Хозяин мотоцикла ушел по делам и долго не возвращался. Потом он вышел с какой-то бумажкой в руках, перечитал ее и сунул в наружный карман своей сверкающей куртки. Что-то изменилось в его облике. Талиб не сразу даже понял. На правом плече у него висел большой пистолет в деревянной кобуре.
- Понимаешь, - сказал он Талибу, - порученьице дали. Надо произвести обыск у одного генерала. Бекасов. Не слышал? Солдаты туда пошли.
Ехать пришлось довольно далеко, по пути они догнали двух солдат, старого и молодого, которые, как выяснилось, шли к тому самому генералу Бекасову. Генерал уже несколько лет был в отставке, но на всякий случай у него нужно изъять оружие, и если при обыске у него найдется что-либо предосудительное, то генерала тоже нужно изъять. Мало ли что может случиться.
Человек в кожаной форме и Талиб подъехали к генеральскому дому раньше, чем подошли солдаты. Они уселись на скамейку у арыка на другой стороне улицы.
Мотоциклист с удивлением, будто в первый раз, оглядел свои ботинки, краги, штаны, куртку, положил на колени деревянную кобуру, пощелкал по ней пальцем и сказал:
- Понимаешь, какое удивительное дело. Год назад в это самое время я ходил в кандалах и полосатом халате, гонял тачку на прииске, и каждый надзиратель с одной лычкой или даже без лычки мог дать мне в морду. Не в лицо, а в морду, ведь у каторжника лица нет. Понимаешь? И вот сижу я теперь с тобой на лавочке, в кожаной куртке, и в кармане у меня ордер на арест и обыск генерала Бекасова. Мне дано решать, ходить этому генералу по земле или сидеть ему в кутузке.
Талиб слушал и кивал в ответ, понимая, что человек говорит что-то очень важное для себя, говорит не ему, а себе. Не будь здесь никого, он все равно говорил бы это про себя или даже вслух своему мотоциклу:
- Понимаешь, жизнь, оказывается, очень длинная вещь. Я и не думал, что доживу до этих дней. Просто не верилось. Вот и этот генерал. Командовал он, наверно, сначала взводом или ротой, потом, допустим, полком, дивизией… или в штабе служил. Били его японцы, ругали старшие начальники, сам государь император его в отставку выгнал за глупость, допустим… Жил себе генерал и не думал, что царя прогонят, что Керенский убежит, а будет судьбу его решать бывший каторжник Федор Пшеницын.
Мотоциклист порылся в кармане кожаных брюк, вытащил трубку и сунул ее в рот.
- Курить, понимаешь, бросил, сосу теперь пустую, как грудной младенец. Чахотка у меня.
- У дяди Юсупа тоже чахотка, - сказал Талиб.
- Плохое дело. Я в тюрьме две вещи приобрел: образование и чахотку. Вернее, образование в тюрьме, а чахотку на каторге. Мне очень повезло. Был я литейщиком на заводе в Москве, книжки иногда почитывал, а в тюрьме меня жизнь свела с образованнейшими людьми. Три года я с ними пробыл, они занимались со мной по очереди, подготовили за гимназию. И алгебру, и геометрию, и русский язык с литературой. Говорили: выйдешь на поселение, сможешь сельским учителем быть. Мне это очень по душе - быть сельским учителем. Глухая такая деревня в лесу, молоко, ягоды, картошка своя, речка недалеко, вода синяя, а по берегу, по зеленой траве ходят белые гуси. Понимаешь, синяя вода, зеленая трава и белые гуси. Это мне на каторге так мечталось. А вот вышло все иначе, партийный долг иного требует. Да и не смог бы я в деревне, я городской человек, толпу люблю, сутолоку… - Твой отец кто? - спросил он, пряча трубку обратно в карман брюк.
- Кузнец, - ответил Талиб.
- Самая пролетарская профессия. Ты ему помогаешь в кузне?
- Он два года в России, его на работы взяли.
- Теперь вернется скоро, небось написал уже.
- Он ничего не пишет, ни одного письма.
- Понятно, - сказал мотоциклист. - Ты меня зови дядя Федя. Пшеницын. А мать чего делает?
- Умерла она три дня назад, - сказал Талиб.
- Понятно. - Федор опять вытащил трубку и сунул ее в рот. Больше он ничего не говорил до тех пор, пока не подошли те два солдата, которых они обогнали в пути.
- Понимаете, хлопцы, - сказал Пшеницын солдатам. - Мы должны вежливо войти, предъявить ордер и на законном основании произвести обыск. Чтобы все было аккуратно. Пошли. И ты иди с нами: посмотришь, как генералы живут.
Они подошли к парадному, и Федор с силой крутанул вертушку звонка, на котором было написано: «Прошу повернуть». Дверь приотворилась, и в щелку выглянула пожилая женщина в фартуке и косынке.
- Ох, господи! - испугалась женщина. - Вы к кому?
- Обыск! - сказал Пшеницын.
Дверь тут же захлопнулась, и Федор опять с силой крутанул звонок. В доме послышались голоса, и хриплый бас прогудел:
- Минуточку, господа.
Вскоре дверь распахнулась настежь.
Маленький лысый старичок с венчиком серебристого пуха вокруг лысины, с большими и пышными седыми усами стоял в передней. На нем была домашняя курточка со шнурами на груди, генеральские брюки с красными широкими лампасами и мягкие войлочные шлепанцы.
- Прошу вас, господа большевики. Я долго ждал вас.
Федор Пшеницын пропустил солдат вперед, а сам прошел вместе с Талибом.
- Вот ордер, - сказал он генералу.
- Даже ордер? - иронически удивился генерал. - Зачем такие формальности? Я готов ко всему.
Федор нахмурился и очень резко сказал:
- Откуда вам известно, что будет все?
За спиной генерала стояли две женщины, одна пожилая, в фартуке, та, что в первый раз отпирала дверь. Другая - очень молодая, красивая, в черном платье с белым воротничком и белыми манжетами.
- Кто это? - кивнул Федор на женщин.
- Моя невестка Вера Павловна, - ответил генерал. - Учительница. А это кухарка Лизавета.
- Хоть бы ноги вытерли, - сказала кухарка.
- Тише, Лиза, не надо, - прошептала генеральская невестка.
Солдаты ухмыльнулись и посмотрели на свои пыльные сапоги, Федор тоже.
- Правильно, - сказал он. - Ведь ей убираться.
Все вытерли ноги о коврик, а Талиб снял кауши.
- Этот мальчик, очевидно, представитель туземного населения? - с той же иронической миной спросил генерал. - Представитель народа?
- Разговорчив ты больно, ваше высокопревосходительство, - ответил ему один из солдат, тот, что был старше. - Будет тебе ехидничать, поехидничал свое.