Огромнейшее число связей, объединяющих в памяти воспоминания и впечатления, позволяет мозгу мастера, исследуя их, достигать широчайшего охвата, по объему и глубине сопоставимого с реальным миром, и создавать при этом ощущение жизненной силы.
Шахматист Бобби Фишер многократно оказывался в сложных игровых ситуациях; он наблюдал разные реакции и ходы своих противников, и все это закреплялось в его памяти в виде мощных связей. Он усвоил и запомнил громадное множество вариантов. На каком-то этапе все эти связи приобрели свойство мгновенно соединяться, давая Фишеру чувство прозрения, ощущения, что он
видит игру в целом. Отныне Фишер видел не просто ходы шахматных фигур, а припоминал длинные последовательности, большие фрагменты партий, которые представлялись ему некими линиями силы на доске, которая воспринималась как единое целое. С таким чувством игры он заманивал противников в ловушку, прежде чем те успевали осознать происходящее, и приканчивал их быстро и безошибочно, подобно аммофиле, наносящей свой парализующий удар.
В таких областях, как спорт или военное искусство, где важен момент состязания, время играет решающую роль.
Мгновенные решения мастеров, основанные на интуиции, оказываются куда более эффективными, чем попытки проанализировать все составные части и логически прийти к правильному ответу.
Слишком уж много информации приходилось бы перерабатывать в очень сжатые сроки. Изначально интуиция и развилась именно потому, что требовалась быстрота, однако сейчас это свойство нередко оказывается необходимым в искусстве и науке, как и любой другой области, где речь идет об обработке сложной информации, хотя время и не является критическим фактором.
Для выработки интуиции высшего порядка, как и для любого навыка, требуются практика и опыт. Сначала наша интуиция может быть совсем слабенькой, буквально намеком, так что мы или совсем не замечаем ее или не доверяем ей; об этом рассказывают все мастера. Но со временем они научаются обращать внимание на мимолетные мысли, внезапно приходящие в голову. Конечно, некоторые мысли оказываются пустышками, зато другие ведут к потрясающим озарениям. Со временем мастера обнаруживают, что могут всерьез полагаться на свою интуицию, вспышки которой теперь возникают все чаще. Достигнув такого уровня, когда подобный тип мыслительного процесса включается регулярно, мастера все активнее сочетают его с рациональным мышлением.
Важно понять: интуитивная форма интеллекта развилась в процессе эволюции, чтобы помочь нам обрабатывать сложные пласты информации и достигать целостного восприятия. В современном мире такое умение для нас важнее, чем когда бы то ни было прежде. Достичь высокого профессионального уровня непросто в любой области, этот процесс требует огромного терпения, упорства и дисциплины. Нам предстоит овладеть таким великим множеством знаний и умений, что это может отпугнуть. Необходимо овладеть и чисто техническими навыками, и непростым искусством взаимодействия с окружающими, научиться адекватно воспринимать их реакцию на нашу работу, не упуская при этом из виду постоянно меняющуюся ситуацию и развитие отрасли в целом. Если прибавить ко всему этому устрашающее количество информации, в которой мы должны свободно ориентироваться, начинает казаться, что мы взялись за непосильную задачу.
Бывает, что мы, даже еще не взявшись за дело, чувствуем испуг и подавленность, не веря, что у нас что-то может получиться. Все чаще люди в такой напряженной обстановке поддаются искушению бросить все и отказаться от своих намерений. Они предпочитают комфортную жизнь без усилий, съезжают к схематичным представлениям о действительности, их образ мыслей неуклонно упрощается, а идеалы сводятся к соблазнительным формулам, сулящим быстрый успех и получение знаний без груда. Интерес к обучению, требующему времени, упорства, стойкости и способности быстро восстанавливать душевные силы — ведь на первых порах обучение может наносить болезненные удары по самолюбию, которое мы так привыкли тешить, — у таких людей теряется. Они много ворчат, они недовольны окружающим миром и склонны винить в своих проблемах кого угодно. Своему бездействию они легко подыскивают хитроумные оправдания, но, по сути, просто не находят в себе сил и смелости заняться сложными вещами. Намеренно упрощая свою психическую жизнь, они уходят от реальности и тем самым отключают, сводят на нет многочисленные возможности мозга, которые вырабатывались на протяжении миллионов лет эволюции.
Стремление к простоте и легкости нет-нет да и поражает всех нас, причем порой мы сами того не замечаем. Решение здесь только одно: нужно научиться подавлять тревоги и страхи, охватывающие нас при встрече с тем, что кажется сложным или хаотичным.
На пути от подмастерья к мастеру, от ученичества к творчеству мы должны терпеливо осваивать нужные навыки и впитывать крупицы знания, при этом не нужно нестись вперед, перескакивая через ступеньки.
В периоды кризиса, когда опускаются руки, следует сохранять хладнокровие и сдержанность, не поддаваясь эмоциям. Оказавшись в сложной ситуации, о которой все вокруг судят примитивно, по принципу «черное» и «белое», или просто приспосабливаются к изменившимся условиям, не поддавайтесь подобным искушениям. Особенно важно вырабатывать устойчивость в периоды неразберихи и хаоса и даже радоваться таким моментам, учась допускать разные возможности, искать и находить выходы. Мы научаемся держать себя в руках, обуздывать тревогу и нервозность — это важнейший навык в наши неспокойные времена.
Вооружившись умением владеть собой, мы должны делать все возможное для развития памяти — это один из важнейших навыков в мире технологий. Проблема, которую создают для нас новейшие технологии, заключается в том, что она представляет в наше распоряжение все большие объемы информации, но при этом постепенно снижает силу памяти, которой нет необходимости удерживать все. То, что раньше служило упражнениями для тренировки мозга — запоминание телефонных номеров, простые подсчеты в уме, запоминание дороги на улицах города, — сейчас выполняется различным гаджетами, а ведь мозг, как и мускулы, способен дрябнуть и атрофироваться, если им не пользоваться. Что можно противопоставить этому? В свободное время ищите не только развлечений и отдыха. Необходимы увлечения, хобби — игра на музыкальном инструменте, изучение иностранного языка, — такие, чтобы доставляли удовольствие, но одновременно укрепляли память, мыслительные способности и гибкость ума. Таким образом мы тренируем мозг, учимся перерабатывать значительные объемы информации, не ощущая при этом тревог и перегрузок.
Упорно двигаясь по избранному пути, мы будем вознаграждены проявлениями интуиции. И тогда это живое, дышащее, постоянно меняющееся существо — речь идет о нашей профессии или области знаний — наконец сроднится с нами, заживет в нас. Обладание хотя бы частью этой силы мгновенно отделит нас от всех прочих, тех, кто жалуется на перегрузки и лезет из кожи, пытаясь упростить то, что по природе своей сложно. Мы сможем реагировать быстрее и эффективнее, чем другие. Все то, что раньше казалось нам беспорядочным и бессмысленным, отныне предстанет понятной, хотя и меняющейся ситуацией со своими особенностями, которые нам теперь под силу прочувствовать и без особого труда преодолеть.
Интересно отметить, что многие мастера, пришедшие к обладанию высшей интуицией, с годами не стареют, а будто становятся моложе умом и духом, — это наблюдение не может не вдохновлять всех нас, вселяя надежду.
Мастерам не приходится тратить много сил и энергии на то, чтобы понять какое-либо явление, а потому они мыслят творчески и все более стремительно.
Даже страдая от всевозможных хворей, они сохраняют непосредственность, ясность и живость ума в солидном возрасте — семьдесят лет и намного больше. Среди них — мастер дзен и художник Хакуин, на седьмом десятке создавший работы, поражающие юношеской свежестью восприятия, — сейчас они числятся среди величайших произведений той эпохи. Другой яркий пример — испанский кинорежиссер-сюрреалист Луис Бунюэль, снявший несколько блестящих картин, когда ему было уже за семьдесят и даже ближе к восьмидесяти. Но наиболее, пожалуй, выразительным примером этого феномена может служить Бенджамин Франклин.
Франклина всегда отличал острый интерес к явлениям природы, а с годами это только усилилось. В семьдесят с лишним лет и почти до восьмидесяти он продолжал размышлять о природных феноменах и высказал несколько догадок, которые намного опередили его время, — его работы касались физиологии и медицины, метеорологии, физики, геофизики, эволюции, применения некоторых устройств в коммерции и военном деле и т. д. Теряя физические силы, Франклин применил свою прославленную изобретательность, чтобы помочь самому себе: изобрел бифокальные очки. Чтобы дотягиваться до книг на верхних полках шкафов, он сконструировал раздвижную механическую руку. Чтобы копировать свои бумаги, не выходя из дому, он усовершенствовал печатный пресс, так что можно было изготовить копию документа буквально за пару минут. В последние годы жизни Франклин настолько поражал окружающих своими прозрениями в политике и прогнозами касательно будущего Америки, что многие считали его ясновидцем, наделенным почти магическими способностями. Уильям Пирс, делегат Конституционного конвента, познакомившийся с Франклином незадолго до конца его жизни, писал: «Доктор Франклин общеизвестен как величайший философ современности, все природные явления, кажется, ему понятны... Ему восемьдесят два года, но живостью ума он затмит иного двадцатипятилетнего...»
Интересно пофантазировать о том, каких высот могла бы достичь интуиция мастеров, имей они возможность жить еще дольше. Что ж, возможно, в будущем продолжительность жизни вырастет, и мы станем свидетелями, когда люди, подобные Бенджамину Франклину, проявят интуицию в еще более почтенном возрасте.
Обзор эволюционного процесса — Взаимосвязь всего живого — Высшая
реальность — Современное Возрождение — Возврат к целостному восприятию — Преображенный мозг мастера
Люди способны бесконечно спорить о том, что составляет реальность, ну, а мы, давая определение, оттолкнемся от простого и неоспоримого факта: около четырех миллиардов лет назад на нашей планете зародилась жизнь в форме простых клеток. Эти клетки (а может, даже одна конкретная клеточка) были общими предками всех жизненных форм, возникших впоследствии. Из этого источника вышли все разнообразные и многочисленные ветви жизни. Примерно 1,2 миллиарда лет назад появились первые многоклеточные организмы; а 600 миллионов лет назад произошло, возможно, самое важное событие — появились существа с центральной нервной системой, это и есть отправной момент, приведший к развитию мозга, которым мы с вами владеем. Во время «кембрийского взрыва», приблизительно 500 миллионов лет назад, возникли самые разные формы животных организмов, сначала простые, беспозвоночные, а за ними и позвоночные. Около 360 миллионов лет назад появляются следы первых предков земноводных, а 120 миллионов лет назад отмечено появление млекопитающих. Около 60 миллионов лет назад возникли новые группы млекопитающих, среди которых и самые первые приматы, наши древнейшие предшественники. Самые ранние человекообразные появились примерно 6 миллионов лет назад, а 4 миллиона лет назад — самый близкий наш предок, Homo Erectus. И лишь 200 тысяч лет назад о себе заявил современный человек, с таким же анатомическим строением, как у нас, наделенный, в общих чертах, таким же мозгом, каким владеем и мы, его потомки.
В этой невероятно сложной цепи обстоятельств, в нескольких важнейших поворотных пунктах, можно было бы выделить единственное существо, которое положило начало развитию в ином направлении (от первых клеток к примитивным животным, млекопитающим и, наконец, приматам). Некоторые археологи высказывают предположение о единственном предке женского пола, от которого (которой) произошли все современные люди. Однако, мысленно двигаясь в прошлое, в глубь тысячелетий, мы убеждаемся, что нашим теперешним обликом и всеми особенностями — своим уникальным физиологическим портретом — мы обязаны каждому из этой цепочки, начиная с первых одноклеточных живых организмов. Все жизненные формы в той или иной мере взаимосвязаны, и мы, люди, являемся частью этой цепи. Это бесспорно и не вызывает сомнений.
Назовем эту неразрывную связь всего живого высшей реальностью. Относиться к ней можно двояко. С одной стороны, разум стремится отойти от этой взаимосвязанности, сосредотачиваясь на различиях между предметами, вырывая объекты наблюдения из окружения и анализируя их как отдельные и независимые сущности. В крайнем выражении эта тенденция приводит к появлению высокоспециализированных отраслей знания. В современном мире мы можем встретить множество проявлений этой тенденции — деление на отдельные, буквально микроскопические специальности в университетах, узкая, если не сказать чрезвычайно зауженная, специализация в науке и других отраслях знания. Да и в культуре в целом наши современники склонны проводить разделения между связанными и даже перекрывающимися областями, бесконечно толкуя о тончайших, едва заметных различиях. Скажем, они разделяют военное и гражданское общество, хотя в условиях демократии провести границу совсем не так просто. (Не исключено, что разделение, даже отчуждение людей друг от друга по таким формальным признакам, как профессиональная принадлежность, — хитроумная идея власть имущих, воплощение принципа «разделяй и властвуй».) На таком уровне мышления теряется ощущение взаимосвязанности жизни и явлений, а узкоспециализированные идеи и представления рискуют превратиться в нечто малопонятное и оторванное от жизни.
С другой стороны, у мозга обнаруживается и противоположная тенденция, когда он старается искать связи между всем на свете. Такой подход обычно преобладает у людей, стремящихся к знаниям настолько глубоким и обширным, что у них невольно возникают ассоциации из разных областей. Хотя подобную тенденцию легче всего можно заметить у истинных мастеров, на протяжении истории мы можем наблюдать движения и философские учения, благодаря которым подобный возврат к реальности широко распространился в культуре, стал частью духа эпохи. Так, в древности на Востоке возник даосизм, а на Западе стоицизм — оба этих течения существовали на протяжении многих веков. В даосизме определяющей была концепция Пути, в стоицизме — Логоса, Божественного закона, объединяющего все живое в единый организм. Вот как говорит об этом
Марк Аврелий: «Чаще размышляй о связи всех вещей, находящихся в мире, и об их взаимоотношениях. Ибо все они переплетены между собою и поэтому в содружестве друг с другом следуют друг за другом в определенном порядке. Это объясняется непрерывностью движения, общей согласованностью и единством сущности».
Возможно, ярчайшим примером было Возрождение, эпоха, символом и культурным идеалом которой стал «универсальный человек» — человек с универсальным подходом к освоению мира, которому удалось бы соединить все отрасли знания и реализовать себя в различных сферах деятельности, по интеллектуальной мощи приблизившись к Создателю.
Не исключено, что сегодня мы наблюдаем первые признаки возврата к реальности Возрождения в его современной форме. В науке первые семена этого были заронены уже Фарадеем, Максвеллом, Эйнштейном — учеными, которых интересовали связи между явлениями, силовые поля, а не отдельные частицы. В более широком смысле многие ученые в наши дни активно ищут и устанавливают связи между различными специализациями — так, например, нейробиология пересекается с огромным числом других научных дисциплин. Мы видим все возрастающий интерес к комплексным теориям, затрагивающим одновременно такие непохожие области, как экономика, биология и компьютеры. Мы можем видеть это и в расширении нашего мышления до понимания экосистем, открывающего путь к осмыслению динамических взаимосвязей в природе. Заметно это и в медицине, нащупывающей разумный и здравый подход к организму как единому целому. За этой тенденцией будущее, поскольку в конечном счете разум, собственно, и нужен нам для того, чтобы связывать нас с реальностью.
Стремясь к достижению мастерства, на своем уровне мы тоже можем принять участие в этом процессе. На пути ученичества, разумеется, мы начинаем с того, что изучаем отдельные части, затем учимся проводить различия, осваиваем правильные и неправильные способы делать что-то, постигаем всевозможные правила и законы, действующие в коллективе. Затем, на этапе активного творчества, мы начинаем соединять то, что раньше воспринималось как несоединимое, — экспериментируем, подыскиваем формы, пробуем разные сочетания и изменяем правила, если это необходимо для достижения творческой цели. Достигнув мастерства, мы, совершив полный оборот, возвращаемся к ощущению целостности. Мы воспринимаем жизнь во всей ее полноте и сложности, позволяем сознанию расширяться, охватывая всю существующую реальность, вместо того чтобы суживать его, втискивая в теснейшие рамки узкой специализации. Таков обязательный итог углубленного изучения своего дела. Можно определить разум как движение к осмыслению все более всеобъемлющих материй, ко все более чуткому осознанию связей между всем существующим.
Взгляните на это так: самое явное разделение, которое мы проводим, — это разделение между собой и окружающим миром. Существует то, что внутри нас (наш субъективный опыт), и то, что снаружи. Но всякий раз, как мы что-то узнаем, наш мозг меняется, в нем формируются все новые связи. Познание чего-то, существующего снаружи, ведет к физическому изменению нашего мозга. Получается, что границы между нами и миром совсем не так жестки, как может казаться. Вы начинаете движение к мастерству, и за годы практики и активных творческих экспериментов ваш мозг меняется. Это уже не та простенькая экосистема, которой можно было уподобить его много лет назад. Мозг мастера обогащен таким великим множеством связей, что напоминает скорее целый мир, живой и динамичный, полный энергии, ассоциаций и связей между мыслями, представлениями и суждениями. Все возрастающее сходство мозга мастера с живым и сложным миром и представляет собой окончательный и безусловный возврат к реальности.
Интуиция — это священный дар, а рациональный ум — верный слуга. Мы создали общество, которое воздает почести слуге и забыло о даре.
Альберт Эйнштейн
Мастерство — это совсем не производное гения или таланта. Это производное времени и усердия, приложенных к той или иной области знания. Но имеется еще один компонент, параметр, которым непременно обладают мастера. Этот компонент кажется мистическим, окутанным тайной, но в действительности и он достижим для каждого из нас. Чем бы мы ни занимались, какой бы ни была наша специальность, всегда найдется проторенный путь, ведущий наверх. Этим путем с успехом прошли уже многие, а поскольку нам свойственно с почтением относиться к традициям, мы нередко выбираем именно этот, общепризнанный маршрут. Мастеров, однако, отличают наличие внутреннего компаса и развитая способность слышать собственный голос. То, что в
прошлом годилось другим, им не подходит, и они прекрасно осознают, что попытки втиснуться в готовый шаблон приведут только к затуханию духа и удалению от реальности, к постижению которой они стремятся.
Островитяне Каролинского архипелага
Среди множества мореплаваний, совершенных людьми, не было, пожалуй, ничего более удивительного, замечательного и таинственного, чем морские путешествия народов Океании — обширной области, включающей архипелаги островов Микронезии, Меланезии и Полинезии. Жители этой области, на 99,8 процента состоящей из воды, на протяжении многих веков искусно направляли свои утлые суденышки от острова к острову. Около полутора тысяч лет назад им удавалось, преодолевая тысячи миль, добираться до Гавайских островов. Не исключено, что жители Океании добирались и до Америки — на лодках, по конструкции и технологии изготовления ничем не отличавшихся от лодок каменного века. В XIX веке, в результате вторжения западной цивилизации и знакомства с компасами и картами, древние навыки мореплавания были утрачены, и сейчас это удивительное искусство коренных жителей Океании кажется нам утраченной тайной. Но в небольшой части Микронезии — на Каролинских островах — древние традиции сохранялись еще и в XX столетии.
Попробуйте представить утлые каноэ с балансиром или катамараны, оснащенные такелажем и парусами, с тремя- четырьмя моряками на борту, один из которых выполнял функции штурмана. Ни карт, ни каких-либо инструментов и приборов для навигации у островитян не было, и европейцам, которым изредка случалось сопровождать их, вся затея казалась обреченной на провал. Острова архипелага располагаются на таком расстоянии один от другого, что путешественники не видели суши по нескольку дней. Даже слегка сбившись с курса (к этому могли привести шторма и перемены погоды), лодка рисковала пройти мимо цели, и люди в ней были бы уж точно обречены на гибель — чтобы добраться до следующего острова, потребовалось бы слишком много времени, а больших запасов воды и провианта островитяне не делали. И все же они отправлялись в свои морские путешествия — и явно держались спокойно, нисколько не напоминая обреченных умереть.
Штурман время от времени посматривал в ночное небо или на солнце, определяя его положение, но по большей части просто переговаривался с остальными моряками или сидел, уставившись прямо перед собой. Изредка кто- то ложился на живот на дно каноэ и делился с остальными какими-то своими наблюдениями. В общем, команда больше напоминала не моряков, а пассажиров поезда, безмятежно обсуждающих виды, мелькающие за окном. Ночью островитяне вели себя еще спокойнее. Когда, судя по каким-то признакам, катамаран приближался к пункту назначения, моряки слегка оживлялись. Они присматривались к летящим в небе птицам, вглядывались в воду, иногда зачерпывая ее руками и обнюхивая. Прибытие на место мало чем отличалось от прибытия поезда на вокзал. Кажется, микронезийцы точно знали, сколько продлится плавание и сколько им потребуется припасов. По пути они корректировали маршрут, ориентируясь на малейшие изменения погоды или морских течений.
Заинтересовавшись, как такое возможно, западные исследователи обратились к жителям Океании с просьбой посвятить их в свои секреты, и за несколько десятков лет им удалось разобраться в системе, которой пользовались микронезийцы. Основным методом навигации было ориентирование по звездам в ночном небе. На протяжении столетий они разработали схему, опиравшуюся на четырнадцать разных созвездий. Эти созвездия, наряду с Солнцем и Луной, описывали в небе дуги, которые можно было представить в виде тридцати двух разных направлений по линии видимого горизонта. Дуги эти оставались неизменными независимо от времени года. Со своего острова моряки могли установить местоположение всех соседних островов, определяя, под какими звездами эти острова должны располагаться в определенное время ночи и как будет меняться это положение по отношению к другой звезде, по мере приближения к пункту назначения. У жителей Океании не было письменности. Обучаясь ремеслу, подмастерья штурмана просто заучивали наизусть эту сложнейшую, постоянно меняющуюся карту со всеми поправками.
В дневное время мореплаватели ориентировались по Солнцу. Ближе к полудню они могли определить точное направление по тени, которую отбрасывала мачта. На утренней заре и на закате ориентиром служили Луна или звезды, заходившие за горизонт или начинавшие восхождение. Чтобы определить оставшееся расстояние, в качестве ориентира выбирался какой-нибудь островок, лежащий в стороне. Следуя по звездам, микронезийцы определяли, когда минуют этот островок и сколько времени осталось до места назначения.
Важной особенностью этой системы было то, что за неподвижный центр принималась сама лодка — это над ней проплывали звезды, это мимо нее двигались острова в океане, сначала несясь навстречу, а потом удаляясь. Исходя из установки, что лодка стоит на месте, штурману проще было рассчитать ее положение в сложной системе координат. Разумеется, веками плавая мимо островов, микронезийцы знали, что эти земли недвижимы, но, несмотря на это, воспринимали путешествия так, будто их каноэ стоит на месте. Может, потому они и напоминали наблюдателям пассажиров поезда, любующихся видами из окна.
К карте звездного неба добавлялись десятки других знаков, которые островитяне учились читать сызмальства. Во время ученичества мальчишки отправлялись с отцами в океан и проводили там долгие часы. Они учились различать течения и в итоге начинали чувствовать их, что называется, нутром. После такой серьезной подготовки они в прямом смысле видели эти течения, лежа на дне лодки и всматриваясь в воду. Такую же чувствительность вырабатывали они и к ветрам — для них не составляло труда определить направление и силу ветра только по тому, как он пробегает по волосам у них на голове или надувает парус лодки.
Подплывая к земле, они умело ориентировались по полету материковых птиц, которые утром летели в море ловить рыбу, а вечером возвращались на остров. Моряки замечали изменения блеска воды, указывающие на приближение суши, а по отсветам на дальних облаках могли точно определить повышения дна океана в этом месте. Прикасаясь к воде губами, они определяли малейшие колебания температуры, также указывающие, что лодка приближается к острову. Подобных индикаторов и знаков было множество — микронезийцы учились рассматривать все, что их окружало, как потенциальные сигналы.
Особенно поразительно было то, что главный штурман, казалось, совсем не обращает внимания на всю эту сложную систему знаков. Лишь по тому, как он время от времени бросает взгляды, то поднимая, то слегка наклоняя голову, можно было догадаться, что он следит за тем, что происходит вокруг. По всей вероятности, эти мастера так хорошо знали карту звездного неба, что одного взгляда на какую-нибудь определенную звезду на небосклоне было достаточно, чтобы понять, как располагаются все остальные. Они так досконально изучили и усвоили остальные знаки, что это знание стало их второй натурой. Мореплаватели совершенно естественно чувствовали себя в своей среде, а все то, что кому-то могло показаться хаотичным и пугающим, для них было знакомо и понятно. Как сказал один из белых наблюдателей, таким мастерам совершить путешествие в сотни миль от острова к острову было так же просто, как опытному таксисту проехать по запутанным улицам Лондона.