделаться утром. Затем капитан Сему свою голову положил на подушку, он тут же крепко заснул.
Иван Фролов, не торопясь, вытащил замок из петель, сам выбрался из клетки, выпрямился во весь свой рост, желая восстановить кровообращение в своих руках и теле. Когда к дверям командирского купе подошел первый часовой, то он тень скользнул к нему, погружая иголку на всю ее длину в правый висок охранника. Он вовремя поддержал тело охранника и его винтовку, не позволив им с громким лязгом грохнуться о железный пол этого вагона.
Иван, едва успел выпрямиться, как в этот момент его глаза встретились с глазами второго, только что подошедшего охранника. Тот находился от него всего в полутора шагах, этот охранник своими дрожащими от страха руками пытался снять с плеча ремень винтовки. Иван, молча, протянул вперед свою правую руку, ее ребром сильно ударил в кадык часового. Тот аж захлебнулся от крови, нехватки дыхательного воздуха, когда вдребезги разбитый кадык перекрыл его дыхательное горло. Иван нагнулся, свою иголку он вытащил из виска первого охранник, чтобы с силой вонзить ее в висок второго охранник, все еще бьющегося в агонии. Когда второй охранник окончательно успокоился, перестал дышать. то Иван выпрямился и с окровавленной иглой в руке задумался о том, с какого же купе ему продолжить эту серию убийств бойцов охраны.
Очень осторожно Иван зашел в купе, где спали одни солдаты рядовые и старшины. Их винтовки он перетащил в вагонный проход, а затем солдатское купе перекрыл железной дверью, набросил засов, вставил замок в петлицы засова и повернул ключ замка. Обезопасив себя от бойцов охраны, Иван перешел в соседнее купе, где спали энкеведешные командиры, опять-таки осторожно их разоружил, наганы и пистолеты он осторожно вынес в коридор. А затем снова задумался, его кровь требовала жестоко наказать капитана Сему, лишить его жизни, но разум этому всячески препятствовал. Он пытался убедить своего хозяина в том, что хватит ему убивать людей!
Словом, разум Ивана Фролова восторжествовал над его жаждой убийства капитана. Снова, осторожно ступая, он прошел в командирское купе, забрал со столика планшетку капитана со всеми сопроводительными документами зеков. Затем вернулся в проход, закрыл и запер на замок командирское купе. Затем Иван в коридоре присел на корточки. Он долго рассматривал оба нагана и два пистолета Токарева, выбирая себе оружие. Затем Иван осторожно, касаясь пистолета ТТ одними только кончиками пальцев, поднял его с железного пола вагона, проверил его обойму. А затем этот пистолет он спрятал за пояс штанов под свою пазуху.
Снова поднялся на ноги, посмотрел в зарешеченное окно, близился рассвет. Только одна сторона этого зековского вагона имела окна, вторая же стена была глухой, так что охранники не смогли бы сбежать, разбив стекла окон, поднять тревогу. Иван просмотрел документацию, хранившуюся в капитанском планшете, отобрал документы, в которых упоминалась его фамилия или его лагерный номер. Все другие документы обратно вложил в планшет.
Теперь Иван Фролов почувствовал, что он настало время ему навсегда покинуть этот тюремный вагон. Но, немного подумав, он решил воспользоваться еще одной возможностью для того, чтобы еще более запутать свои следы. Он подошел к зековской клетке и, не отпирая ее, толчком руки разбудил одного зека.
— Кто в вашей группе является воровским паханом или авторитетом? — Поинтересовался Иван.
Тот удивленно приподнял голову, что-то соображая. Но, по-видимому, этот зек узнал Ивана, тихо, чтобы не разбудить товарищей по купе, прошептал:
— Седой такой мужик, он во втором купе спит на нижней койке справа!
Поблагодарив за информацию, Иван тенью скользнул к второму купе. Действительно на нижней лавке этого купе с правой стороны спал крупный мужчина с приятным лицом. Посмотрев на этого мужика, Иван даже вспомнил его имя, Артамон, или другое, но очень похожее имя. Он вспомнил даже то, что Михаил этого человека почему-то называл Моней. Не открывая железной двери этого купе, Иван слегка ногтем постучал по железной решетчатой двери и очень тихим голосом обратился к мужику, когда тот приоткрыл глаза на этот стук:
— Моня, я могу с тобой переговорить?!
Через секунду здоровяк Моня стоял перед решеткой, внимательно всматриваясь в глаза Ивана Фролова.
Иван Фролов некоторое время постоял на железнодорожной насыпи, наблюдая за огнями хвостового вагона поезда Москва-Вильнюс, быстро удаляющимися в ночную темноту. Вскоре огни поезда исчезли, навсегда ушли из его жизни. Фролов машинально по шпалам прошелся вперед, словно собирался догнать поезд, внесший столько изменений в его жизнь. А главное, этот поезд снова сделал его свободным человеком! Сделав несколько шагов, он остановился, огляделся кругом. Внизу под насыпью угрожающе чернел большой лесной массив. Память Ивана ему сразу же подсказала, что это бы не лес, а лишь небольшой подлесок, лежавший между железнодорожными путями и шоссе Клайпеда — Лида!
Иван Фролов кубарем скатился по этой насыпи к ее подошве. Там он поднялся на ноги, отряхнулся от песка, перепрыгнул сточную канаву и оказался в подлеске. Через минуту, уже шагая по колее, оставленной крестьянскими телегами, что-то перевозившими от шоссе к железной дороге, он шел по подлеску. Эта тележная колея сегодня превратилась в нечто вроде лесной дороги, до колен заросшей дикой травой. Ивану все время приходилось придерживаться центра этой колеи, чтобы острыми ветками деревьев случайно не повредить свои глаза в этой густой темноте леса. К тому же Ивана на этой лесной тропе время от времени вдруг пробивал мелкий озноб, когда он снова и снова вспоминал свои последние минуты пребывания в зековском вагоне. Впервые в жизни он почувствовал себя человеком, от желаний которого, его приказов зависели жизни других людей. Это сильное чувство так пьянило Иванову голову, что у него начиналась бешено кружиться голова, его в лесу начинало швырять из стороны в сторону так, что он терял свою тропу.
Разбудив пахана Моню, Фролов передал ему бразды правления в зековском вагоне, власть над зеками, командирами и бойцами охраны НКВД. Все эти люди находились взаперти в железных клетках вагона. В разговоре с Моней, Иван ему предложил две альтернативы, бежать вместе с ним или же поступать по своей воле. Моня выбрал второй вариант, так как его серьезно беспокоили судьбы своих товарищей зеков. Иван же прошел в тамбур вагона, открыл там дверь и на полном ходу, прямо с тамбурной площадки вагона сиганул в ночную темноту. Приземлился Фролов на полусогнутые в коленях ноги, чтобы погасить инерцию движения поезда, он был вынужден упасть на правое плечо. Перевернувшись пару раз через это свое плечо, он застыл в неподвижности на самом краю откоса высокой железнодорожной насыпи!
Михаил, несколько месяцев проработав с ним, сумел вбить в его дурную голову одно хорошее правило. Суть этого правила заключалось в том, что ты должен всегда относиться к своему противнику, кто бы он ни был, с должным уважением, полагая, что он сильнее, серьезнее и умнее тебя! Такое отношение к неприятелю, по мнению Михаила, в дальнейшем тебе позволило бы на шаг его опережать, планируя и осуществляя боевые операции! Такое уважительное отношение к противнику станет залогом всех твоих успехов, не раз он внушал Ивану.
Поэтому Иван Фролов, покидая зековский вагон, сделал все возможное для того, чтобы, как можно больше инсценировать свой побег. Ему хотелось бы, чтобы следователи милиции и НКВД, которым поручат вести расследование такого преступления Ивана Фролова, как его побег с этапа и убийство двух бойцов охраны, искренне поверили бы в то, что в тот момент он горел одним только желанием, как можно скорее вернуться в Москву, чтобы там начать мстить своим противникам.
Иван же хорошо понимал, что пока в Москве ему пока было нечего делать. Да, как хороший сын, он обязан был бы выяснить, кто же был тем подлецом, который дважды брался за перо, чтобы написать доносы в НКВД на его отца? Он не понимал, кто и с какой целью написал на него, простого московского школьника, донос в НКВД СССР. Не понимал он также, почему его не выпустили из тюрьмы, когда после смерти отца закрыли его дело. Ивана же по судебному приговору отправили в трудовые лагеря на пятнадцать лет? Без поддержки друзей, товарищей и знакомых, Иван Фролов бы не в состоянии что-либо сделать в Москве. Ведь, как только он покажется в столице, то без должной поддержки, мог бы быть практически сразу же арестован милицией или НКВД, и уж тогда ему было бы совсем вырваться из лап своего противника, чтобы в полной мере отомстить недругам! Словом, этот парень жил желанием отомстить всем тем подлецам, разрушившим его семью, заставившим повеситься отца и спиться маму, но он с холодным сердцем, как этому научил его Михаил, подходил к решению этой своей проблемы.
Поэтому Иван решил вместо Москвы после побега с этапа добираться до белорусской Лиды, на время осесть в этом маленьком провинциальном городишке, который всего год назад вошел в состав СССР. В нем же начать готовиться к своей поездке в Москву. Но опять-таки Фролов хорошо понимал, что свои истинные намерения, он должен хорошо замаскировать.
Иван шагал по ночному лесу, время от времени он поднимал руку для того, чтобы еще раз коснуться своего зековского дела, которое сейчас лежало за пазухой его рубашки. В этом деле находились копии показаний его друзей, приятелей и товарищей по школе, а также его школьных преподавателей, которые с упоением в сердцах расписывали сказки о том, как их школьный товарищ стал прожженным предателем родины. Анна Николаевна, его классный руководитель, не поленилась, собственноручно написала о том, что этот ученик ее класса всегда был испорченным мальчиком с порочными наклонностями. Поэтому она была нисколько не удивлена тем обстоятельством, что Иван Фролов встал на путь предательства своей родины. Жорка Дорохов целых три страницы исписал своими фантастическими рассказами о том, какое у Ивана он видел оружие, как он им пользовался и где его хранил. Первым донос в НКВД написал Владимир Дронов, который, видимо, по подсказке своего отца, стукача НКВД, целую страницу исписал о том, как его соклассник Ваня Фролов добывал секретные разведданные, как он передавал их своему отцу, шпиону Германии.
В этой большой кипе листов бумаги, из которых в основном и состояло его уголовное дело, Иван искал, но так и не нашел показаний, которые должны были бы написаны его соседкой по школьной парте, татаркой Машкой. Пока Фролов не знал того, что эта девушка ревела, как белуга, категорически отказывая следователю НКВД написать что-нибудь плохое об Иване, своем соседе по школьной парте! Машка оказалась единственной девчонкой во всей школе, которая его так и не предала надуманными сказками!
Сейчас Фролов, находясь в бегах, очень надеялся на свою удачу. Ведь в случае возникновения какого-либо осложнения, когда милиция начнет проверку документов на дороге, он всегда мог сказать, что он латыш или литовец. По всем характеристикам расовой принадлежности его легко можно было бы отнести к представителям этих наций. У него были европейские черты лица. Он, благодаря своей матери, имел слегка рыжеватые волосы на голове, прямой нос и вытянутое треугольное лицо. Мог говорить по-русски с латгальским, литовским или немецким акцентами.
Не зря Иван Фролов надеялся на свою удачу, как только он вышел на шоссе Клайпеда — Лида, то вдали показались святящиеся фары приближающегося легкового автомобиля, ехавшего по направлению к Лиде. Иван на всякий случай поднял кверху свою руку, этим всем известным знаком, он как бы просил водителя, приближающегося автомобиля подвезти его до города. Поднимая руку, Иван в душе не верил, что такое может случиться на пустом и безлюдном шоссе перед самым рассветом. Но удивительное дело, автомобиль вдруг замедлил скорость и остановился рядом с ним. В автомобильном окне с опустившимся стеклом показалось лицо полного человека с усиками, которые тонкой полоской приклеились к его верхней губе. Этот человек и был водителем автомобиля, он, видимо, плохо видел, так как на у него на носу были очки в черной черепаховой оправе. Водитель автомобиля поинтересовался, когда он заговорил, то в его голосе Иван услышал густой еврейский акцент:
— Молодой человек, сейчас я направляюсь в город Лиду. Если хотите, то я могу и вас подвезти в этот город, но с одним небольшим условием. В течение всей дороги до города я буду с вами разговаривать. Рано утром я выехал из Риги, весь день провел за рулем, сильно устал. Сейчас я очень хочу спать. Вот, чтобы не заснуть, я и решил вас подобрать. Поддерживая с вами разговор, я не усну! Так что, молодой человек, вы согласны на это мое условие?
— Да, согласен! Обещаю вам, что я буду вас внимательно слушать всю ночь напролет. Следить за тем, чтобы вы не заснули в дороге! — Ответил Иван.
Вскоре он уже сидел рядом с водителем, на пассажирском сиденье автомобиля. Через ветровое стекло Иван хорошо видел, как фары автомобиля высвечивали отдельные участки шоссе Клайпеда — Лида, которые на скорости летели навстречу автомобилю. Шоссе оказалось не очень хорошим, автомобиль постоянно трясло, чем сильнее была скорость, тем сильнее была эта тряска! Автомобиль постоянно заваливало то в одну, то в другую стороны. Иногда Фролову казалось, что, когда ему приходилось с силой сдерживать стук зубами, что они едут по самой настоящей гладильной доске, а не шоссе. Не комментируя, Иван в такие времена попросту удивлялся тому, как вообще можно было бы заснуть в таком трясучем, готовым вот-вот рассыпаться автомобиле. Пока он молчал, водитель тоже не задавал обещанных вопросов, а, молча, и даже как-то ожесточенно крутил баранку автомобиля, стараясь объехать стороной наиболее глубокие рытвины и высокие ухабы.
Но вскоре водитель все же заговорил:
— Меня зовут Морис Берныньш, я латыш по национальности, но с глубокими еврейскими корнями. До прихода Советов в Латвию и в Западную Белоруссию наша семья имела хороший бизнес в парфюмерном деле. Наши духи и женская косметика продавались по всей Восточной Европе, приносили семье очень хорошие деньги. Сейчас же мне приходится сворачивать этот бизнес, оставшиеся деньги аккумулировать на счетах шведских и немецких банков. Вы разрешите мне, молодой человек, задать вам мелкий, но уж очень нескромный вопрос?
Он дождался, когда Иван утвердительно кивнет ему головой в знак согласия, а затем огласил свой вопрос:
— Не могли бы вы мне сказать всей правды, молодой человек, не течет ли в ваших жилах немного нашей еврейской крови?
Иван подумал, спокойно выдерживая любопытный взгляд Мориса, а затем уклончиво покачал головой, и сказал:
— Я этого попросту не знаю! Мой отец, поляк, служил капитаном в польской армии. Он пропал на второй день польско-немецкой войны, его артиллерийский дивизион был окружен и разгромлен немецкими танками. Мама пропала во время бомбежки Варшавы. Сестру забрала тетка в свое поместье. Я же пошел добровольцем в польскую армию, неделю нас, как крестьянское стадо, перегоняли с одного места на другое, но нам так и не пришлось повоевать ни в одном бою с немцами. Тогда я решить бросить войну в самой Польше, так как это оказалось совершенно бестолковым занятием. Решил отправиться в Англию, чтобы там послужить в польской воздушной эскадрилье. Но почему-то я с каждым днем все дальше и дальше удаляюсь от Польши, от Балтийского моря, на берегах которого родился.
— Интересная у вас биография, молодой человек, а чем же вы сейчас занимаетесь?
— Да ничем! До армии учился, после армии решил пожить в Лиде! Может быть, там отыщу своих пропавших родственников. Сейчас же у меня ведь нет ни паспорта, одно лишь офицерское удостоверение личности! Если красные остановят нас для проверки документов, то они меня обязательно попытаются арестовать, как подофицера польской армии. Тогда мне придется отстреливаться, так как я не хочу свою жизнь окончить в русских трудовых лагерях!
С этими словами Иван показал Морису свой пистолет Токарева, а затем снова засунул его за пояс. Минут двадцать после этого они ехали, молча, не разговаривая друг с другом. Морис явно раздумывал о чем-то серьезном. Иван же в тот момент размышлял о том, что он, видимо, переборщир и зря свой пистолет показал этому латышскому бизнесмену. Он не хотел Мориса испугать этим своим пистолетом. В этом общем молчании они подъехали к Лиде, показались первые городские кварталы, Морис, снижая скорость автомобиля, поинтересовался:
— Мое доверенное лицо в этом городе в своем распоряжении имеет неплохой особняк. Я всегда останавливаюсь в этом особняке, когда посещаю в Лиду по делам. Правда, эта моя поездка, вероятно, станет моей последней поездкой в этот город. Больше в Лиду, я уже не приеду! Вскоре мне придется покинуть и Ригу, так как при советах в этих городах мне больше делать нечего. Советы запрещают нам вести торговлю парфюмерией и косметикой, так что мы уже больше не сможем делать деньги на этом своем бизнесе. Сейчас я планирую переехать в Швеции, осесть там, так как немцы очень странные люди. Слишком уж они не любят евреев, не дают нам работать в полную силу, часто устаивают на нас охоту. В этой связи мне хотелось бы в этих городах оставить своих людей. Через этих людей в Лиде и в Риге я мог осуществлять свой малый бизнес, малыми или контрабандными партиями продавать советским женщинам косметики и парфюмерию! Помимо работы по поддержанию бизнеса эти люди могли бы регулярно меня снабжать информировать обо всем, что будет происходить в этих городах при советской власти. Этим своим людям я готов регулярно платить очень большую заплату, со временем смогу им помочь в получении шведского паспорта.
Дом Мориса Берныньша располагался в самом начале Советской улицы, практически за городом, за пределами Лиды. Когда они на автомобиле подъехали к воротам этого дома, то ворота сразу же, словно они были автоматическими, начали открываться. За воротами их встречали две веселые девчонки, у одной на талии болтался пистолет в кобуре. Почему-то Вальдемару не понравились обе эти девушки, но больше всего ему не понравился пистолет в кобуре, болтавшийся на поясе одной из девушек. Как недавний москвич Иван хорошо знал о том, как милиция и правоохранительные органы Советского Союза относятся к людям, незаконно носящим оружие! Словом, эти две девушки показались ему слишком бедовыми, слишком бесстрашными для того, чтобы быть простой прислугой у Мориса Берныньша.
Эти негативные чувства по отношению к обеим девушкам у Ивана возникли во многом благодаря советам и поучениям его опытного, но куда-то внезапно исчезнувшего друга Михаила. Когда они по вечерам перед отбоем прогуливались перед лагерным бараком, то Михаил частенько его поучал о том, как он должен был бы себя вести во время разведывательного поиска во вражеском тылу. А также частенько говорил о том, кому можно или нельзя доверять: