У меня чуть не остановилось сердце.
– Где, мама? Покажи. Покажи, где сооф. – Я еле сдерживала возбуждение.
– Чай, Хайди? – неожиданно сказала мама, нервно приглаживая юбку обеими руками.
– Погоди, мама, потом. Сначала покажи мне сооф.
Мама принялась приглаживать юбку еще быстрее.
– Чай, Хайди? – спросила она чуть громче.
– Я не хочу чаю, мама. Я хочу, чтобы ты показала мне сооф. Покажи сооф, – настаивала я.
Я невольно повысила голос больше, чем следовало, и почувствовала, как Бернадетт сжимает мое плечо.
– Не приставай к маме, Хайди. Она покажет нам, когда сможет.
– Нет, не покажет, – сказала я, высвобождая свое плечо и резко убирая мамины руки от ее юбки. Я крепко сжала ее правую руку в своей, силой разогнув ее палец, и ткнула им в фотографию. – Покажи мне, мама. Где тут сооф?
– Хайди, прекрати, – сказала Бернадетт.
– Покажи, мама, – требовала я.
– Ой-ой. Ой-ой, – нервно повторила мама, пытаясь вырвать у меня руку. – Чай, Хайди? Чай?
– Не хочу я никакой чай! – крикнула я. – Просто скажи мне! Мне нужно знать.
Мама захныкала.
– Все, все, все, Хайди, ш-ш-ш, – забормотала она.
– Оставь маму в покое, Хайди, – строго сказала Бернадетт.
– Ты так мне ничего и не скажешь, да, мама? – закричала я, не обращая на Берни внимания. – Не скажешь? Не скажешь?
Я отпустила ее руку, разорвала фотографию на две части и швырнула их маме на колени.
Затем я убежала к себе в комнату, захлопнула дверь и бросилась на кровать лицом вниз, сдавленно всхлипывая.
Плакала я долго и так сильно, что мне казалось – у меня треснут ребра. Я представила, как мое сердце вылетит наружу, словно красная птичка, вырвавшаяся из клетки, и улетит искать себе кого-нибудь получше, чтобы в нем поселиться. Кого-нибудь, у кого есть своя история. Кого-нибудь, кто знает.
Через некоторое время я услышала, как дверь моей комнаты открылась, и вошли Бернадетт с мамой.
– Мама сделала тебе чаю, Хайди. Как ты любишь. Сядь, пожалуйста, солнышко, и выпей его. Ей это важно, – тихо сказала Бернадетт.
Я вытерла глаза и села. Мама держала в руках мою чашку с розами, грустная и обеспокоенная. Я взяла у нее чашку и попыталась улыбнуться:
– Спасибо, мама. Спасибо за чай.
– Хорошо, Хайди, чай, – сказала она, просияв. Затем развернулась и вышла из комнаты.
– Ты куда, цветочек? – крикнула Бернадетт ей вслед.
Мама вернулась секундой позже с двумя половинками фотографии, которую я порвала.
– Ой-ой, – сказала она, протягивая мне половинки. – Сооф.
Я медленно поднялась с кровати и подошла к ней:
– Где, мама? Где тут сооф? Здесь? – Я показала ей ту половинку, на которой была она в молодости. – Или здесь? – спросила я, поднимая вверх другую половинку.
Мама посмотрела на меня и улыбнулась. Затем она потянулась к фотографии и неловко попыталась соединить две половинки вместе.
– Чай, Хайди? – спросила она.
Раньше, перед тем как я проявила ту старую пленку и увидела стоящий рядом с крыльцом указатель с зелеными буквами, я никогда не слышала о городе Либерти, штат Нью-Йорк. Не сказать, чтобы это место было таким уж известным – обычный городок в Кастильских горах, в двух с половиной часах езды на северо-запад от Нью-Йорка. Но теперь я знала, что моя мама и, возможно, бабушка когда-то там жили, и этот городок внезапно стал для меня самым важным местом на свете.
Если мама действительно была беременна мной на той фотографии, это значило, что снимки были сделаны почти тринадцать лет назад. Я боялась, что Хиллтоп-Хоума больше нет на прежнем месте, но Бернадетт быстро узнала его номер в справочной службе, и мы туда позвонили.
Я стояла рядом с Бернадетт, пока та засыпала женщину на другом конце провода вопросами.
– Спроси, жила ли мама в том доме! – взволнованно подсказывала я. – Скажи, что она была на той рождественской вечеринке с моей бабушкой.
Бернадетт пыталась выяснить и это, и многое другое, но женщина на том конце провода по какой-то причине не давала ей договорить.
– Я понимаю, но, может, вы могли бы мне сказать… Да, конечно, но нам только нужно, чтобы вы посмотрели в архиве – неужели это… Ох. Да, хорошо.
Наконец Бернадетт оставила женщине свой номер телефона и повесила трубку.
– Что? Что она сказала? – спросила я.
– Все, что я смогла у нее выпытать, это то, что Хиллтоп-Хоум – интернат для людей с ограниченными возможностями, и единственный, кто может ответить на наши вопросы, некто по имени Трумэн Хилл.
– Тогда нам срочно нужно поговорить с этим Трумэном Хиллом, – сказала я.
– Его сегодня нет. Она записала мой номер и сказала, что он мне перезвонит.