— Я передавлю каждую изгойскую суку лично. А эту мразь Прайор заставлю сожрать его яйца, — под словом «его», он наверняка имел в виду Итона-младшего.
— Тот изгой в Эрудиции, он что-то рассказал? — Эрик поворачивается ко мне всем корпусом, смотрит на меня сквозь свинцовый, отравленный прищур. Я не знаю, зачем лезу к нему с разговорами, мои попытки поддержать эту неловкую беседу выглядят неуклюже и глупо. Я вообще не уверена, что Лидеру нужно моё участие, собственной ярости ему вполне хватает, чтобы держаться на плаву. Мне всё так же трудно находиться с ним в одном помещении, будто он отнимает у меня кислород.
— Он начал рисовать карту подземелий, но не успел. — Я киваю. Всё ясно. Закончился заряд. — Выкурить бы их оттуда горчичным газом, но без точного плана коммуникаций мы можем отравить какую-нибудь Искренность, например. Тогда точно пиздец всем.
Эрик тушит окурок о подоконник, разворачивается и уходит прочь из палаты.
— Я не сказала спасибо, — говорю ему в след, он тормозит у порога, его проколотая бровь движется вверх немым знаком вопроса. — За то, что помог тогда, на стрельбище, — снова теряюсь, надеюсь, внешне это не так заметно, — В общем, спасибо.
В тот вечер, я как немая, не смогла вымолвить ни слова. Несмотря на весьма специфичную программу тренировки, без помощи Эрика я вряд ли бы справилась. Да и сейчас слова слетают с языка без связи и смысла, будто у меня отходняк от глубокого наркоза, но я вроде как должна это сказать.
— Не булькает, — ухмыляется он, нажимая кнопку замка.
— Чего? — я ни черта не понимаю, что это значит.
— Выпить, говорю, надо как-нибудь, — объясняет он мне откровенно менторским тоном, кажется, потешается над моей растерянностью. — Заодно расскажешь, куда очки дела.
Он дважды стучит себе пальцем по переносице, напоминая мне о времени моего близорукого отрочества. Дверь за ним закрывается, а я, пожалуй, накидалась бы до свинского состояния прямо сейчас, если бы знала, какая тяжёлая смена ждёт меня завтра.
Самая безмятежная фракция в дыму. Из окна бронированного внедорожника я вижу полыхающее Дружелюбие. Это уже не война, а акт мщения и тупого террора, я потеряла нить логики поступков семейки Итон. Ясно, что бывшая жена главы Совета, просидевшая десяток лет в изгойских подземельях, до одури жаждет власти, но её методы больше напоминают истеричные выходки бабы в период менопаузы. Я не знаю, как иначе это назвать.
В обшивку со звоном влетает несколько пуль, я невольно вжимаюсь в спинку пассажирского сиденья. Сердце грохочет в ушах и лезет наружу, до боли растягивая стенки гортани, боец напротив тянет мне флягу, а я не могу даже слюну проглотить.
— Для храбрости, док, — он улыбается; вижу, что ему не терпится вступить в бой, адреналин пульсирует в расширенных зрачках. Я судорожно мотаю головой, не хочу ничего, только чтобы всё закончилось поскорее.
Меня вытащили из квартиры на рассвете. Отряд Бесстрашных, охраняющий границы Дружелюбия, послал сигнал о помощи и сообщил, что изгои прорвали периметр, а под куполом главного здания фракции полно раненых. Нам нужно прорваться туда и закрепиться на территории, пока я и другие медики вывозят раненых и оказывают первую помощь.
Я благодарна способности своей психики отключаться в нужный момент. Не слышу ничего, кроме команд «Стоять!» и «Пошла!», которые отдаёт мне прикрывающий меня лихач, пока мы под градом перекрестного огня почти ползком прорываемся к куполу. Кругом стекло, осколки и полые бреши между несущих балок, нас видно, как на ладони, а раненые за баррикадами из крепких дубовых столов. Из-за криков и грохота мне трудно соображать, руки работают отдельно от головы на чистейшем автоматизме, слышу переговоры по рации — изгоев теснят к северным границам, сегодня перевес на стороне Объединённых фракций. Один из медбратьев руководит погрузкой тяжелых, а я валюсь к стене, чтобы отдышаться.
Канонада выстрелов стихает, разносится эхом по кукурузным полям и перелеску, женщины тащат животных из дымящегося коровника на веревках, обмотанных вокруг рогов; они упираются, и выходить из полыхающего здания не хотят. У меня руки в крови, а глаза щиплет от пота, не могу больше выносить этот сладковатый, железный запах и вонь гниющих отходов с кухни. Меня тошнит, в черепной коробке звенит и ломит, достаю из аптечки и разжевываю спазмолитик, не запивая. Хочу перебить кислый привкус желчи горечью таблетки.
— Где она, блять?! — слышу знакомый голос, искаженный помехами рации, поворачиваю голову. Мой сопровождающий всё ещё рядом, слышу одиночные выстрелы с его стороны. Он занял позицию, пока я занималась ранеными.
— Здесь. Она в порядке. — Понимаю, что речь обо мне.
— Уводи её! — Эрик приказывает уходить. Я сделала, что могла. Лёгкие остаются здесь, тяжело раненные едут с нами; хорошо, что их не много, я и так понятия не имею, куда их всех размещать. Выстрелы звучат всё тише и дальше, я под прикрытием выбираюсь к автоколонне. Пронзительное «Помогите!» с поля заставляет меня рефлекторно дёрнуться в сторону звука, но меня с силой тащат назад к машине. Мою руку больно сжимает чья-то здоровенная ладонь. Пытаюсь освободиться. Не выходит. Оборачиваюсь, бросаюсь на стальной взгляд Лидера, словно грудью на амбразуры.
Поперёк перелеска бежит девчонка, кричит, прямо на моих глазах выпущенная вслед пуля косит её, и она исчезает в высокой траве. С чьей стороны стреляли, мне не понятно, я слышу лишь протяжный вой, доносящийся с земли. В очередной раз пытаюсь выдрать руку из крепкого захвата.
— Отставить. Это изгой, — Эрик невозмутим и собран, ледяная глыба айсберга на пути тонущего корабля, а мне стоит лишь сомкнуть веки, и я отчётливо вижу юную Бесстрашную Рэй с вывороченными наружу кишками. Девочку, которую не смогла спасти.
— Знаешь, до войны медики давали клятву…
— Сейчас клятвы никому не нужны. Законы фракции, приказы старших по званию и твоя совесть. Именно в этой последовательности, — режет мне по ушам так, что хочется выть.
Не знаю, как сумела вырваться. Бегу под перекрестным огнём, прикрывая ладоням голову, будто руки из костей и плоти способны защитить меня от шальных очередей. Кажется, моя совесть чхала на приказы старших по званию.
— Стоять! — слышу в спину, жду, что свои же начнут стрелять мне по ногам, но этого не происходит. Медики в Бесстрашии на вес золота. — Прикрой эту ебанутую!
Слышу, как свистят пули в жалких метрах от моей головы, падаю на коленки, проезжаю на них почти метр по сырой от росы траве и мелким камням; штанины порваны в клочья, кожа саднит и кровоточит, я ползу к трепыхающейся девчонке, не замечая боли.
— Тише-тише! Я помогу! — у неё шок, она теряет сознание у меня на руках. Повезло, пуля едва поцарапала бедро. Колю обезболивающее, осматриваю её на предмет других повреждений, ощупываю живот, под пальцами он твердый и круглый, если это не инфекция, то черт возьми, изгойка беременна. Нужны дополнительные обследования и не в этих условиях.
— Ебтвою мать! А если б у неё граната в руке была?!
Я рыдаю так, что не слышу себя. Ничего не вижу перед собой, не помню, сама ли я приволокла её к автоколонне или кто-то помог мне. Меня трясут за плечи, щеки ноют от ударов, поцарапанное лицо щиплет от слёз, у меня истерика, паническая атака накрывает меня волной цунами. Я вот-вот захлебнусь.
— Да кончай ты орать, дурная! — цедят сквозь зубы где-то над моей макушкой.
Чьи-то руки сжимают меня поперёк туловища, слишком сильно — рёбра готовы свернуться в кольцо вокруг хребта. Вижу колонны татуировок, размытые единым чернильным пятном вокруг кадыка, следом темноту; чья-то ладонь давит мне на затылок, и кричать я больше не могу — мне нечем дышать, рот плотно зажат, а звуки глушит грубая ткань униформы. Хватаюсь за неё пальцами, пытаюсь рвать, бью кулаками по чьим-то плечам, в эту самую форму упакованным. Горлом уже идут хрипы, кажется, меня сейчас переломят пополам ровно вдоль или раздавят в фарш — в том, кто держит меня немерено дури, мне ни за что не вырваться. Не сразу понимаю, что мою оголтелую истерику Эрик мужественно принял на себя.
— Успокоилась?! — Да уж. Асфиксия успокаивает. Эрик отпускает меня, трясёт за плечи, наклоняется, чтобы посмотреть мне в глаза. — На какой хер она мне тут сдалась, не расскажешь, а?!
— Пожалуйста, не надо. Она беременна. Пожалуйста, — я сорвала голос, а его злобу можно черпать руками, как болотную жижу. После случая с Марсом его ненависть к повстанцам возросла до небес.
— Да мне похуй! Какой мне толк от тупой изгойской девки?!
Эрик расчехляет набедренную кобуру, но она приходит в себя, тем самым спасая жизнь себе, а мне психику.
— Тобиас… — отзывается девчонка в полубреду, и наш с Лидером перекрестный огонь взглядов на поражение приобретает осмысленность. Нужно привести её в себя как можно более щадящим способом. Если она как-то связана с Итоном, всё было не напрасно.
— Если от неё не будет пользы, пристрелишь её лично. По машинам!
Он уходит, а я смотрю на пламенный диск восходящего солнца, не жалея сетчатки. Мне как никогда хочется сдохнуть.
— Эй, док, не хочешь устроить мне внеплановый осмотр?
— Отвали. — Моё прикрытие в недавнем столкновении в Дружелюбии, Сторм, перекрывает мне путь. Позади него гогочет смена патрульных — его сегодняшние собутыльники. Чёртовы свиньи. Толкаю его и иду дальше; свист этих дикарей колет мне спину. Что сегодня за праздник такой? Не вижу ни одного трезвого лица по пути. Выигранный бой отмечают, не иначе.
— <i>По-о-олный</i> осмотр! — кричат вслед, но мне уже плевать.
Жарко. Хочу чтобы долбаное наводнение смыло раскалённый Чикаго в преисподнюю, если она вообще существует. Чёрная майка липнет к спине, а штаны в обтяжку, изодранные на коленках, давно просятся на помойку; я только что закончила с ранеными, и не успела зайти ни в прачечную, ни на склад. Программа максимум на сегодня — принять душ, закутаться в халат, как в кокон с ног до головы, и проспать до следующей смены, но сначала добраться бы до квартиры. Больше книг на сайте кnigochei.net Проклятая дорога через Яму, как путь позора — прошмыгнуть незамеченной не выйдет.
— Новости есть?
Я не успеваю перебежать хлипкий мостик над пропастью — Эрик преграждает мне путь; стоит, широко расставив ноги от края до края, занимает собой всё узкое пространство прохода. Ненавижу этот чёртов мост. Ржавые перила, ячеистый настил, а внизу поросшие илом скалистые выступы, грохот падающей воды и не видно дна. Он тряский, я замираю, боюсь сделать лишнее движение — не уверена, что мост выдержит нас двоих.