— Нет, — произнесла Катрин, поворачивая ручку, чтобы уменьшить звук, — его не арестуют, потому что к тому времени найдут подлинного убийцу.
— Подлинного? — переспросил Моржево.
— Ну да! Того, кто убил, — объяснил дедушка, не понимавший того, что Паскаль называл «прелестью оговорки».
Катрин сделала вид, что шокирована. Тонкий дымок сигарет витал вокруг элегантной мебели, редких безделушек, севрских ваз и тяжелых позолоченных рам. Все думали о преступнике. Они представляли его неотесанным мужланом, высоким, сильным, небритым, может быть, пьяницей. Внешность негодяя. Необразованный. Сомнительная репутация. Судимости… Идеальный преступник… Тем временем к дому подбирался Франческо. Он был одет в парусиновые брюки с заплатками на коленях и рваную грязную белую рубашку, оставлявшую открытым загорелый мускулистый торс. Он гордо нес свое словно из камня выточенное лицо с квадратным подбородком, изрезанное глубокими шрамами и сразу говорившее, кто он такой: бандит с большой дороги.
Корсика, возможно, единственный уголок, где таким людям еще вольготно живется.
Он обошел постройки. На его поясе висел нож с тонким лезвием в кожаном чехле. Этот внешне безобидный предмет мог превратиться в грозное оружие. Обычный нож, какие бывают у туристов.
Первым Франческо заметил Жак. Он раньше встречал его пару раз в деревне, не зная, кто он такой. О нем рассказывали ужасные истории, но Моржево не интересовались местной жизнью.
Жак с озабоченным видом поднялся.
— Что случилось? — спросила Катрин.
— Пойду посмотрю, — ответил Жак.
Он считал преждевременным бить тревогу лишь из-за того, что вокруг дома бродит подозрительный тип.
Он вышел в сад, но мужчина уже исчез. Жак осмотрел кусты, дальние уголки дома и входы в погреба, но никого не нашел.
Навстречу ему вышел Поль Моржево.
— Ты нашел его?
— Нет.
На лице Моржево вновь появилось выражение тревоги, вызывавшее у Жака отвращение. У этого человека совершенно не было чувства собственного достоинства. Жак испытывал к отцу почти физическую неприязнь, которую не мог преодолеть. Как Катрин, такая красавица, могла… Моржево развивал свою мысль:
— Надо бы проверить замки. Старые звонки можно переделать в систему сигнализации…
— А что, если убийца — один из нас? — пошутил Жак. Но Моржево не оценил его юмора. Он боялся…
Жаку было двадцать. Он нуждался в моральном обосновании своих поступков, особенно тех, которые представлялись ему достаточно значимыми. Но его мораль была субъективной. Несколько дней назад он рассуждал сам с собой:
«Я представляю определенную интеллектуальную величину и призван кое-что совершить в этом мире, должен ли я ставить сам себя в затруднительное положение с самого начала и бесцельно потерять много лет — именно тех, которые называют самыми лучшими в жизни, — только потому, что мне не хватает денег, чтобы завоевать себе свободу и независимость? В этом доме живет старуха, не нужная никому, которую никто.'не будет оплакивать, потому что она сама никого не любит. Она достаточно пожила на свете и больше ни на что не годится. Из этого я делаю вывод, что ее смерть не станет преждевременной и не вызовет сожалений. Часть ее денег по праву принадлежит мне. Ее смерть была бы настолько полезной для меня, что я могу без ложного стыда ускорить ее, и, делая это, буду лишь до конца логичен по отношению к самому себе…»
Но этого-то Жак и не сделал. Он не был логичен по отношению к самому себе. Клеманс убил не он.
Кто-то сделал это за него. Очень хотелось знать — кто.
Он не верил в виновность Кристофа, не находя у него достаточных мотивов, к тому же был уверен, что Кристоф не мог открыть сейф. Но другого убийцы он не представлял себе и не мог объяснить пропажу драгоценностей. Во всем этом было что-то, не соответствующее правилам. И это был первый шаг к крушению его мира.
Было и еще одно важное обстоятельство — Антуанетта. Жак хотел эту девушку. Следуя своей невозмутимой логике здорового молодого человека, он плохо понимал, как эта полуголодная девчонка, с кругами под глазами, могла сопротивляться ему. Ну, в начале она могла покочевряжиться, чтобы показаться оригинальной. Но потом? Чего она добивалась? Он растерянно спрашивал себя, сколько денег следовало ей предложить…
Проходя через опустевшую к четырем часам дня деревню, он непрерывно думал об этом. Стояла невыносимая жара. Кружившие вокруг него насекомые непрерывно трещали, а у него трещала голова, но он решительно шел по середине дороги, гордо распрямив плечи. Он не любил выглядеть страдающим, хотя бы и от жары.
Омерзительное поведение Моржево, человека, которого ему приходилось называть отцом, вызывало у него отвращение. Чего он боялся? Да, тетю Клеманс убили, ну и что дальше?
Жак не видел причины для страха.
Он подошел к кибиткам. На протянутых между ними веревках сушилось белье. Рядом лежал матрац, из огромных дыр которого ветер выдувал солому. Истоптанная земля была замусорена огрызками овощей и битой посудой.
Жак остановился, возмущенный и зачарованный этой грязью и нищетой. Все это было неотделимо от Антуанетты. Это был ее мир, куда он никогда не сможет войти.
Но это неважно. Он хотел Антуанетту и все.
Он сильно потряс дверь кибитки, но та не открылась. Задетый этим, он позвал. Он был лишен сословных предрассудков и все же никак не мог понять, почему ему, пришедшему в столь жалкое место, не спешили открыть дверь.
Пажи распахнула окно.
— Уходите, месье.
— Мадам Пажи…
— Просто Пажи, без мадам. Уходите. Это лучшее, что вы можете сделать. Вы не знаете Антуанетту, а я знаю. Она — моя дочь. И если я советую вам не подходить к ней, то только ради нее и ради вас. Мне вы симпатичны.
— Я знаю, что мне нужно делать! — заявил Жак.
— Тем хуже, — ответила Пажи.
Она засмеялась, закрывая окно, и Жаку стало не по себе. Но он тут же подумал, что Антуанетта, должно быть, у Виолетты — иначе она бы отозвалась, — и он постучал в дверь второй кибитки.
— Что вы тут делаете?
Жак обернулся и оказался лицом к лицу с Франческо, недоверчиво разглядывавшим его.
— А вы? — спросил Жак.
Жак прекрасно знал, что не один обхаживает Антуанетту. Но есть еще и Виолетта. А Франческо не производил впечатления человека, увлекающегося женщинами. Сюда его привело какое-то серьезное дело и, судя по выражению его лица, он так просто не отпустит молодого человека.
— Я? — переспросил он.
Его рука схватилась за висевший на поясе нож.