— К сожалению, нет. Не захватил.
— Черт! — ругнулся он и потер себе живот. — У меня страшная боль, кажется, будто я проглотил двух диких кошек. Постойте-ка, — вдруг сменил он тему, — почему это сейф стоит открытый?
Я подкинул ему мысль, что, по-видимому, его кто-то отпер, и он кивнул в подтверждение моей теории.
— Безобразие, — сказал он. — Возмутительная неосторожность. Так что угодно могут украсть.
И прямо у меня на глазах подошел и ткнул дверцу. Она с лязгом захлопнулась.
— Ох-х! — прокряхтел он, опять потер живот, кивнув, пожелал мне доброй ночи и зашагал вверх по лестнице.
Я словно примерз к полу. Ну просто как жена Лота.
Троттер ушел, и вместе с ним улетучилась всякая возможность для меня запихнуть что-либо обратно в сейф.
Я не стану утверждать, будто у меня такое уж необыкновенно богатое воображение, пожалуй, что нет, но в ситуации вроде выше описанной и не требуется особенно богатого воображения, чтобы представить себе, что теперь будет. Отчетливо, как верхнюю строку в таблице окулиста, я увидел, какое будущее ждет Бертрама. Мне ясно представилось, как у захлопнутой дверцы сейфа стоим мы с полицейским инспектором, да при нем еще силы поддержки в лице крайне неприятного с виду сержанта.
— Вы пойдете добровольно, Вустер? — спрашивает инспектор.
— Кто? Я? — говорю я, весь дрожа. — Я вас не понимаю.
— Ха-ха! — смеется инспектор. — Вот остряк, а, Фодерингей?
— Шутник, сэр, — отвечает сержант. — Я даже усмехнулся, ей-богу.
— Теперь уже поздно для таких штучек, приятель, — гнет свою линию инспектор, снова приняв суровый вид. — Кончились ваши игры. Мы располагаем доказательством, что вы приблизились к этому сейфу и извлекли из него ценное ожерелье, собственность миссис Л. Дж. Троттер. Если это не означает для вас пять лет в кутузке, я проиграл пари.
— Но уверяю вас, я думал, что оно принадлежит тете Далии.
— Ха-ха, — смеется инспектор.
— Ха-ха, — подпевает за ним сержант.
— Очень правдоподобная история, — говорит инспектор. — Расскажите ее присяжным и посмотрите, как они ее оценят. Фодерингей, наручники!
Вот какая картина возникла у меня перед глазами, пока я стоял перед захлопнутой дверцей сейфа, весь съежившись, как присоленная устрица. За окнами в саду птицы пели свою вечернюю песню, а мне чудилось, будто каждая из них исполняет собственную арию на слова: «Да, братцы, загремел Вустер. Теперь мы не увидим Вустера несколько лет. Ах, какая жалость, какая жалость. Был славный парень, пока не ушел в криминал».
Тяжелый стон вырвался из моей груди, но прежде чем за ним последовал второй такой же, я уже мчался в комнату к тете Далии. На ее пороге меня встретила мамаша Троттер, посмотрела на меня строгим взглядом и прошествовала мимо, а я вошел к престарелой родственнице. Она сидела в кресле, прямая как доска, и глядела перед собой невидящими глазами. Мне сразу стало ясно, что опять случилось нечто, покрывшее черным инеем ее солнечную душу. Сочинение Агаты Кристи валялось на полу, явно соскользнувшее с ее колен в тот миг, когда она содрогнулась от ужаса.
Как правило, заставая эту честнейшую старушку в состоянии глубокой подавленности, я имел обыкновение приводить ее в норму, шлепая ладонью между лопатками и призывая держать хвост пистолетом, но сейчас личные беды не оставляли мне досуга на воодушевление теток. Можно было не сомневаться, что, какие бы катастрофы и катаклизмы ни случились у нее, они не могли равняться с теми, что обрушились на меня.
— Послушайте, — сказал я, — произошла ужасная вещь!
Тетя Далия мрачно кивнула. Мученица на костре была бы жизнерадостнее.
— Можешь поставить свои лиловые носки, что так оно и есть, — отозвалась она. — Мамаша Троттер сбросила маску, будь она проклята. Она положила глаз на Анатоля.
— А кто бы не положил?
Минуту мне казалось, что моя тетя сейчас вскочит и влепит любимому племяннику порядочную оплеуху, но усилием воли ей удалось себя успокоить. Конечно, «успокоить» — не то слово, внутри она продолжала вся кипеть, но ограничила проявления гнева областью устного слова:
— Ты что, не понял, осел ты эдакий? Она открылась и изложила свои условия. Заявила, что позволит Троттеру купить у меня «Будуар», только если я уступлю ей Анатоля.
Вы можете судить о том, как я переволновался, по тому, что в душе у меня на эту страшную весть ничто не отозвалось. При других обстоятельствах, услышав даже о самой отдаленной угрозе того, что сей несравненный податель блюд может выйти в отставку и переправиться к Троттерам, «в пустынном воздухе теряя аромат», — услышав такое, я бы наверняка побледнел, задохнулся и не устоял на ногах, но теперь, повторяю, я выслушал это известие с совершенным спокойствием.
— Вот как? — только и переспросил я. — Вы послушайте, родная старушенция, что было. Я только подошел к сейфу и собрался было засунуть на место троттеровские жемчуга, как этот непотребный Л. Дж. Троттер очень заботливо взял и захлопнул дверцу, пресекши тем самым мои усилия и старания и поставив меня в крайне безвыходное положение. Я весь дрожу как осиновый лист.
— И я тоже.
— Что теперь делать, не представляю себе.
— И я не представляю себе.
— Я напрасно ломаю голову, ища выход из этого, как говорят французы, impasse.
— Я тоже. — Она в сердцах запустила Агатой Кристи в подвернувшуюся вазу. Моя тетя, когда негодует, всегда проявляет склонность швырять и пинать всякие вещи. В Тотли-Тауэрсе во время одного из наших самых бурных совещаний она перебила у меня в спальне все, что стояло на каминной полке, включая терракотового слона и фарфорового пророка Самуила в младенчестве за молитвой. — По-моему, ни одной женщине в истории не приходилось решать такие вопросы. С одной стороны, на мой взгляд, жизнь без Анатоля…
— У меня на руках это дорогое жемчужное ожерелье, собственность миссис Л. Дж. Троттер, и когда его пропажа…
— …совершенно невозможна. С другой…
— …обнаружится, поднимется страшный шум и гам, вызовут полицейских инспекторов с сержантами…
— …стороны, мне необходимо продать «Будуар», иначе мне не на что будет выкупить из заклада мое ожерелье…
— …и меня схватят с поличным, как говорится, горяченьким.
— Горяченьким!
— Вы ведь не хуже меня знаете, что ждет человека, схваченного с поличным, горяченьким.
— А холодненьким? — мечтательно вздохнула тетя Далия. — Как подумаю о его заливных креветках на льду, так сразу же говорю себе, что надо быть безумной, чтобы согласиться на жизнь без Анатоля. Ах, его Selle d’agneau a la Greque! Его Mignonette de poulet roti Petit Duc! И эти Nonats de la Mediterranee au Fenouil! Но потом я спохватываюсь, что надо быть практичной. Мне во что бы то ни стало надо получить обратно ожерелье, и если для этого потребуется… Боже милосердный! — возопила она (если тут подходит это слово), и каждая черточка ее лица выразила страдание. — Но что скажет Том, когда узнает, что Анатоль покидает нас?
— А что он скажет, когда узнает, что его племянник угодил за решетку?
— Как ты сказал?