— Слишком много вопросов, — насмешливо произнесла она. — Это нехорошо.
— Паша пришел в тот дом, и ты забрала его! — упрямо проговорил Андрей Васильевич.
— Откуда тебе об этом известно? Никак не могу выудить это из твоих мыслей. Они мечутся и кружат у тебя в голове, бьются, как мелкие зверьки о прутья клетки. Грызут тебя изнутри. Может, сделаем проще? — Она вскинула руку и прижала указательный палец к виску, наподобие дула пистолета. — Секунда и — пуфф! Твоя голова разлетится на кусочки!
Она весело рассмеялась, потом внезапно стала серьезной и приказала:
— Отвечай!
— Я ходил в толмачевский дом. Разговаривал с новым хозяином.
— И что? Он ничего не знает, — бросила Вера.
— Нет, конечно, — сказал Андрей Васильевич. — Я сказал ему, что в этих местах пропал мой сын. Он поверил. У него тоже есть сын, и он пожалел меня. Пожалел — и рассказал то, о чем никому не рассказывал.
Директор вспомнил, как они сидели с пожилым мужчиной на скамейке возле крыльца. У того было смуглое лицо, покрытое сеткой глубоких морщин, похожих на канавки, и понимающий, грустный взгляд. По-русски он говорил не очень правильно, но вполне понятно.
— Нам не надо проблемы, — сказал мужчина, представившийся Хикматуллой, — мы никому не хотим плохо. Работать, жить… Тут тихо, хорошо. Наша семья большая. Мы знаем, тут пропал человек, но это было до нас.
Андрей Васильевич ждал.
— Мы делали ремонт. И на кухне… Подожди. — Он поднялся со скамьи и скрылся в доме. Через пару минут вернулся, сжимая что-то в кулаке. — Посмотри. Это твоего сына?
«Это» оказалось связкой ключей от квартиры и машины.
— Лежало у стены, в щель провалилось. Мы отодвинули стол — и вот… К нам приходили, спрашивали про твоего сына, но раньше, понимаешь?
Директор понимал. Найдя ключи, новые хозяева дома, разумеется, не побежали со своей находкой в полицию. Побоялись, вдруг на них повесят исчезновение человека. Кому нужны лишние сложности? Уж только не приезжим, на которых большинство коренных жителей и без того смотрят косо.
Андрей Васильевич дал слово никому не говорить, что ключи были в доме. Сейчас он нагнулся и вынул связку из ящика письменного стола.
— Паша был в Корчах в тот день. Запер машину и пришел. А потом что-то случилось, и он выронил ключи.
Вера — или кем было это существо на самом деле — одарила его улыбкой:
— Спасибо, что поделился своими соображениями. Допустим, ты прав. Да ладно, чего уж… Тут все свои, не так ли? К чему эти формальности? Ты прав. Этот дурак пришел, хотя мог бы развернуться и бросить девку. Он думал об этом, колебался, но в итоге… Трясся, зайчишка-трусишка, — Вера захихикала мелким дробным смехом, — но шел! А потом мы поговорили и… И он так удивился, когда узнал меня получше, что голова у него закружилась…
Тварь, забравшаяся в тело Веры, вдруг каким-то непостижимым образом оказалась совсем рядом, схватила директора за плечи и вырвала из-за стола. Теперь они стояли рядом, почти вплотную друг к другу, и он глядел ей в лицо.
Смотрел — и видел своего дорогого мальчика, а не эту женщину!
Паша смотрел на друга и учителя, и в глазах его застыла смертная мука. Он силился сказать что-то, губы болезненно кривились. А потом в голове у Андрея Васильевича раздался родной голос:
— Помоги мне! Мне так больно! Почему ты бросил меня?
— Паша, сынок! — прошептал он. — Прости меня, я… я не знал. — По щекам его катились слезы, но он не понимал, что плачет.
Внезапно Пашина голова стала медленно, как будто против его воли, поворачиваться влево. Она выкручивалась все сильнее, словно парень хотел разглядеть что-то позади себя. Потом он стал кричать. Крик, полный бесконечной боли, был фантомным — звучал только в мозгу у Андрея Васильевича, но от этого не казался менее реальным.
Паша кричал и кричал, и старый учитель тоже не мог сдержать вопля ужаса. Он хотел протянуть к Паше руки, чтобы помочь, но не мог сделать этого: руки словно были привязаны к телу. Он дергался, как сломанная кукла, стонал, плакал, а потом раздался тошнотворный, резкий хруст сломанных позвонков и…
Внезапно все пропало. Андрей Васильевич, едва понимая, где он и что с ним, увидел, что Вера Андреева (он называл ее так, хотя и знал, что это уже не та молодая женщина, с которой он познакомился на свою беду целую вечность назад) лежит на полу возле его ног.
По всей видимости, она была без сознания.
А рядом стояла Катя Строганова с бледным перекошенным лицом, судорожно сжимая в обеих руках киянку — большой деревянный молоток.
— Андрей Васильевич, вы что… плачете? — почему-то шепотом спросила Катя.
— Зачем ты вернулась? — с трудом выговорил директор. По его лицу действительно струились слезы. Перед глазами все еще стоял Паша. В ушах звучал его последний крик. — Я же прогнал тебя. Велел уйти…
— Зачем вернулась! — фыркнула она, не выпуская из рук своего оружия. — Да если бы не вернулась, эта сумасшедшая убила бы вас!
— Это не сумасшедшая, — покачал головой Андрей Васильевич.
— А кто тогда? — возмутилась Катя. — Я своими глазами видела, как она вцепилась в вас и…
— Это не сумасшедшая, — не обращая внимания на слова девушки, повторил он, — это вообще не человек.
— Не человек? — Катя посмотрела на лежащее на полу тело. — Что вы такое говорите?
— Книга, которую Паша читал в тот день, когда пропал, называлась «Экзорциум». Он считал, что Вера одержима, и был прав. Это… существо убило Пашу. — Он произнес страшные слова вслух, и ему показалось, что его сердце вот-вот перестанет биться. Это звучало слишком чудовищно, чтобы быть правдой. — Оно свернуло… свернуло моему мальчику шею!
— О господи! — Катя смотрела на него испуганно и потрясенно. — Откуда вы знаете?
— Оно показало мне, — глухо ответил он. — Я видел своими глазами.
Катя знала, что директор говорит правду. Андрей Васильевич выглядел как человек, перед которым вдруг разверзся ад. То, что он сказал сейчас, выходило за рамки привычного и понятного, но Катя не сомневалась, что он не лжет.
…Когда он сегодня днем бросил ей в лицо все те ужасные, жестокие слова, будто отхлестал ее по щекам, — как она могла ему не поверить? Как, если все сказанное было справедливо?
Андрей Васильевич просил оставить его в покое. Говорил, что Катя мешает ему жить, что она назойливая, истеричная особа, которая пытается решить личные проблемы за его счет. Скорее всего, совесть нечиста — в этом-то все и дело! У нее что-то с нервами, с головой, ей сны, видите ли, снятся! И на этом основании она приходит и мучает его?! Он хочет спокойно прожить остаток своей жизни, говорил Андрей Васильевич, он пожилой и очень больной человек, а ей должно быть совестно беспокоить его, доводить до сердечного приступа всеми этими бредовыми россказнями и домыслами… Неужели она не понимает, ему и без того плохо — он лишился человека, которого считал сыном!..
При этом вид у старого учителя был и в самом деле нездоровый, измученный. Катя как ошпаренная выскочила из кабинета директора, завернула за угол, где был тупичок — короткий коридорчик-аппендикс. Подлетела к окну и некоторое время стояла там, пытаясь успокоиться, прийти в себя. Руки ее дрожали, лицо пылало.
А потом она услышала голос секретарши директора. Та шла по коридору к лестнице и говорила с кем-то по сотовому телефону. Из этого разговора Катя поняла, что шеф вдруг отпустил девушку пораньше с работы. Почти выпроводил!