Дядя Юсуп сидел у холодного сандала и молчал. Потом он достал маленькие счеты, с бусинками вместо костяшек, и долго-долго что-то прикидывал, охал и вздыхал. Выходило, что он никак не сумеет выкрутиться. Он везде взял в долг, и теперь никто не захочет ему помогать. Если бы достать какие-то деньги, чтобы обернуться на месяц-другой, можно было попробовать все сначала. Он достал алмаз, который так помогал ему в последнее время, и сказал:
- Даже алмаз придется вернуть. Мы беднее нищих.
- Дядя Юсуп, - нерешительно возразил Талиб, - ведь нам должен Усман-бай. Он должен тетрадку дедушки Рахима, но пусть хоть сто рублей отдаст. Пусть отдаст.
На другой день они пошли на базар, в любимую байскую чайхану. Чайханщик, сухопарый, желтолицый человек с длинной черной косой, удивился их приходу. Здесь бывали только постоянные гости из числа самых богатых людей. Чайхана славилась вкусной, но дорогой едой. Появление Юсупа-неудачника с каким-то худым и плохо одетым мальчиком было замечено. Все на них уставились. Дядю Юсупа смущали эти взгляды, и он объяснил чайханщику, что они ждут почтенного Усман-бая, который их сюда и пригласил.
- Неизвестно, придет ли почтенный Усман-бай, - сказал чайханщик. - Почему бы вам не пойти к нему домой? Каждый знает, где живет Усман-бай.
Дядя Юсуп ничего не ответил чайханщику. Они ждали час, и два, и три и уже собрались уходить, когда наконец пришел Усман-бай с друзьями и своими старшими приказчиками. Они заказали чайханщику плов, а пока велели подать лагман, вкусное дунганское блюдо из мяса, теста и множества острых специй. Усман-бай прошел мимо Юсупа-неудачника и сделал вид, что не заметил его робкого поклона.
Богатым гостям подали лагман, и они принялись есть. Теперь подойти к ним было и вовсе неудобно, вроде бы на угощенье напрашиваешься. Усман-бай громко что-то говорил, а его друзья и подхалимы поддакивали и угодливо смеялись, когда он шутил.
Наконец Усман-бай соизволил заметить Юсупа. Не здороваясь с ним, он сразу приступил к делу. Он знал, что Юсупа-неудачника обокрали - такие вести распространяются быстро, - об остальном такому хитрому человеку, каким был Усман-бай, догадаться нетрудно.
- Вот, Юсуп, как бывает в жизни, - сказал Усман-бай. - Еще недавно из-за какой-то тетрадки ты приходил обижать меня в моем доме… Ну, пусть не ты, а твой племянник, которому ты не запретил меня обижать. Теперь ты хочешь, чтобы я помог тебе… Пусть твой племянник молчит, если хочет сделать тебе добро. Сто рублей я должен не ему, а его отцу. Пусть он молчит. И свидетелей нет. Видишь, как бывает в жизни. Велик аллах! Сколько раз тебе говорили: «Не плюй в колодец!» Ты образованный человек, нехорошо в колодец плевать, ой нехорошо.
Подхалимы поняли издевку и дружно захихикали. Усман-бай продолжал эту тему:
- Я тебе так скажу еще: «Не плюй против ветра, все к тебе вернется, тебе в лицо попадет». Ты грамотный, по-узбекски читаешь, по-арабски читаешь, по-русски читаешь. Ты читаешь, а я считаю. В этом разница, а?
Подхалимы опять захохотали. Талиб еле сдерживался, чтобы не заплакать, таким обидным было это издевательство над его бедным дядей.
- Пропал ты совсем, - продолжал Усман-бай. - Кто тебе поверит? Никто тебе не поверит. Ты всегда был Юсуп-неудачник, теперь ты Юсуп-совсем-неудачник. А?
Баю нравились собственные шуточки, но вдруг он перестал шутить и строго взглянул на своих прихлебателей.
- Ты знаешь, у нас не любят неудачников. Торговые люди совсем не любят неудачников. Женщины - на что глупы - и то не любят неудачников. Так что в Ташкенте твои дела плохи. Я могу помочь тебе. Я дам тебе товара на сто рублей, ты дашь мне расписку, что долг за кузнеца Саттара я тебе отдал. С этим товаром ты поедешь в Бухару, потому что там этот товар пойдет, а в Ташкенте его и без тебя продают хорошо. Ты повезешь в Бухару тетрадки, карандаши, перья, грифельные доски. Там сейчас много школ, новых школ, им этот товар нужен, я слышал. Ты поедешь туда, вернешь мне деньги с процентами, а я еще товар пришлю. Половину выручки - мне. Соглашайся. У тебя другого выхода нет. Во славу аллаха я это все делаю.
Дядя Юсуп согласился. Ему, окончательно потерявшему веру в себя, этот выход казался действительно единственным. Он вообще легко утешался, Юсуп-неудачник. Он уже представил себя в благородной Бухаре и был готов начать там новую, если не счастливую, то по крайней мере удачную жизнь.
Байской компании подали плов, но Усман-бай не пригласил их.
- Вы, конечно, побрезгуете разделить с нами этот плов, потому я и не предлагаю. Идите, но помните: мир не без добрых людей! - Усман-бай прочитал молитву, провел руками по лицу ото лба к бороде и протянул руку к блюду.
Дядя и племянник встали и вышли из чайханы. «Как хорошо, - подумал Талиб, - что он не пригласил нас есть плов. Меня бы, наверно, стошнило». Они поели жидкой гороховой каши в попутной харчевне и направились домой.
Дул холодный, пронизывающий ветер, кидая им навстречу что-то, одинаково похожее и на снег и на дождь.
Через несколько дней, быстро уладив свои дела, продав лавку на базаре, расплатившись с самыми неотложными долгами, дядя Юсуп упаковал полученный в кредит писчебумажный товар и пошел на вокзал за билетами для себя и Талиба.
Чтобы купить билеты, пришлось продать домашний ковер, сандал и оставшуюся от матери Талиба выходную паранджу.
Поезд Ташкент - Чарджуй, состоящий из разноцветных больших и маленьких вагонов, с черным приземистым паровозом, повез их в Бухару. Сначала из окна вагона были видны пригороды, голые тополя, пустые огороды, глиняные дувалы и дома. Потом потянулась пустая степь. Падал снег. В вагоне было холодно. Дядя и племянник сидели на гладкой крашеной лавке и кутались в лоскутные одеяла.
Вечером того же дня, говорили об этом позже соседи, к дому кузнеца Саттара подъехал удивительный темно-зеленый мотоцикл с блестящим никелированным рулем и множеством других блестящих частей. На баке мотоцикла был изображен прыгающий горный козел. С мотоцикла слез человек, одетый в кожаные штаны, кожаную куртку и с кожаной фуражкой на голове. Кожаный человек долго стучался в калитку, пока не вышли соседи, объяснившие ему, что кузнец Саттар угнан на работу в Россию, жена его умерла, а сын с дядей еще сегодня утром уехали в Бухару, в благородную Бухару. Кожаный человек почесал в затылке, сдвинул кожаную фуражку на лоб и уехал с улицы Оружейников.
Поезд шел неторопливо, останавливаясь на каждой станции. Была у этого поезда странная манера: он останавливался не постепенно, а рывками; мешки валились с полок, дыни катались по полу, люди стукались головами о стенки. Точно так же поезд трогался с места.
На каждой станции кто-то входил и кто-то выходил из вагона, и эта смена пассажиров долгое время развлекала Талиба. К вечеру он очень устал и крепко проспал всю ночь в обнимку с дядей Юсупом. В Самарканде поезд стоял долго, часов пять или шесть. Они успели бы посмотреть город и поесть чего-нибудь горячего, но боялись оставить вещи без присмотра и потому видели только кирпичное здание вокзала, колокол и часы, которые показывали совсем не то время, какое показывали медные, похожие на репу, карманные часы дяди Юсупа. Самарканд только тем и запомнился Талибу, что здесь он выяснил особенность железнодорожного времени и то, что не везде в стране время одинаковое. Часы в Самарканде на вокзале показывали московское время, а в Москве, оказывается, было на два часа меньше. Когда поезд остановился, вагон почти опустел, но вскоре в него стали входить все новые и новые пассажиры, и к отправлению он был набит битком.
Хорошо, что Талиб с дядей заняли вторую и третью полки. На нижних лежать было бы нельзя, там сидело по четыре человека. То ли от количества людей, набившихся в вагон, то ли от того, что проводник решил затопить печку, а скорее всего от того и другого вместе в вагоне стало чуть теплее. Люди входили в вагон очень возбужденные, шумные и суетливые, потом, пристроив вещи и утвердившись на своем месте, постепенно притихали, молча и неподвижно ожидая того момента, когда в последний раз звякнет станционный колокол и загудит паровоз. Провожающих было мало.
Наконец паровоз загудел и через минуту дернул состав. Лязг буферов и железная дрожь нарастали от первого до последнего вагона; все ухватились, кто за что мог, и ждали толчка. Вагон встряхнуло, опять посыпались мешки и чемоданы, кто-то изо всей силы стукнулся о стенку и выругался. Кто-то засмеялся. Так продолжалось несколько раз, пока поезд медленно не набрал скорость. Проплыла мимо водокачка, и Талиб увидел большое здание, куда вели железнодорожные пути.
Ворота здания были распахнуты, и оттуда появился маленький паровозик. И над паровозиком, и над зданием Талиб увидел красные флаги.
- Слава аллаху, поехали, - сказал с противоположной полки новый сосед, плотный, крепко сбитый, очень смуглый дяденька с крашеными усами и бородой. - Надоели эти красные флаги. В Самарканде, куда ни пойдешь, везде красные флаги.
Талиб подумал о том, что в Ташкенте много красных флагов, потому что революция. Неудивительно, что и в Самарканде их много, но ничего не сказал.
К удивлению Талиба, дядя взял насвай и тоже положил его в рот. В Ташкенте дядя никогда не употреблял этот ядовитый порошок. Видимо, догадался Талиб, дядя хочет ближе познакомиться с новым попутчиком. Действительно, вскоре между ними завязался разговор. Выяснилось, что новый их сосед, Зарифходжа, коренной бухарский житель, торговец каракулем, возвращается домой после выгодной сделки в Самарканде. Он долго выспрашивал у дяди Юсупа про ташкентские новости, ругал большевиков и вообще всех, кто слушает речи русских смутьянов, почтительно отозвался о ташкентских купцах и, узнав, что дядя Юсуп знаком с Усман-баем, а Талиб приходится ему родственником, стал относиться к ним дружелюбнее.
Зарифходжа поговорил о том, что для настоящих узбеков нет ничего дороже Бухары и его величества бухарского эмира Сеида-Алимхана, ибо где, в каком еще царстве, в каком еще городе мира правит людьми такой настоящий узбек из славного рода Мангыт. По его словам выходило, что все ташкентские, самаркандские, ферганские и другие узбеки должны подчиняться одному только эмиру и что так в конце концов и произойдет в скором времени.
- Наш мудрый эмир был другом белого царя Николая, потому что почитал Николая великим из великих царей, - говорил Зарифходжа, заговорщицки тараща маленькие, неопределенного цвета глазки. - Оказалось, царь Николай весь из ваты. Кто мог подумать? Даже великие мудрецы ошибались. Теперь наш эмир стал полноправный государь, важнее и главнее Николая. Где Николай? Никто не знает. Где наш эмир? Наш эмир на своем месте. Раньше русский консул совал свой короткий нос в наши дела. Теперь где консул?
Русские особенно злили Зарифходжу. От них вся зараза пошла. Раньше никто не мог противиться воле эмира. Захочет он - такой закон издаст, захочет - другой. Что захочет, то и может сделать. Теперь опять все должно было вернуться к старому.
- Вот был я в Самарканде, - продолжал таращить глазки Зарифходжа. - До чего русские довели: все болтают, что хотят. В чайхану зайти неприятно. Власть ругают. Старую власть ругают, Николая ругают, Керенского ругают, даже новую власть и то ругают. Никто ничего не боится. Разве это хорошо? Неужели в Ташкенте так?
- Очень похоже на то, что вы, почтенный, видели в Самарканде, - ответил дядя Юсуп.
- Даже новую власть ругают! - не переставал удивляться бухарец. - Разве это власть, если она позволяет себя ругать? Правда, новую власть в Самарканде ругают самые почтенные, богатые люди, но все равно! Вот посмотрите в Бухаре. У нас такой порядок, никто ничего против власти не говорит. Не только наш эмир Сеид-Алимхан, даже любой его приближенный не позволит взглянуть на себя искоса. А наш куш-беги - настоящий визирь. Его все боятся. У него обычай: приходит к нему какой-нибудь жалобщик, плетет, плетет. Как куш-беги надоест, он только так сделает, - Зарифходжа взялся за кончик носа, - и стража уже знает, надо жалобщика хватать…
Дядя Юсуп решился перебить говорливого собеседника:
- А правду ли говорят, что новый купеческий староста караван-беги Абдуррауф очень хороший и добрый человек?
- Как можно спрашивать, любезный? Как можно спрашивать? Это золотой человек, наш караван-беги Абдуррауф, он первый защитник старых шариатских законов. Золотой человек. Если ему хорошую взятку дашь, он все сделает! Если, конечно, хорошую… Я так скажу. Есть у нас в Бухаре разные торговцы, есть узбеки, чистые узбеки, их караван-беги очень любит, есть таджики, среди них тоже бывают приличные люди, есть всякие индийцы, евреи, цыгане, иранцы. Этих караван-беги не любит. Где мусульманину надо серебро дать, там индийцу или еврею - золото. А с цыганом и говорить не будет. Даже если драгоценный рубин принесет. Замечательный человек!
От всех этих разговоров Талибу было явно не по себе. Слова Зарифходжи, рассчитанные на похвалу бухарским порядкам, вызывали в нем страх, а когда бухарец начал рассказывать, что, по слухам, в Бухаре опять введут старый способ казни, опять будут сбрасывать преступников с минарета, он слез с полки и пошел гулять по вагону, чтобы не слышать подробностей этой казни.
В одном углу русские и узбекские железнодорожники играли в домино. У них было весело, стучали костяшки о фанерный чемодан, поставленный «на попа», люди шутили, подзадоривая противников. Талиб пристроился за широкой спиной какого-то русского мужчины с желтой лысиной.
- Кто это мне на лысину дышит? - спросил он. - Ты, что ли? Ты на лысину мне не дыши. Она от пара ржавеет, - строго сказал он Талибу. - Ладно, садись рядом. По-русски кумекаешь?