— Возможно, я так и сделаю, — сказал Леон мягко, что означало, что он не собирается этого делать. Принесли нашу еду. Леон забрал помидор с моего бургера.
— Кажется странным заказать сэндвич с латуком и беконом. Но она убрала бы помидор, если бы ты попросил, — он присолил кусочек. Он выглядел настолько счастливым, насколько вообще мог быть, когда положил его в свой рот.
— Я забыл, что не люблю их, — ответил я. — Они — члены смертельной пасленовой семьи, ты знал? Слегка ядовитые для собак.
И волков. Достаточно, чтобы мой живот разболелся.
— Шоколад тоже, — сказал Леон, глядя на свой молочный коктейль, и я вспомнил, что его собака умерла. — Могу я задать тебе личный вопрос?
— Все вопросы — личные.
— Я…
— Это означает «да», Леон, можешь задать его.
Только пока он не о Викторе.
— Почему ты вернулся обратно?
Это было похоже на вопрос с подвохом. Мое с трудом завоеванное отшельничество — основанное мной, охраняемое Джереми — не мелочь. Это был шанс стать кем-то еще, и сколько таких выпадает? И все же я бросил это.
Я вернулся потому, что должен был. Потому что не было ничего неправильного в мире, за исключением того, что я становился старше. Потому что Сэм и Грейс сказали мне, что я могу идти, если хочу этого.
Тем, что я хотел было:
Я хотел.
Изабел…
Я хотел сделать что-то. В начале этого всего, я был просто ребенком с синтезатором. В этом было мало от игры на них, больше похоже на часы падений от песни к песне.
— Я хочу сделать альбом, — сказал я. — Я соскучился по созданию музыки.
Я понял, что его удовлетворил мой ответ. Официантка принесла чек.
Леон сказал:
— Мне понравилась та песня.
— Какая… о? Правда?
— Ты был прав. Джазовая. — Леон сделал тончайшее джазовое движение и я ответил ему тем же, только нормально. — Ты делал когда-то что-то еще с той леди, что пела?
Леди было неподходящим словом в отношении Магдалены. Я был чертовски сильно влюблен в нее тогда. Я сказал:
— Она очень знаменита благодаря этому сейчас. Ты не слышал о ней? Она снимается в фильмах.
Он пожал плечами. Наверное, не его жанр.
— Еще я купил один из твоих альбомов.
— Какой именно?
Он задумался.
— У него дамское нижнее белье на обложке? — Он выглядел смущенным, поэтому я сказал ему:
— Если тебе станет легче, это был наш басист, Джереми, в нем.
Ностальгия пожирала меня. Нет, не пожирала. Грызла. Просто грызла.
— Ну, — сказал Леон, смотря на наш общий счет в чеке, — я думаю, это так. Я лучше верну тебя обратно.
Я указал на океан.
— Тихий, — сказал Леон без улыбки, но с блеском в глазах.
— Я думаю, нам лучше снять обувь.
Леон нахмурился.
— Я на самом деле не такой человек.
Я знал, что не такой. По крайней мере, я знал, что он не был тем, кто бросит машину посреди лос-анджелесской автострады. И, казалось, естественно, что он был тем, который не завернет штаны и не снимет обувь с незнакомой рок-звездой в пять утра.
— Не смотри на меня так. Я не спрашиваю тебя, хочешь ли ты сделать одинаковые татуировки. Я спрашиваю, не хочешь ли ты мужественно прогуляться вдоль берега. Еще долго до рассвета? — спросил я.
Он посмотрел на свои солидные часы.
— Около получаса.
— Что значат всего тридцать минут против вида восходящего солнца над океаном?
— Мы будем ждать больше этого, если ты надеешься увидеть восход над Тихим океаном.
— Не будь педантичным, Леон.