Уборщицы сегодня не придут, этого можно не опасаться. Они-то и стали первой жертвой этого помешательства на экономии. И вступиться за них некому — ведь в профсоюзе они не состоят. Так что комнаты убираются теперь раз в неделю, оставшимся пришлось взять на себя уборку дополнительных помещений, без всякой доплаты, разумеется, а работу они должны делать за то же время: все быстрее, все быстрее. Мозеру жаль уборщиц. Да и фройляйн Жакмар тоже: с недавних пор ей приходится перед выходными выбрасывать содержимое корзин для бумаг в контейнер, что стоит внизу во дворе. Но она из этого проблемы не делает, по крайней мере вслух не ворчит. Милая, проворная девушка. Фройляйн… Нет, госпожа Жакмар? Сейчас в управлении как раз спорят о том, с какого возраста к женщинам следует обращаться «госпожа»?
Сегодня торговый день, магазины закрываются позже. Вот почему Хюги и Жакмар так быстро исчезли. Хоштеттлер тоже, наверно, встречается с женой где-нибудь в торговом центре, хотя, если теща не сможет сегодня посидеть с малышами, ему придется сразу же ехать домой, на свою окраину, чтобы накормить и уложить детей спать. Его-то, Альбина Мозера, это все мало волнует, просто воображение разыгралось. А госпожа Хюги, всегда такая ухоженная… Была в этом году в Кении, вместе с мужем — детей у них нет, оба зарабатывают, просто купаются в деньгах. Малышка Жакмар, лапочка, провела отпуск с подружкой в палаточном лагере, где-то на побережье в Югославии. Вернулась черная, как негритянка, рассказывала, что в Югославии купание голышом поощряется государством, будто бы является частью коммунистической идеологии. Ну и времена! Хоштеттлеры — как полагается, с чадами и домочадцами — ездили в Прованс. В общем, все как один — за границу, а потом рассказы, споры, обмен впечатлениями, советы на будущий год. В сущности, ему по душе его маленькая команда в этой «соковыжималке». Жаль только, что он не из тех начальников, которые умеют расположить к себе. За границей он в последний раз был лет пять тому назад, на острове Корфу, точнее, теперь это уже не Корфу, а Керкира, жена это все затеяла и его уговорила. Теперь его вполне устраивает Тунское озеро. Сослуживцы, наверно, потешаются за его спиной: подумать только, проводить отпуск в Ляйссигене! Погода там, как правило, плохая… три недели полного покоя и скуки. Но в Кении, в Югославии или в Провансе он теперь скучал бы точно так же. Путешествия, к сожалению, человека не меняют, так, во всяком случае, говорит его опыт. Если уж скучать, то лучше без всяких неудобств, просто отдыхать, например, в Ляйссигене. А почему бы, собственно говоря, и не в Ляйссигене? Человек он пожилой и должен беречь оставшиеся силы. Жена вроде с этим смирилась. Слава богу, у нее есть дар, просто поразительный, видеть все в лучшем свете. Каждую неделю, во время вечерней торговли, а значит, и сегодня, она с Алисой, одной из своих подружек, бродит по оживленным улицам, возле витрин, просто так, без определенной цели. Потом они заходят куда-нибудь поесть, встречаются со старыми знакомыми, иногда знакомятся с новыми людьми. А у него появляется возможность спокойно посидеть в конторе, дома его никто не ждет, здесь он чувствует себя дома, как в собственной квартире.
С некоторых пор Альбин Мозер ощущает, что силы уже на исходе, и его тянет на пенсию, но вместе с тем и боязно. Еще два года. Если бы он действительно хотел, он мог бы выйти на пенсию досрочно, за врачебным заключением дело бы не стало. Сердце у него начало, как говорится, пошаливать. Это накатывает вдруг и так же внезапно отпускает, пока еще редко и вроде безобидно, но все-таки — симптом. К тому же его будит ощущение тяжести в области сердца. Может, все же уйти на пенсию досрочно? А потом что? Жена говорит, надо обзавестись каким-нибудь хобби. Да, возможно. Но вообще-то подобные советы, пусть даже из самых лучших побуждений, действуют ему на нервы. Ему вспоминается выражение «умереть на посту». А что такое «на посту»?
Кассация Ваннера по-прежнему лежит перед Мозером. Все здесь из пальца высосано — просто ни стыда ни совести! Зато напечатано на электрической машинке, элегантно до тошноты. Адольф Ваннер может себе позволить первоклассных машинисток, и дорогую бумагу, разумеется, и фирменный бланк, над которым трудился высокооплачиваемый художник, — все это слегка отдает чванством, но именно слегка. Оформлено, тут уж Мозеру приходится поневоле признать, безупречно и со вкусом, деньги все могут. И друзей у Ваннера, к сожалению, хватает — влиятельных друзей, вплоть до самого руководства. Человеку менее влиятельному давно бы уже сообщили об отказе, обычным манером, резко и без обиняков. Но с Ваннером, с Адольфом Ваннером, точнее, с господином Адольфом М. Ваннером (М. — это Макс, как выяснил Хоштеттлер), дело обстоит иначе, тут нужно быть начеку, а не то он сразу же подошлет своих людей — туда, сюда, в комиссию, к директору, в магистрат. А почему бы и не к самому бургомистру? У Ваннера есть люди, которые ради него в лепешку расшибутся.
В конце концов, весь город зависит от успехов его огромной строительной фирмы. Ради уборщиц, которых увольняют, никто небось и пальцем не пошевелит. Во всяком случае, отказ Ваннеру нужно обосновать безупречно, чтобы никто из его дружков, адвокатов, членов магистрата, и пикнуть не посмел. Вот так и надрывается немолодой уже человек ради общего дела, пытаясь защитить интересы общественности от коварных козней всесильных «охотников за барышами», как по молодости непочтительно именует их Хоштеттлер. А какова благодарность? Шуточки отпускают, обычные конторские шуточки! Можете себе представить? А кто хоть что-то делает в магистрате? Именно он, «бумажный червь», ха-ха! Никто не любит чиновников, и люди вроде Ваннера умышленно способствуют тому, чтобы их никто не любил. «Поменьше государства!» — вот нынешний девиз, и понимать это надо так: поменьше чиновников, которые глаз не спускают с таких вот ваннеров.
Да, что же поделаешь… А там, за дверью, идет вечерняя торговля. Его жена любит эту пеструю суматоху, особенно рыночные ларьки, где продаются кустарные украшения, самодельная, зачастую чудна́я одежда, экзотические пряности, антиквариат, шляпки, всякий хлам и где можно, к примеру, съесть омлет. Почти как на итальянских рынках, восхищается она. Два года назад она с другой своей подругой побывала в Италии. Покупать-то она почти ничего не покупает, так, всякие мелочи, которые, как ей кажется, могут порадовать обоих детей и внуков. Она любит доставлять радость другим и умеет это делать. «Ах, почему ты уже почти ничему не радуешься?» — недавно сокрушалась она, как всегда мило, без тени упрека. Он и сам этого не знает. Скучный человек, ленивый, нелюбопытный. Даже смеяться от души он не умеет, да и никогда не умел. Друзья? Фриц, его лучший друг, еще со школьных времен, шесть лет тому назад внезапно умер. Роберт уже давно живет в Куре. Других друзей у него нет. Просиживать вечера в ресторанах ему противно. Общительностью он не отличается, анекдотов не знает, вернее, сразу же их забывает. А хоть бы и запомнил — все равно не смог бы рассказать так, чтобы другие смеялись. Уже не в первый раз он спрашивает себя: от кого он мог унаследовать эту занудливость? Против наследственности, это сегодня всякий знает, не попрешь, ею можно объяснить многое, если не все. Отец его умер двадцать шесть лет тому назад. О чем он думал, что чувствовал? Каким был в кругу друзей? Ни малейшего понятия. О чувствах у них не говорили. Да, друзья у него были, это так, они все пришли на кремацию. В сущности, отец был ему чужим. А мать? Трудолюбивая, вечно в заботах. Когда-то, наверно, была довольно бойкой. Последние свои годы она провела в доме для престарелых, постепенно становилась все тише, безразличнее, в конце концов угасла, отрешенная и умиротворенная. Хорошо ли он ее знал, плохо ли? Трудно сказать. Между ними всегда была непонятная дистанция. Обнимала ли она его, целовала ли хоть раз с тех пор, как он вырос? Он не помнит. Вот отец этого точно никогда не делал. Дистанция, пожалуй, верное слово. И это тоже передается по наследству: дистанция по отношению к собственным детям, к жене. И она становится все больше. С годами это ощущаешь острее. Зато Ваннер! Адольф М. Ваннер! Он-то этих проблем не знает, у него друзья повсюду. Он наверняка станет его презирать, такого бесцветного, незаметного Альбина Мозера, и всем, кому только сможет, будет внушать: пусть этот серый бюрократ побережется, а то ему не поздоровится! Но Мозера на испуг не возьмешь. Не ваннеры пока еще заправляют всем и вся, и то плохо, что им это удается наполовину. Но есть еще «зануды», «бюрократы», «упрямцы», которые сохраняют верность общественным интересам и отказываются быть мальчиками на побегушках у частных предпринимателей.
Пойди он сейчас домой, пришлось бы готовить себе что-нибудь поесть — лишь ради того, чтобы жена, вернувшись, не стала бы выспрашивать, почему он ничего не ел, не заболел ли. Рестораны в центре в этот час переполнены. А садиться за чужой столик, смотреть, как едят другие, слушать их болтовню и чувствовать себя при этом незваным гостем, нарушившим покой хозяев, — избави боже. Да и голода он не ощущает. Если понадобится, по дороге домой он может заглянуть на вокзал и съесть в стоячем буфете пару сосисок с булочкой и горчицей. И почему только человек обязан постоянно есть?! Своего рода унижение, если вдуматься! Итак, поститься? А почему бы, собственно, не переночевать прямо здесь, вот взять положить ноги на стол и немножко вздремнуть? Не слишком удобно, но в молодые годы, в армии, он таким образом провел не одну ночь. Хоштеттлер и обе дамы просто обомлеют, если рано утром застанут его в таком виде, бледного, невыспавшегося. Сперва они, конечно, смутятся, растеряются, станут шептаться: вот-де, досталось бедняге. «И все из-за этого Ваннера, из-за склочника!» — возмутится Хоштеттлер. Интересно, а когда жена его хватится? Они давно уже спят в отдельных комнатах. Самое позднее утром, в половине восьмого, она позвонит в контору, озабоченная, взволнованная, почти в панике, и ему придется ее успокаивать, объяснять, что работы было по горло, потому он и решил остаться в конторе, а потом задремал. А Жакмар, лапочка, предложит сварить ему крепкого кофе, по крайней мере он на это надеется, так он себе все это представляет. Кофе будет ему просто необходим. Но все же он предпочтет зайти в кафе «Севилла», что напротив, закажет себе кофе с молоком, почитает утренние газеты. Когда проработаешь полночи, можно позволить себе такую небольшую вольность и вернуться в контору только в половине десятого. А в десять соберется кассационная комиссия.
Все говорят: Мозер, этот старый зануда… Но, прежде чем позабыть о нем, они еще скажут: вот верный слуга своего города! Он давно уже знает кассацию Ваннера наизусть, знает точно, на какие параграфы соответствующих законов и предписаний нужно сослаться, чтобы разбить ее пункт за пунктом. Председатель кассационной комиссии будет ему благодарен за ясность и четкость аргументации, комиссии всегда рады-радешеньки, если разложишь им все по полочкам, так, чтобы, немного посовещавшись, они могли сразу вынести решение. «На Мозера можно положиться, мы всегда это знали, — скажут они, — уж он-то не подведет, о таком работнике можно только мечтать: надежный, знающий, добросовестный во всех отношениях. Даже Ваннер со своими присными не в силах с ним тягаться».
«Но ведь были же у тебя успехи по службе, и, положа руку на сердце, согласись, есть они и сейчас», — говорила ему на днях жена, сетуя на его вечную меланхолию, желая как-то приободрить. «Да радуйся же, — говорила она, — если тебе что-то удается, если можешь довести дело до конца, если твою работу признают. Разве это не успехи? Иногда побольше, иногда поменьше».
Да, возможно, и так… Но что такое «успех» для чиновника? Вот в частном предпринимательстве — другое дело. Ваннер и ему подобные имеют успех, и их прибыли — лучшее тому доказательство. А чиновник получает свое твердое жалованье, которое от успеха никак не зависит. Конечно же, и у чиновника должен быть свой успех, но ни славы, ни денег он не приносит. Чиновники обязаны функционировать как можно лучше, и слово «успех» здесь попросту неуместно. Тем не менее жена права, нельзя быть неблагодарным. К тому же людям его типа, чтобы раскачаться, нужен постоянный гнет сроков, обязательств, какой-то вызов, принуждение — не может он действовать по собственной инициативе и пробивать себе дорогу, как Ваннер. В сущности, ему бы следовало не проклинать, а благословлять этот вечный служебный гнет — все то, что он называет «соковыжималкой». Но на это он не способен, хотя понимает: стоит этому гнету немного ослабнуть, как он погрузится в безжизненную спячку, и тут же его взору предстает мать, медленно угасающая в доме для престарелых. Что же с ним станет на пенсии? Не превратится ли он, чего втайне опасается жена, в угрюмого брюзгу, тоскливо слоняющегося по квартире? Многие пенсионеры заводят собаку — по крайней мере приходится выходить гулять, на свежий воздух. Вот только собак он никогда не любил. Один вид их дерьма на тротуарах выводит его из себя!
Еще два года. Как знать, много это или мало? Да и доживет ли он вообще? Сердце, вспоминается ему название какой-то книги, — одинокий охотник. Может, оно доконает его раньше? Книги этой он никогда не читал. Ему хватает газет и названий тех книг, которые читает его жена и время от времени что-нибудь ему рассказывает. Когда-то и он читал, любил книги по современной истории, Салиса например. Теперь же он к вечеру слишком устает. Может, на пенсии он снова начнет больше читать. Еще целых два года… в конторе, в «соковыжималке»…
Вдруг плавное течение мыслей Альбина Мозера прерывается, натолкнувшись — удивительно! — на фразу: «Я — неинтересный человек». Эта фраза возникает внезапно, похожая на транспарант «ФИНИШ», натянутый поперек улицы во время велосипедных гонок, именно фраза, а не одно слово, — целая фраза, вынырнувшая вдруг из темноты подсознания, из тишины пустой комнаты. Запертые шкафы, зачехленные пишущие машинки, кажется, в молчаливом ожидании взирают на него через открытые двери.
Мозер отодвигает в сторону скоросшиватель с кассацией Ваннера, какие-то заметки для завтрашнего заседания, достает из правого верхнего ящика блокнот, вынимает ручку из внутреннего кармана и спокойно, четкими буквами пишет на верхнем листке: «Я — неинтересный человек».
На мгновение он останавливается, задумывается и вписывает сверху «был»: «Я был неинтересный человек».
Вдохновленный, на едином дыхании он продолжает писать: «Поэтому после моей кончины прошу не устраивать поминок. Прах мой после кремации должен быть захоронен в общей могиле. Мою семью я прошу траура не носить». Точка. Число. Подпись.
Он медлит еще секунду… Кончина? Какое странное слово. Но так говорят.
Мозер вырывает листок из блокнота, складывает, прячет в бумажник и, закрыв его, кладет вместе с ручкой во внутренний карман, слева, туда, где порой с перебоями бьется его сердце — одинокий охотник.
Спокойно, словно с облегчением, он встает, потягивается. Желание остаться в конторе на ночь прошло. Он гасит свет, закрывает дверь, запирает, проверяет, хорошо ли защелкнулся замок.
По улице идут люди, увешанные покупками. Магазины вот-вот закроются. Девять часов. Теплый вечер.
Когда Франц Видеркер узнал от приятеля, что есть фирма, организующая велосипедные путешествия, он обзавелся легким гоночным велосипедом и теперь вечерами, если выпадало свободное время в будние дни, в субботу же обязательно, разъезжает по окрестностям, предпочитая оживленным трассам сельские дороги, где лишь изредка встречается одинокий велосипедист или крестьянский трактор, за которым тянется по асфальту след от вспаханной земли. Перспектива за две недели объехать Сицилию или пересечь Голландию увлекла его. «Проверим, — говорит он себе, — на что я еще способен». Труди, жена Франца, подбадривает его, хотя составить компанию отказывается. «Это чисто мужское занятие, — уверяет она. — Разве ты когда-нибудь видел, чтобы женщины крутили педали в велогонках „Тур де Сюисс“ или „Джиро д’Италиа“?» Труди, конечно, тоже старается быть в форме. По средам в женском спортклубе «Фемина» играет в баскетбол и занимается гимнастикой вместе с приятельницами, которых знает с той далекой поры, когда они все были активными скаутами, а Труди даже сумела выдвинуться в командиры. На одном из скаутских вечеров отдыха она встретила Франца, который был тогда (и остался поныне) горячим приверженцем Баден-Поуэлла, офицера колониальных войск, позднее «лорда в коротких брюках».
Францу, или Френцелю, как ласково называют его друзья, сорок два года.
Его обе едва оперившиеся дочки частенько подтрунивают над ним, опять, мол, их папулька натянул спортивные трусы и гоняет на велосипеде, как мальчишка. Франц старается не реагировать. Что поделать, у девочек переходный возраст.
Недавно они заявили, что не хотят больше участвовать в традиционном майском двухдневном марше, когда в субботу и воскресенье десятки тысяч людей с песнями, длинными и короткими шеренгами, словно бравые солдаты, шагают по асфальтовым дорогам, мимо цветущих садов и, сбросив усталость, под мощные мажорные звуки духовой музыки заканчивают поход на Мингерштрассе, стараясь, несмотря на сбитые подошвы, дружно идти в ногу. Город празднично украшен флагами, приветствуя тех, кто марширует во славу отечества и во имя здоровья. Вечером по старинным улочкам прогуливаются солдаты из разных стран, одни в форме цвета хаки, другие щеголяют в голубой. Славные ребята, все как на подбор.
А вот дочки, надо же, заупрямились, наотрез отказались идти со старшими. Пришлось разочарованным родителям проглотить пилюлю. Но Франц никак не может избавиться от тягостного чувства, что не сумел дать отпор той самой вседозволенности, против которой не раз предостерегали в армейских и скаутских кругах, справедливо считая, что именно она ведет к изнеженности молодежи, а это, как известно, способствовало в немалой степени упадку Древнего Рима Любимое выражение Франца «тверд как кремень» исчезло из языка сегодняшних молодых. Когда он, без всякой задней мысли, употребил его в разговоре с дочками, те прыснули, покатились со смеху, бог весть почему.
У герлскаутов они не прижились, через полгода им смертельно наскучило.
Так что Труди в последнем майском походе маршировала с отрядом женской вспомогательной службы, куда она поступила, выйдя из скаутского возраста. А Франц примкнул к дружной братии старых бойскаутов-«бодрячков», которыми предводительствовал жизнерадостный армейский священник, всю дорогу он запевал их любимые песни. Дочки остались дома. «Уж если маршировать, — скривили они губы, — совсем не так, по-другому, за что-то или против чего-то, например против атомных электростанций. А иначе какой прок?» Их болтовня расстроила родителей: «А не много ли вы о себе возомнили? Свет у кого по всему дому без конца горит? А погаснет, первые же станете жаловаться!» До серьезной ссоры, однако, не дошло, она вспыхнула бы в том случае, если бы девочки действительно вздумали принять участие в марше протеста против атомной угрозы. Но им не хватает убежденности, да и собственные удобства они слишком ценят. Таким образом, мир в семье до поры до времени сохраняется.
Франц и Труди Видеркер на редкость дружная пара, один дополняет другого, взгляды на жизнь у супругов в основном совпадают, их выковали сходные впечатления юности, а общие идеалы не только связывают, но и привязывают. Лорд в коротких брюках — их добрый ангел-хранитель.
Одно только огорчает Труди. Ее Френцель, кажется, навечно застрял в должности адъюнкта отдела вооружений федерального военного департамента. Правда, Франц — первый помощник, правая рука начальника, словом, у него ответственная работа, поручить ее можно только тому, кто пользуется абсолютным доверием. Наверно, не стоит переживать, а все-таки обидно, что именно Францу на роду, видимо, написано всегда быть правой рукой другого.
А этот другой, начальник Франца, к сожалению, всего на четыре года старше его. Если нежданно-негаданно не вмешается судьба, Францу исполнится шестьдесят один год, когда его шеф наконец выйдет в отставку. Шестьдесят один? В этом возрасте по службе уже не продвигаются. Военный департамент назначит нового начальника, который в архисовременной технике будет чувствовать себя как рыба в воде. Ведь речь идет и об обороне страны, и о деньгах налогоплательщиков. Военный департамент всегда должен функционировать эффективно и динамично. Францу не удалось получить высшее образование, у него среднее специальное. Для сына почтальона не так уж плохо. Можно смело утверждать, что карьеру он сделал и по социальной лестнице поднялся вверх. Но задачи, стоящие перед сотрудниками, усложняются с каждым днем. Недаром военная техника совершенствуется головокружительными темпами.
Франц, что делает ему честь, даже в самых тайных помыслах не желал начальнику зла. Он просто не способен на подобную гнусность. Ни во сне, ни наяву. Лорд в его душе всегда на страже. И раз Франц, надежный помощник, готов верой и правдой служить своему патрону, тот избавлен от многих треволнений, выпадающих на долю его менее удачливых коллег, у которых нет столь преданных адъюнктов, ассистентов, замов, поэтому, судя по всему, он вполне благополучно доживет до пенсии.
Да, продвижение по службе, увы, застопорилось, зато в социальной сфере, для равновесия вероятно, Франц неожиданно поднялся на ступеньку выше: он стал домовладельцем. Его тетушка Лени, недавно скончавшаяся, завещала своему единственному внучатому племяннику стандартный многоквартирный доходный дом в пригороде, построенный в 1925 году. Тетушка, правда, несколько подзапустила его, но сделала это из самых лучших побуждений, ей хотелось, чтобы жильцы платили за двухкомнатные (некоторые с большим холлом) квартиры как можно меньше. «Владеть — значит радеть», — была ее любимая присказка. Долгие годы она возглавляла канцелярию в союзе работников металлургической и часовой промышленности. Только на похоронах Францу открылось, что он не слишком хорошо знал свою тетушку. Оказывается, в молодости она участвовала в религиозно-социальном движении. Это было новостью для Франца, он не подозревал, что существует нечто подобное. Религия и социализм в одной упряжке — вот поистине странное сочетание. Дом тети Лени населяют и совсем молодые, и пожилые, но все они мирно уживаются под одной крышей. Жильцы пришли на кремацию почти в полном составе, видимо, они любили свою хозяйку. Неудивительно.
Франц хорошо запомнил один из последних разговоров с тетей. Она тогда сказала, что в случае ее смерти бразды правления перейдут к нему. Но Франц должен сейчас дать ей слово не выселять старых жильцов, не увлекаться модернизацией и делать в будущем только самый необходимый косметический ремонт, главное — сохранить плату за жилье на прежнем, доступном для людей уровне, о чем она заботилась постоянно, сумев за долгие годы настолько погасить задолженность по ипотеке, что, как бы ни колебались проценты, квартплата в доме оставалась стабильной. Так, на свой страх и риск, она, пускай наивно, боролась с инфляцией.
«Приварок к зарплате у тебя все равно будет совсем не скверный, к тому же верный», — закончила тетушка, и Франц охотно пообещал ей и впредь не отступать от старых добрых традиций.
Послушав совета своего шефа, Франц поручил ведение финансовых и налоговых дел специальному бюро по управлению недвижимым имуществом, которое обслуживает мелких собственников, как раз то, что ему нужно.
Разумеется, Франц вступил в союз домовладельцев — верный шаг, получаешь разом и поддержку, и практическую пользу. У союза свой печатный орган «Домовладелец», его информация может пригодиться новичку, для которого все, что связано с недвижимостью, пока в диковинку. «В этом деле, — подшучивает над собой Франц, — я еще волчонок». Но регулярное чтение «Домовладельца» постепенно дает результаты. Франц начал прозревать, оказывается, частная собственность опутана множеством законодательных и налоговых предписаний, а ее владелец связан ими по рукам и ногам. Когда Франц был только беззабостым квартиросъемщиком, он и представить себе подобного не мог. Да и к чему было задумываться?
Однако оснований для нытья нет, все идет своим чередом.
И насчет «приварка» тетушка была права, финансовые возможности их семьи значительно увеличились.
Как обычно, Франц ходит на службу. По субботам тренируется, готовится к предстоящему путешествию. Чиновник военного департамента, верный супруг, добропорядочный отец семейства. К сомнительным вечеринкам, столь популярным кое у кого из коллег, на которые Франца раньше тоже приглашали, он питает стойкое отвращение. Порнографические фильмы, карты, стриптиз, «обмен женами» — свинство, да и только. Для служащих федеральных учреждений, в первую очередь для сотрудников военного департамента, участие в оргиях вообще недопустимо, таково по крайней мере мнение Франца. Труди полностью с ним согласна, она твердо убеждена, что начальство осуждает разврат, а те, кто предается ему, обязательно будут наказаны по служебной линии, во всяком случае, повышения им не видать как своих ушей. Франц, которому бы хотелось в это верить, не разубеждает ее. Главное, как говорила покойная тетушка, не запачкаться в дерьме самому.
В служебном кабинете Франца (до сих пор? до сих пор!) висит над канцелярским шкафом портрет Анри Гизана, твердого политика и последнего швейцарского генерала. Такое же фото, только меньшего размера, висело в свое время в родительском доме. Отец любил повторять: «Генералу мы обязаны решительно всем. Он сумел дать отпор молодчикам, хотевшим сломить и предать нас». Гизан и Баден-Поуэлл воплощают в себе нравственные устои, в соответствии с которыми Франц всегда пытался строить свою жизнь. «Больное тело повелевает, здоровое повинуется», — сказал один из них. И Франц старается быть в форме. Если целыми днями просиживаешь на службе, тем более не имеешь права распускаться. Велопутешествие будущим летом станет ему хорошей проверкой.
Поздняя осень. Убавились дни, удлинились сумерки и ночи. Облетела листва, на деревьях клочья тумана, у прохожих хмурые, отчужденные лица. На улицах появились продавцы жареных каштанов, на привычных местах расставили свои светло-коричневые будочки. Когда проходишь мимо, в нос ударяет аппетитный запах раскаленных на жаровнях каштанов.
Приближаются муниципальные выборы.
В связи с избирательной кампанией газеты развернули полемику. Но у Франца нет времени, чтобы уследить за ее ходом или вчитаться в прочие печатные материалы, по той же причине он не ходит на предвыборные собрания, которые, как пишут, плохо посещаются. Франц всегда голосует за представителей буржуазных партий. В военном департаменте социалисты не пользуются доверием, никогда не знаешь, что от них ждать, возьмут вдруг да выступят против кредитов на вооружение. Смутьянов среди них всегда хватает. Социал-демократы, правда, входят в правительство, но, к счастью, они в меньшинстве, поэтому при необходимости их всегда можно осадить и поставить на место. Еще ни разу социалисты не возглавляли военный департамент, да и старших офицеров в их числе нет.
А Баден-Поуэлл или генерал Гизан, были ли они социалистами?
Франц знает, за кого он отдаст свой голос.