— Слушаю вас, товарищ старшина.
— Почему пустые бочки от солярки не убраны?
— Не успели.
— Надо успевать, служба короткая, а дел много.
— Слушаюсь, — дежурный повернулся и пошёл выполнять приказание, думая о том, что старшина остается старшиной даже в день отъезда с заставы.
Гусев шёл на конюшню. Высокий, туго затянутый ремнём, не старшина, а картинка из строевого устава.
В тридцать пятом году пришел он в погранвойска совсем зелёным пареньком. Так уж случилось, что из их деревни почти все ребята попадали на границу. Двое вернулись домой сержантами. С какой завистью глядел на них Володька Гусев, когда они шли по улице!
В тридцать шестом на плацу вручили ему петлицы с одним треугольником, так стал он отделенным командиром. А через год, в тридцать седьмом, за лучшие показатели в службе и учебе прибавил Гусев на зеленые петлицы еще один треугольник. Потом стал старшим сержантом. А на сверхсрочную остался уже старшиной. Десять лет накрепко связали его с дальневосточной заставой. Здесь был его дом, все личные и служебные устремления. Началась война, и граница, и до этих дней неспокойная, полыхнула прорывами банд, диверсантов-одиночек, контрабандистов.
На западе шла война, а у них тревоги по три раза в день. За ликвидацию банды семеновских белоказаков получил старшина Гусев медаль «За боевые заслуги». Вот теперь самое время поехать в отпуск, но отзывают его на западную границу.
Старшина шёл прощаться с конём.
Почувствовав хозяина, Алмаз забил копытами, заржал призывно и негромко. Гусев вошёл в денник, достал круто посолённый кусок хлеба, протянул коню.
Алмаз жевал, кося на хозяина огромный фиолетовый глаз, а старшина прижался щекой к тёплой шее коня, гладил его по шелковистой шкуре и повторял:
— Ничего, Алмаз. Так надо, Алмаз. Служба у меня такая!
Поезд нещадно трясло на стыках, старые вагоны скрипели, подпрыгивали, и иногда казалось, что они вот-вот развалятся. На каждой остановке их штурмовали люди, но неумолимый милицейский патруль ссаживал на полустанках безбилетников и отправлял в комендатуры людей с сомнительными документами.
Поезд шёл на запад по восстановленной железнодорожной колее. Вернее, не шёл, а крался, опасаясь налёта немецких самолётов. И хотя бомбёжки стали уже значительно реже, всё равно в центре состава стояла платформа со спаренными пулемётами.
Капитан Тамбовцев лежал на жесткой полке, положив под голову скрученную шинель и полевую сумку. Вещей у него не было. Да какие же вещи могут быть у офицера при его военно-полевой службе? Всё, что нужно ему, поместилось в вещмешок, заброшенный под полку.
В сороковом году лейтенанта Тамбовцева назначили офицером штаба одной из погранчастей НКВД. Западная граница жила неспокойно. Контрабандисты, шпионы, диверсанты, банды националистов, связанные с немецкой разведкой. В этой невероятно сложной и предельно опасной обстановке учился Борис Тамбовцев своей нелегкой профессии. Потом началась война. Да много чего было потом. И задержание диверсионных групп в тылу, и обезвреживание маршрутной агентуры абвера и СД.
Он лежал на полке и никак не мог уснуть. В Москве он, кажется, выспался за весь военный недосып сразу. Его вызвали туда пять дней назад, и он прямо из Молдавии, где его погранполк нёс службу по охране тыла, вылетел в Москву.
— Поедешь на западную границу, — сказал ему в управлении полковник Губин. — Туда, где служил раньше, на должность старшего помощника начальника штаба отряда. Обстановку, Тамбовцев, знаешь сам. В тылу застав немецкие окруженцы, бандеровцы, группы Армии Крайовой. На территории Польши создан Корпус национальной безопасности. В нём работают коммунисты. Поддерживай связь с ними. Помни, что наш человек жив. Активно помогал фронтовым чекистам. Живёт там же. Ждёт тебя. И ещё: тебе придется столкнуться со многими неожиданными вещами.
— Что вы имеете в виду, товарищ полковник?
— Несколько странно ведут себя наши нынешние союзники. Есть данные, что они хотят воспользоваться немецкой агентурой. На, смотри, — полковник положил на стол фотографии.
Тамбовцев взял немного нечёткий снимок. Два человека стояли, видимо, на берегу реки. Один в шляпе, низко надвинутой на глаза, с тростью. Второй был схвачен объективом в профиль. Тяжелые нависшие надбровья, нос чуть с горбинкой, мощный подбородок.
— Сняли в Берне. Фотографировал наш человек с велосипеда, поэтому немножко нерезко. Этот, — полковник ткнул карандашом в человека в шляпе, — капитан Уолтер Бернс, сотрудник отдела М-5 Пнтеллидженс сервис. Его собеседник — оберштурмбанифюрер СС Колецки. Вот их нормальные фотографии. Берне работает в отделе, занимающемся Польшей, а следовательно, и Западной Белоруссией. Колецки — один из бывших руководителей службы безопасности в Белоруссии. По каналам разведки приходят сообщения, что немцы постоянно ищут контакты с нашими союзниками. Ни тем, ни другим не нужна новая демократическая Европа.
— Значит, пушки этой войны ещё не отгремели, а союзники готовят агентуру на будущее?
— Союзники! — усмехнулся полковник.
Всё это вспомнил капитан Тамбовцев, лежа на жесткой вагонной полке.
Сон не шёл, и он сел, закурил, отодвинув маскировочную штору, опустил окно. Лес налетал навстречу сыростью и острым запахом. Тамбовцев курил и думал о том, что предстоит ему на новом месте службы.
Лошади шли медленно, Колецки почти лежал, прижавшись к шее коня, но всё равно упругие ветки больно били в темноте по лицу. Казалось, что лес был нескончаем. И чем дальше, тем деревья, едва угадываемые в темноте, сходились плотнее и гуще.
По крупу лошади хлестнула ветка. Ударила так сильно, что Колецки натянул поводья, сдерживая животное. Лес кончился. И сразу стало светлей.
Он поднял голову. Сквозь разорванные тучи на короткое мгновение выпрыгнула луна, и тогда ему показалось, что он вдалеке видит город.
— Слезайте, пан полковник, — сказал проводник, — дальше пойдём пешком.
Колецки соскочил с седла, прошёлся, разминая ноги. Ночь словно отступила, и глаза вполне отчётливо различали поле и светловатую полосу дороги, пересекавшей его.
— Пойдёмте, пан полковник, — проводник зашагал по полю.
Они вышли к маленькому городку. У него не было окраин. Их заменяла огромная свалка мусора.
— Мы попрёмся через эти кучи? — спросил Колецки.
— К сожалению, пан полковник. Здесь много битого стекла и жестяных банок. Идите за мной. Я знаю тропинку.
Колецки шёл за проводником, ругаясь про себя. Они миновали свалку, перелезли через забор, прошли какой-то сад и очутились на улочке с темными двухэтажными домами, которая, извиваясь, убегала в темноту. Колецки, на всякий случай, расстегнул кобуру.
— Не беспокойтесь, пан полковник, русских здесь нет, — сказал проводник, — а народная беспека и милиционеры ночью не выходят на улицы. Ночь — наше время.
Они шли вдоль домов, и Колецки казалось, что стук сапог разносится в темноте гулко и тревожно. Свернули в щель между домами, настолько узкую, что, казалось, плечи почти задевают за дерево стен. Колецки шел наугад. Ему очень хотелось зажечь фонарь, но он понимал, что этого делать нельзя.
Наконец проводник остановился.
— Пришли, пан полковник.
После темноты свет керосиновых ламп был необыкновенно ярким, и Колецки на секунду зажмурился.
В комнате было трое. Они шагнули навстречу. Одинаково рослые, подтянутые, сохранившие офицерскую выправку даже в штатской одежде.
— Пан майор, — обратился к одному из них проводник, — полковник Гром из Лондона.