Что бы этакое придумать? Стал наш бача крепко зажмуривать глаза — вдруг так зажмурит, что увидит затылком? Но ничего не увидел. Стал тогда бача таращить глаза — вдруг так вытаращит, что взглядом весь земной шар обойдет и увидит свой затылок? Но опять ничего не увидел. Только слезы ручьем потекли.
Текли они по щекам — вся борода от них взмокла. Что тут делать? Пришлось забросить бороду на ветку липы. Стоит бача под липой, ждет, пока солнышко высушит бороду. А тем временем вышел из лесу медведь и унес из стада трех самых жирных овечек.
Вот как бывает, когда ни о чем, кроме денег, не думаешь!
Вместо прибыли — одни убытки.
Тут, глядишь, настала осень, а осенью, как известно, все змеи заползают в скалы на зимнюю спячку. Пасет наш бача стадо и вдруг слышит: кто-то в лесной чащобе шипит. Отодвинул он веточку… видит: тысячи змей ползут к скале. И ведет их старый змей Зашипей. Отщипнул змей травинку, потер о камень, скала разверзлась, и змея за змеей заползли в щель.
Когда заползла последняя змея, скала с грохотом сомкнулась, и все стало как прежде, точно змей и в помине не было…
— Ну и ну! — пробормотал бача. — Вот чудеса! О таком я еще ни в газетах не читывал, и по радио не слыхивал. Наверно, потому, что некому было написать про это в газете, некому рассказать по радио. Видно, я первый на свете подсмотрел, как змеи травинкой скалу отворяют, — недаром я столько лет внимательно изучал природу. Что, если я стою на пороге великого открытия? Вдруг с помощью этой травинки человек доберется до самого центра Земли и наконец узнает, что там — огонь или вода, а я получу полную шляпу денег, оставшихся после шведа!
Не стал бача зря время терять. Бросил свое стадо — и к скале. Да только которая травинка ее отворяет? Возле скалы их видимо-невидимо, и все разные.
— Может, травка медуница? — бормочет бача.
Сорвал стебелек медуницы, потер о камень — никакого толку.
— Может, мята?
Сорвал стебелек мяты, потер о камень — снова без толку.
Так рвал бача травинку за травинкой, а скала — чем бы он ее ни тер, хоть белладонной, хоть камнеломкой, хоть цветком мальвой — не отворялась да не отворялась. Опечалился бача, рассердился, пнул землю ногой, и тут — диво дивное! — какая-то вырванная с корнем травинка подлетела вверх, сама потерлась о камень — и скала разверзлась.
— Вот ты, значит, какая! — воскликнул бача, приглядываясь к травинке. — Теперь остается поднять тебя, отнести на почту и отправить в Швецию!
Но так как был наш бача от природы любознателен, прежде чем поднять травинку, заглянул он в темную дыру. Да не только заглянул, еще и шагнул туда. Шагнул — и услыхал за спиной грохот: скала за ним сомкнулась.
«Вот те на! — думает бача. — Этого мне не хватало! Что теперь делать?»
И верно, что тут делать? Видит: в скале пещера. А в пещере, куда ни глянь, змеи лежат. Лежат и спят. Посреди пещеры — круглый камень, а на том камне развалился старый змей Зашипей. И тоже спит. Неудивительно, что и баче захотелось спать. В полудреме сыскал он свободное местечко, улегся, заснул и спал до тех пор, пока не пробудился.
Пробудился, видит: змеи уже не спят. Издалека доносится пение жаворонка, и, слушая его, змеи начинают ползать. Ползали-ползали, да вдруг под предводительством змея Зашипея поползли к выходу из пещеры. Тут скала разверзлась, и змеи, одна за другой, выползли наружу.
«Вот так штука! — подумал бача. — Всегда я просыпаюсь вовремя, но так удачно, так вовремя ни разу еще не просыпался. За ними — или я останусь тут один!»
Только подумал — перевалился на живот и пополз по-змеиному. Да не тут-то было! Полз — веселился, дополз — прослезился. Не умел он ползать, как змеи. За что-то зацепился, запутался, а пока выкарабкивался, змей и след простыл, и скала за ними затворилась.
Хочешь не хочешь, надо звать на помощь.
— Выпустите меня отсюда, детушки, добром прошу! — закричал бача.
— Видали мы таковсс-с-ких! — услыхал он голос старого змея Зашипея. — Отпусс-с-тим тебя, если ты трижды поклянеш-ш-шься никому не расс-с-казывать, что тут видел.
Не хотелось баче давать слово, да делать нечего: пришлось трижды поклясться — и змеи его выпустили.
Вот идет бача, идет низочком, идет лесочком, видит — весна на дворе. Бах! — точно выстрелило где-то, а это на старой ветке проклюнулся молодой листок. И снова — бах! — другой… Обрадовался бача.
Радовался, радовался, пока не пришел на то место, где осенью оставил стадо. Тут бача перестал радоваться и закручинился: вместо стада увидал он груды обглоданных косточек.
Присел наш бача возле этих косточек и молча просидел три дня и три ночи. А когда забрезжил рассвет и настал четвертый день, услыхал бача за спиной шипение. Оглядывается — а это змей Зашипей.
— Косс-с-точки пасс-сешь? — прошипел змей.
— Что же мне теперь пасти? — отвечает бача. — Прежде я пас овечек. А теперь, когда от них остались одни косточки, сижу и печалюсь.
— Кто тебе сс-с-казал, что это овечьи косс-с-точки? — прошипел змей.
— А разве нет?
— Ясс-с-ное дело, нет. Вчера сс-сюда приходили турисс-с-ты, они и осс-с-тави-ли сс-с-только обглоданных куриных косс-с-точек!
Обрадовался бача, вскочил, расцеловал змея Зашипея и помчался к своему пастушьему шалашу. Да как помчался! Вдоль долины, вдоль реки — с ветром наперегонки! Увидал это один из тех, кто песни складывает, в песню его вставил, по сю пору та песня поется. Прибежал бача к шалашу — и верно, пасется его стадо, целехонько, еще и новые ягнята народились. Неудивительно, что в тот день он в четвертый раз поклялся никогда больше на зряшные деньги не зариться. «И думать о них позабуду, — решил бача. — Лучше стану как следует за овечками доглядывать». И доглядывал. За то ему и счастье привалило. Шерсть да овечий сыр шли по дорогой цене, денежки к баче в карман так и сыпались. Ибо с деньгами так часто бывает: кто за ними не бегает, к тому они сами бегут.
Вы скажете, не надо было баче держать слово, которое он дал змеям. Не лучше ли было на благо людям и науке послать ту травинку, что отворяет скалы, в Швецию?
Возможно, вы и правы. Только наш бача не из таковских, чтобы нынче поклясться, а назавтра отречься от клятвы. Он помалкивал да про себя думал: «Я держу слово, честно держу… и уж какой-нибудь толк из этого непременно будет!»
Жил в Швейцарии, в главном городе Цюрихе, инженер Ганс Швибалка, чье имя навеки вписано в историю этой страны. Не помню уж, в котором году, а только изготовил инженер Ганс Швибалка искусственного медведя.
Вернее, изготовил-то он кое-что другое, да не станем забегать вперед.
Тому памятному случаю предшествовали важные события. Опишу их коротко. В Швейцарии испокон веку водилось много медведей. Швейцарцы их так любили, что жители города Цюриха даже поместили медведя в свой герб. Только неизвестно, по какой причине, но медведи швейцарцев невзлюбили. Долго ли, коротко ли, а в одно солнечное утро вдруг обнаружили швейцарцы, что в их стране не осталось ни одного медведя. Эти подлые твари преспокойно перебрались через границу и поселились в соседних государствах! Из тех государств приходили в Швейцарию туристы, останавливались в Цюрихе под городским гербом и выкрикивали:
— Эй, вы, швейцарцы, когда замените медведя в своем гербе блохой? Блохи-то у вас никогда не переведутся!
Очень злились швейцарцы, да кабы одни швейцарцы, злились и швейцарские блохи, кусали туристов почем зря, а толку что? Правду туристы говорили. Медведей в Швейцарии как не бывало.
В ту пору откуда-то с востока забрел в Швейцарию паренек. Пришел он, остановился в Цюрихе на главной площади и слушает, о чем говорят швейцарцы. По-швейцарски-то он не больно разумел, да был сметлив и по жестам догадался, о чем здешний народ печалится. Догадался и тоже стал отвечать жестами: мол, он готов помочь их беде, пусть только дадут ему сараюшку под мастерскую да харч. Обрадовались швейцарцы, дали ему сараюшку, посулили харч, и вывесил он на дверях сараюшки табличку:
ИНЖЕНЕР ГАНС ШВИБАЛКА
Это чтобы швейцарцы пуще его уважали. Но от вас-то мне скрывать нечего: был он обыкновенный Яно Швибалка, родом с Детвы, самый что ни на есть словак.
Три года и три дня трудился Яно Швибалка с утра до ночи и с ночи до утра, а швейцарцы все бродили вокруг сараюшки да вынюхивали: что там творится. Но даже когда подавали своему инженеру харч через оконце — и то ничего разглядеть не могли: в этот момент Яно выпускал изо рта такое облако дыму, что швейцарцам волей-неволей приходилось зажмуривать глаза и потом добрый час дожидаться, пока весь дым из глаз выйдет. Но вот миновали три года и три дня, Яно Швибалка вышел из своей мастерской и двери не запер. Видят швейцарцы: за плечами у него котомка, в руке посох и направляется он к востоку.