— Его зовут Кристоф.
Его никто не заметил. Он пробежал через парк и затаился в зарослях рододендронов. Сейчас, когда толпа начала расходиться, он мог спокойно перелезть через решетку.
Он обошел дома по козьей тропе, все изгибы и неровности которой знал наизусть. Свежий ветер успокаивал его. С наслаждением вдыхая запах смолы, он поднялся на самое высокое место тропы, как раз над сосновым бором. В тени крон первых деревьев прятался небольшой лужок с тощей травой. На нем стояли кибитки.
Их было две. Первая — Виолетты. Она жила в ней одна, по крайней мере днем. Быстро проскочив мимо, он постучал в ставень второй кибитки.
Он стал глубоко дышать, чтобы унять сильное биение сердца.
Антуанетта решительным движением задвинула железным засовом ставни.
— Что там? — послышался из-под одеяла сонный голос Пажи.
— Не задавай вопросов! — ответила Антуанетта.
— Как ты разговариваешь с матерью? — проворчала Пажи.
— Замолчи! — энергично парировала Антуанетта. После ее «замолчи» говорить было бесполезно.
Пажи не решилась что-либо добавить, но тайком соскользнула с кровати и улеглась на пол кибитки.
— Я гашу свет? — спросила Антуанетта, наклонясь над керосиновой лампой, как бы собираясь задуть огонь.
— Нет! — закричала Пажи, ударившись коленом о швейную машинку.
И чтобы объяснить свое нежелание, она заговорила:
— Слышишь? А? Ты слышишь их? Уже два часа ночи! А тарарам как днем! Шлюха!.. Она теперь принимает гостей каждую ночь!
— Мы уже начинаем привыкать, так?.. Ну и что ты хочешь?
Пажи опасливо улыбнулась. Ей удалось подобраться к окну. Она протянула руку к засову.
— Не открывай!
— Почему?
— Потому!
— Кто там?
Едва слышный голос отчаянно позвал снаружи:
— Антуанетта!
— Я тебе сказала: не открывай, — повторила Антуанетта.
— Я — мать или не мать? — с достоинством произнесла Пажи, бросив тайком на дочь не очень уверенный взгляд.
Она сняла засов и открыла ставни.
Он стоял совсем рядом, прислонясь к раскрашенному деревянному подоконнику и вцепившись в него руками, затем вскочил на подножку. Веснушки и соломенные волосы, падавшие на глаза, возникли в окне кибитки. Его ладони и колени кровоточили. Он был очень бледен и выглядел загнанным. Ему было не больше девятнадцати лет.
— Здравствуй, Пажи, — почтительно выговорил он.
— Ну и что, ты зайдешь или нет?
— Убирайся, — глухо сказала Антуанетта. Кристоф с сожалением прошептал:
— Если она хочет, чтобы я ушел, я уйду!
— У вас обоих идиотский характер, — просто заметила Пажи, — может, все-таки войдешь, чтобы я могла закрыть окно? Мы могли бы поговорить… Что произошло? За тобой гонятся легавые?
Кристоф спрыгнул внутрь кибитки. Она и так была небольшой, а убогая мебель совсем ее загромоздила. Единственный стул, к тому же колченогий, был завален старой одеждой. Он поставил на пол будильник, лежавший поверх пачки заплесневелых книжек, и уселся верхом на его место.
Пажи легла рядом с Антуанеттой под красное одеяло.
— Так что, за тобой гонятся легавые? Что ты натворил?
— Думаю, как обычно, — усмехнулась Антуанетта, — просто чиркнул спичкой. Потому-то мы и слышали вой пожарных машин…
— Но, Антуанетта…
— Хватит!
— Я тебе клянусь… — попытался возразить Кристоф. Только сейчас она заметила, что он был бледен и взволнован.
— Что случилось?
— Да ничего!
— Ты в крови!
— Я натыкался на камни!
— Если хочешь спать здесь, — вмешалась Пажи, — возьми в сундуке покрывало и отодвинь швейную машинку, чтобы освободить себе место…