Ладно, — произнес Паарс, — заставить тебя не в моей власти. Ты еще подумай. А мне казалось, что ты не выносишь евреев.
Вандрес быстро и раздраженно возразил:
— Я их действительно не выношу. Но, — добавил он более спокойным тоном, немного колеблясь, — мне просто неприятно… Вот когда Петен нам скажет сам…
— Будь спокоен, долго ждать тебе не придется.
Они перекинулись для приличия еще несколькими малозначащими словами, и гость ушел.
Вандрес долго топтался в своей маленькой конторе. Прежде чем, наконец, войти в мастерскую, он бросил последний взгляд на портрет Маршала в красках, висевший на стене. «Я ненавижу ложь…» Затем он вошел и посмотрел на Дакосту, который печатал извещения на прессе с педалью.
Он повертелся в мастерской, все время продолжая искать в карманах свою мифическую трубку. Его толстые губы шевелились. Он бросал исподтишка взгляды на Дакосту.
Но так и не сказал ему ничего.
Дакоста женился незадолго до начала войны. У него был почти трехлетний сын и полуторагодовалая дочка.
Он жил с семьей в маленькой, залитой солнцем, уютной квартирке, выходившей на Монпарнасское кладбище, на улице Фруадево. По воскресным дням они любили приглашать Вандреса к завтраку. Перед окном у них было нечто вроде маленькой террасы с железными перилами и с полом, покрытым цинковыми листами. В хорошую погоду Вандрес и Дакоста пили на терраске кофе. Оба соглашались, что вид на кладбище совсем не вызывает печали.
Однажды в воскресенье утром, около одиннадцати, когда Вандрес перед уходом брился, к нему позвонили. Это был Паарс.
Пусть Вандрес не беспокоится и продолжает бриться. Он зашел мимоходом, просто немного поболтать. Паарс втиснул свой толстый зад в маленькое кожаное кресло, из которого с одного бока вылезал волос. Он, казалось, не очень хорошо знал, куда девать свои жирные руки. Его багровый двойной подбородок переваливал через крахмальный воротничок, украшенный галстуком, кокетливо повязанным бабочкой. У него были странные глаза: неглубоко посаженные и плохо прикрытые веками, они напоминали глаза камбалы.
— Ну как, — спросил он с усмешкой, — ты по-прежнему объевреен?
Вандрес из-под мыльной пены издал звук: не то ворчание, не то смешок.
— Ну, что я тебе говорил о Маршале? — продолжал Паарс. — Видел ты законы Виши?
— Петен не всегда делает, что ему хочется, — сказал Вандрес, — говорят, он не одобряет эти законы.
— Вздор, — произнес Паарс. — Посмотри на это, узнаешь?
Он показывал на петличку. Вандрес узнал изображение франкского топора.
— Дается не каждому, — проговорил Паарс.
— Ты что же, в начальство попал? — спросил Вандрес.
— Вроде того. Работаю по распределению меди. Меня устроил Гранде, ты его знаешь? Нет? А должен бы знать, он был шишкой у Ветеранов Вердена и в лиге Делонкля, да ты слыхал, — он засмеялся, — у тех, кто ходит в капюшонах… Он говорил обо мне Маршалу. Признаться, я неплохо разбираюсь в типографских делах, с политической точки зрения, разумеется. Кроме того, Гранде производит крупные операции с медью, я и тут могу ему помочь. Короче, я его видел, твоего Маршала. Гранде сказал ему, что у меня есть разные идеи касательно децентрализации крупных предприятий в нашем деле… Вот тогда я ему и высказал насчет евреев… Я сказал: «С ними надо покончить». Он ответил: «Вам виднее, что нужно изменить в вашем деле». Я ему говорю: «Ходят слухи, господин маршал, что вы им слегка покровительствуете, потому что среди них есть бывшие участники войны». Он улыбнулся, знаешь, по-своему, подмигивая одним глазом, и сказал: «Надо щадить чувствительность общества. Во Франции не все одинаково мыслят. Я не всегда имею право откровенно выражать свое мнение. В моем положении это не так-то просто». Он положил мне руку на плечо, да, дорогой мой, представь себе, как старому другу, и добавил: «Действуйте всегда на благо родины, и вы найдете у меня поддержку». Теперь ты видишь. Так вот, если тебе мешала щепетильность…
— Нет, старина, — ответил Вандрес, — я считаю, что это ровно ничего не означает! Даже можно подумать… можно предположить… Словом, он обнадеживал тебя, не обнадеживая. Тут что-то неясно, нет.
— Да чего же тебе еще надо?
— Мне нужно больше, представь себе. То, что он тебе сказал, может означать все что угодно.
— Во всяком случае, — резко, почти грубо сказал Паарс, — он просто и ясно ответил мне: «Вам самим виднее». Так что…
Последнее слово он сопроводил решительным, как бы секущим взмахом руки.
Он вынул из жилетного кармана две сигары и предложил одну Вандресу. Пока они закуривали, широкое лицо Паарса еще больше расплылось от добродушной улыбки.
— Я хотел поговорить с тобой еще об одном деле. Я принимаю участие в одном парнишке… Юнец, ему лет шестнадцать, он бросил школу. У меня работала машинистка… ну, словом, я когда-нибудь тебе все это расскажу… Короче говоря, у нее родился сын, и я хотел бы обеспечить его будущее. Вот я и подумал…
Он стряхнул указательным пальцем упавший на пиджак пепел. Он усердно царапал пятнышко ногтем.
— Я подумал, что работа у тебя — это как раз то, что ему нужно. Тем более, что…
Он опять улыбнулся Вандресу своей широкой, добродушной улыбкой.
— Ты старый холостяк, тебе, конечно, скоро захочется уйти на покой. Видишь, как здорово у нас могло бы получиться.
Вандрес снял очки, протер их и снова надел на свой короткий розовый нос.
— Да, да, я, конечно, понимаю, — сказал он, — только вот…
Он встал и пошел в другой конец комнаты за пепельницей. Он поставил ее на стол и стряхнул пепел со своей сигары.
— Ты, вероятно, знаешь, что я не один?
— Ну, конечно, конечно, — ответил Паарс.
Он ласково поглаживал свои докрасна выбритые, напудренные щеки. Он спросил:
— Этот Дакоста, кажется, еврей?
— Нет, вовсе нет, — ответил Вандрес. Он говорил спокойно, глубоко усевшись в кресле. Он сидел совершенно неподвижно, медленно затягиваясь.
— С такой фамилией? Странно, — проговорил Паарс, — а я был уверен… а разве… Разве его не высылали когда-то из Италии?
— Да, это было давно. Это его дело. У нас он ведет себя превосходно. Я очень им доволен.
— Ну ладно, ничего не поделаешь, — сказал Паарс.
Он несколько раз затянулся.