Снаружи «Тутанхамон» производил удручающее впечатление, хотя кое-где сохранились следы былой роскоши. Внутри царил кромешный мрак, до бара пришлось добираться буквально на ощупь. После яркого полуденного света глаз не сразу различил в темноте батареи стаканов и бутылок, пару-тройку посетителей с серыми лицами, бармена, похабные картины на стенах.
Тем временем малолетние бандиты сгрудились у входа и дружно скандировали: «Реактивный голландец! Реактивный голландец!». К Дрейку подошел толстяк-бармен с оливковой кожей и копной седых волос.
— Чего изволите, сэр? — прозаикался он.
Дрейк внимательно осмотрел фривольные картинки, пытаясь узнать на них Аннабель. Не найдя ее, снова повернулся к бармену.
— Вы хозяин?
— Фараон Тутанхамон к вашим услугам. Меня так и зовут — Фараон.
— Расскажите про Аннабель Ли.
— Аннабель Ли? Впервые слышу.
— Тогда расскажите про Длинноногую Мэри.
Толстяк мгновенно просветлел.
— Про Мэри? Да сколько угодно! Только сперва скажите, как она? Жива-здорова?
— Она мертва. Я ее убил, — отрезал Дрейк.
Пухлая физиономия бармена сразу как будто съежилась, блеклые глазки полыхнули недобрым огнем. Но через мгновение лицо разгладилось, огонь потух.
— Может, она и мертва, но вы ее не убивали. Длинноногую Мэри нельзя убить, как нельзя убить солнце, звезды и луну. Никому такое не под силу, да и рука не поднимется — то же самое с Мэри.
— Я убил ее не нарочно, — откликнулся Дрейк и поведал бармену о том, как запер Аннабель в грузовом отсеке и тем самым обрек на смерть, когда «Ночной скиталец» попал в поле лямбда-кси. — Если бы не мой эгоизм, она осталась бы жива, — заключил он.
Фараон сочувственно глянул на гостя.
— Взяли грех на душу, а теперь гоняетесь за призраком.
— Гоняюсь, чтобы найти и уничтожить.
Фараон с грустью покачал головой.
— Искать и найти можно, но уничтожить — никогда. Оно само уничтожит вас, Дрейк. Поэтому охотно помогу вашим поискам. Идемте.
Отдав распоряжения в интерком, стоявший под стойкой, толстяк повел гостя по винтовой лестнице вниз. Они оказались в просторном зале, с их появлением вспыхнули прожилки лампочек под потолком. Ряды мягких кресел тянулись вдоль узких подмостков, упирающихся в сцену с бархатным занавесом. Справа стоял хромированный рояль.
— Начать лучше отсюда — здесь она танцевала, — сказал Фараон. — У нас будут лучшие места.
Дрейк последовал за толстяком к нише, где сцена соединялась с подмостками. Хозяин усадил гостя поближе к сцене, сам устроился рядом и, откинувшись на спинку кресла, заговорил:
— Пожалуй, начнем. Три галактических года назад она явилась в мое заведение. Туристов на Благой Потере тогда хватало, и деньги текли ко мне рекой. В тот день в баре было многолюдно, но она сразу бросилась в глаза — худая, бледная, замученная. Села за столик у двери. Я быстро подошел, предложил вина, по себя зная о целебных свойствах винограда, но она лишь покачала головой и сказала: «Мне нужна работа». «А что ты умеешь?» — спросил я. «Раздеваться. Этого достаточно?» Присмотревшись, я мысленно согласился, но предупредил — работа непростая, требует навыков. «Пусть девочки научат меня азам, а дальше я сама», — последовал ответ. «Как тебя зовут?» «Длинноногая Мэри. Такое имя устроит? Кстати, оплата наличными». Не колеблясь, я нанял ее. Азы она так и не постигла, но прекрасно обходилась без них. На первое выступление собралось всего с десяток мужчин. На второе — два десятка. На третье в зале было не протолкнуться, и еще снаружи стояла очередь. Некоторые девушки танцуют одной походкой. Мэри была из их числа. Поэзия тела — Мэри владела ею сполна, но, по-моему, основную массу мужчин притягивали ноги. Впрочем, судите сами. Аккомпанировал я.
Подавшись вперед, Фараон открыл небольшой щиток прямо под авансценой и нажал святящиеся кнопки. Свет мгновенно погас, бархатный занавес поднялся, открыв большой стерео-экран. Следом появилось изображение Длинноногой Мэри — Аннабель Ли. Картинка двигалась как живая, создавая иллюзию полного присутствия. Комнату наполнил аромат виноградников с Лазури.
У Дрейка перехватило дыхание. На Аннабель красовался стандартный стриптизерский наряд, который снимают предмет за предметом. С первым же шагом она избавилась от первой детали гардероба. Потом последовало еще три. Ступив на подмостки, сняла пятую.
— Ее коронный стиль, — шепнул Фараон. — Сколько раз объяснял: не торопись, подразни публику — но какой там! И слышать не желала, словно хотела раздеться побыстрей.
Дрейк пропустил слова мимо ушей.
Мэри вышагивала по подмосткам, очередная деталь туалета промелькнула и скрылась из виду, выставив на всеобщее обозрение грудь. На заднем плане заиграла музыка: нонаккорды и ундецимы. Лицо девушки сияло. Глаза закатились. Взгляд остекленел.
Наконец она осталась в одних босоножках и мини-трусиках, и не спеша двинулась дальше. Каждый жест, каждая клеточка тела дышала чувственностью. Груди поражали своей упругостью. Волосы полыхали как осенний костер. Музыкальные аккорды, словно перезвон хрустальных колокольчиков, взмывали вверх, образуя над головой невидимый нимб. Дойдя до конца рампы, Мэри принялась лихорадочно извиваться, подражая стриптизершам, потом развернулась и зашагала обратно. Но что-то в ее походке неуловимо изменилось. У Дрейка на лбу выступил пот. Легким не хватало воздуха. Закатившимися глазами девушка не видела никого и ничего, занятая танцем. Тело конвульсивно подергивалось, осыпаемое дождем из купюр. Дрейка вдруг осенило: она старается не для публики, а для многочисленных миров.
Мэри снова начала извиваться — судорожно, неумело. Зрелище жуткое, но тем не менее завораживающее. В ее пируэтах чувствовалось нечто до боли знакомое, Дрейк готов был биться об заклад — он уже видел этот танец, хотя умом понимал, что видит его в первый раз.
Разум как будто отключился; Дрейк застыл, не в силах двинуться с места. Мэри тем временем исполняла новый танец, вобравший в себя элементы всех оргий, известных человечеству, однако было в нем что-то совершенно не пошлое, а наоборот — возвышенное и строгое.
На мгновение она замерла прямо перед ним: ноги, словно величавые колонны, поддерживали храм роскошного тела, голова уподобилась восходящему солнцу, — но секунду спустя изображение погасло. Вспыхнул свет, занавес закрылся.
Я — стена, и сосцы у меня как башни; потому я буду в глазах его, как достигшая полноты.
В зале воцарилась тишина. Дрейк первым нарушил молчание:
— Сколько вы за нее хотите?
— За пленку? А вам зачем, чтобы уничтожить?
— Нет. Так сколько?
— Поймите, запись дорога мне как память, — начал Фараон.
— Понимаю, — оборвал его Дрейк. — Сколько?
— Шестьсот рокфеллеров.
Сумма, равная остаткам его капитала! Однако Дрейк не торгуясь отсчитал банкноты. Фараон вытащил кассету из проектора, и сделка состоялась.
— Считай, от сердца отрываю. За такую вещь можно выручить вдвое дороже, — сетовал Фараон.
— Когда она уехала? — снова перебил Дрейк.