Разницу между туризмом и иммиграцией они ощутили очень скоро. Но назад никто не вернулся — стыдно перед сородичами. Наоборот, позднее, навещая родственников, они, своими рассказами о «городском житье», иногда безбожно привирая, побуждали новые волны мигрантов. Да и оставшиеся на прежних селищах — с их помощью постепенно воспринимали мои инновации. И не только мои — те, что у соседей-славян стали уже «культурной традицией», образом жизни.
«Сексуальные подвиги» нурманов тоже дали результат. Позже, но долговременный. Десятилетиями я встречал в этих местах людей, в числе предков которых были, явно, воины Сигурда.
В отряды, кроме собственно нурманов, были включены их «попутчики» — дружинные отроки, боеспособные люди из тверских и полоцких людей. Многие из них, почувствовав перспективу, остались у меня в службе.
У нас получилось очень удачно по времени: большинство отрядов было отправлено на маршруты в течении двух недель по приходу Тверского каравана. Чуть затянули бы — были бы уже другие заботы.
С середины июля мы начали получать мордовский скот. И сразу же форсировали заселение новых селений. Очень скоро снова стало не хватать людей: одни оседали на землю, другими укрепляли строительные бригады, третьи нужны были для обеспечения этих процессов.
«Люди, хлеб, железо» — три кита, на которых держится Всеволжск.
Людей в яму не ссыпешь, в амбар не сложишь. Их не только кормить надо, но и непрерывно давать занятие для души и тела. Хомнутые сапиенсом — вовсе не селениты, в холодильник, как в «Первые люди на Луне», до наступления надобности — не уберёшь.
Уэллс, будучи социалистом, пытался найти решение проблемы безработицы. Увы — «складировать» реального человека «в холодильник» не получится. Теряются не только профессиональные навыки — расползаются этические принципы.
По Вольтеру: «все пороки человеческие происходят от безделья».
Присутствие нурманов помогло решить некоторые мелкие сиюминутные дела. С немелкими последствиями.
Пичай, ныне покойный, успел, пока живой был, убедить, в рамках нашего соглашения, род «сокола», что со мной жить надо дружно.
Просто пара слов! Один азор сказал другому:
– Ты… эта… пусти «зверёнышей» да глянь. Нет — вышибешь.
Мне этого достаточно. Я ж как тот китайский сосед с крысой на веревочке! Только пустите! Потом сами разбегаться будете. Добровольно и с песней.
«Соколы» не послушались бы, но… Проходочки вооружённых отрядов нурманов по Волге — просто по своим делам, туда-сюда — добавила актуальности советам инязора.
Мои коробейники сунулись к «соколам» с горшками да с чашками от Горшени. И не были убиты или похолоплены, а мирно, хотя и малоприбыльно, прогулявшись вблизи устья Суры, притащили горсть песка. Через три дня мы пригнали туда учан. И набили в него полторы тысячи пудов. Стекольного песка!
«Соколы» даже не возмущались громко, глядя на десяток нурманов, валявшихся в теньке в бронях. Пока работники копали и грузили «фигню полную» на глазах у ошарашенных туземцев.
– Что все русские — нелюди, мы и раньше знали. Но эти стрелочные — ещё и психи! У них что — своего песка нет, чтобы отсюда тащить?!
Как тот учан за полтораста вёрст по нехоженому бережку бурлаки тащили — отдельная эпопея. Как изза каждого пригорка выскаивала толпа местных с копьями и топорами. И заскакивала обратно, полюбовавшись на радостно-ожидающие высоко-поставленные белобрысые морды норвежцев:
– Во! Ну наконец-то! Хоть подерёмся! Подходи, не бойся. Я тебе быстро зарежу, не больно.
Теперь у меня сошлось всё: песок, известь, поташ, три печки, которые поставил Горшеня, трубки для выдувания, широкие сосуды для выпускания пузырьков… Да я ж рассказывал!
И мы начали варить стекло.
Помятуя о трагедии, которая случилась со стекловарами в Пердуновке, я первые дни почти не отходил от печей. Шестеро мальчишек, два инвалида и немолодая женщина с замотанным лицом из Булгарских возвращенцев.
Что за дама — я не понял. Имя характерное: Полонея. Молчит, тёмным платком под глаза закутана. Как-то неудачно сунулась к вынимаемому блюду с расплавом для отстоя стекла. Парнишка не удержал. Так бы на неё и вывернул. В последний момент успел ударом ноги выбить в сторону.
– Ты…! Раззява! Куда лезешь?! Себя не жаль — хоть сапоги мои пожалей!
Она постояла минутку молча, осела на землю, начала выть. Глухо, внутри себя. Я испугался, подумал: плеснуло горячим. Нет, вроде не попало. Начал утешать — она ещё пуще. Размотал платки… На лбу и на щеках — старые рваные раны. Кресты.
– Кто ж тебя так? Джигиты с пехлеванами?
– Нет, хозяйка.
Особенно, если ты — рабыня.
Она, постепенно затихая, рассказывала свою историю. Здесь не было социального противостояния, исламско-христианского антагонизма, национально-племенной ксенофобии или, там, гендерного насилия. Просто конфликт за внимание мужчины между двумя женщинами. Одна из которых была красива и молода, а вторая… была рабовладелицей.
Наложница, естественно, должна исполнять желания и всемерно ублажать своего господина. Что она и делала достаточно успешно. А когда господин уехал на войну, откуда, кстати, привёз более юную «игрушку», госпожа решила чуть подправить внешность «домашней любимицы мужа».
Ничего особенного: мы же купируем уши собакам, кастрируем котов, урезаем хвосты лошадям… Почему нельзя что-нибудь нарисовать на двуногой зверушке? Например: символ её веры. С помощью кухонного ножа.
Я поглаживал женщину по спине, пытался успокоить. Вспоминал «Речную войну» Черчилля:
«Тот факт, что, по закону пророка Мохаммеда, всякая женщина должна принадлежать какому-либо мужчине, как его собственность — приходится ли она ему дочерью, женой или наложницей — отсрочит уничтожение рабства до тех времен, когда мусульманская вера перестанет пользоваться таким влиянием среди мужчин».
Тот факт, что христианская вера в эту эпоху в этой части мало отличается от мусульманской — меня не волнует. Одной верой больше, одной меньше… Давить буду все. Чтобы не отсрачивали.
Пытаясь отвлечь внимание, начал расспрашивать о Булгаре. И обнаружил интересную деталь.
После «эпизода с резьбой по фейсу», её несколько раз продавали. Потом она попала к одному мелкому торговцу. Тот толокся на рынке, продавая товар с рук. Торгаш кричал, зазывая покупателей, Полонея шла за ним со второй корзиной. Потом, если день был удачным, они менялись корзинами. Целыми днями она бродила по центральному рынку Биляра, слушала зазывал, разглядывала товары…
– Погоди-погоди! Так ты знаешь все цены на все товары в Биляре?! За десять лет?!
– Да. Ой, нет! Не все! Не за всегда! Зимой мы мало торговали… и не во все ряды ходили, и…
Мы стоим возле стеклоплавильных печек, от них несёт жаром, там что-то булькает, шипит, трещит… Вопрос выскакивает автоматом:
– Стоп. Какое стекло больше всего покупают в Биляре?
Стекло в Биляре варят. Второй центр стекловарения — в Суваре. Адаптируют закавказскую и среднеазиатскую школы к местному сырью. У булгар идёт песок Камской песчаной провинции, в котором высок процент тугоплавких соединений. В отличие от Европы, где в шихту идёт зола бука, используют золу галофитов солонцово-солончаковых почв Западного Закамья. Добавляют местные доломиты.
Индустриальный комплекс стеклоделов Биляра располагается почти в центре внутреннего города. Делают посуду (банки, кубки, рюмки, флакончики), оконное стекло — круглые диски жёлто-зелёного цвета диаметром 20–30 см. Есть алимбики, малые перегонные кубы.
– Ну… бусы.