— Зинуля, девочки, вы не подумайте, что я вам льщу, — Кумиров сгустил свой и без того низкий голос. — Но вы действительно, тьфу-тьфу, — как две супермодели. Поверьте старику — я за эти годы столько всяких фасонов повидал, что здесь, что за границей, но вот с вами встречаюсь и просто любуюсь: вот, думаю, если бы жизнь иначе сложилась? А, Стас? Чего нам было на них не жениться? А то, что у нас за плечами — первая любовь, как детская краснуха, вторая — как свинка? Давайте действительно выпьем за нас четверых — за то, что, если не произошло тогда, может быть, произойдёт когда-то, может быть, даже сегодня, а?
Станислав понимал, что Игорь захмелел и ввиду их редких встреч, наверное, забыл, что Стас женат и, в общем-то, не собирается перестраивать свою не совсем удачную, особенно в последние годы, личную жизнь. А главное, что он любил не Соню, а Киру Лопухину, в общем-то сам не зная за что, сколько ни мучил себя вопросами: ну что в ней такого особенного, чем она ему была так близка и дорога?
Ну а Соня? Она уже в школе влюбилась в своего Крузенштерна. Так прозвали ребята Сашку Морошкина, курсанта училища имени Фрунзе. Он действительно походил на памятник знаменитому мореплавателю, стоящему на набережной, когда замирал около гранитного парапета, гордо скрестив на груди руки, и мужественно сносил балтийский ветер, норовивший снести с него белую бескозырку, невольно оплетавшую его лицо чёрными ленточками. Здесь обычно он ждал Соню. Их счастью завидовали многие. Они поженились сразу после совершеннолетия. И вот через месяц — первый выход в море и эта нелепая катастрофа, обрёкшая Сашу считаться без вести пропавшим.
Одноклассники приняли тост Кумирова, подняли бокалы и продолжили воспоминания и шутки, пока Зина и Игорь вновь не коснулись наболевших вопросов.
— А я считаю, что никому помогать не надо! — Кумиров повысил голос. — Неужели ты не понимаешь, что сейчас происходит элементарный естественный отбор? Нам действительно заданы новые условия выживания: те, кто может перестроиться, — остаются на плаву, ну а кто не может, — прости меня, исчезают. А как было во время ледникового периода, захвата страны иноземцами, разных эпидемий? По-моему, всё это очень похоже и неизбежно.
— Значит, я тоже исчезну? — почти закричала Зина. — Чем же я хуже тех, кто выживает? Ну хоть тебя, который смог преступить то, что я — не могу. Да, нас так воспитывали, и я хоть не была особым другом советской власти, да и в партии, вы знаете, никогда не числилась, кстати, в отличие от тебя, Кумир, но я всегда повторяю одно и то же: не нужно было ломать то, что строили, нужно было пристраивать или, к чему нас призывали, — перестраивать!
— Зинуля, ну вы с Игорем опять, как в школе, начинаете скандалить, — Соня попыталась унять спорщиков, дожёвывая кусочек лимона, хорошо очищающий зубы. — Только раньше Игорёк тебе доказывал, как умна и справедлива коммунистическая партия, а теперь, наверное, докажет все достоинства демократов и рыночников. Прости, Гарик, я так, в шутку. Поначалу-то действительно многие растерялись, а теперь, насколько я понимаю, при желании почти каждый может выкарабкаться. В конце концов, мы же сами боролись за свержение коммунистов? Значит, мы — победители? Так в чём же дело? Надо, наверное, радоваться? Хотя, знаете, ребята, я иной раз ловлю себя на том, что хочу опять туда, в совок, — может быть, я, Гарик, тоже непроходная в светлое империалистическое будущее?
— А ты пробовала? — бархатно произнёс Кумиров. — Предлагаю. Вариант первый: ты увольняешься на пенсию и основываешь частную охранную фирму. Вариант второй: ты не увольняешься, а Печёнка под твоим чутким кураторством основывает ту же самую охранку. Вариант третий: ты увольняешься и берёшь шефство над парой-тройкой семей из когда-то родных нам азиатских республик — содействуешь им в получении прописки, учреждении торгово-закупочного предприятия, открытии торговой точки, получая, естественно, за все виды бескорыстных услуг суммы, соответствующие нынешним расценкам. Продолжить?
— Игорь, если бы для нас, русских людей, всё это купи-продай было свойственно и доступно, так мы бы все и торговали от мала до велика. А вот для меня лично то, что в ваших кругах принято называть первоначальным капиталом, называется иначе. На какие деньги покупают супермашины или еврокоттеджи? А почему твои собратья по классу эксплуататоров не пишут на госномерах или воротах своих усадеб, сколько ради этих покупок снято у детей почек или отнято квартир у трудовых людей? — Стас отхлёбывал чересчур горячий кофе, словно пытался определить себе некоторое испытание. Во время речи он жестикулировал: в левой руке — чашка, в правой — ложка. — Только не получится у вас окончательно развратить наш народ. У нас совсем иное предназначение, мы — народ-богоносец, а не торговец. Поэтому нам, кстати, так сейчас и тяжело. Обратите внимание: почти весь мир деградировал до буквально животного потребительства и только Святая Русь чудесным образом сохраняет свои духовность и величие. Не улыбайся, Гарик, даже в том унижении и с теми лишениями, которым нас подвергают наши фальшивые опекуны и наставники, которые на самом деле только и мечтают развалить непобедимую державу с тем же дьявольским блеском, с которым им удалось расправиться с Советским Союзом, мы по-прежнему велики и несокрушимы. С нами — Бог!
— Вот это как раз то, о чём я собирался сказать, — Игорь воодушевлённо набрал воздуху. — Я давно убедился в том, что все наши проблемы — в нас самих. И одна из самых главных состоит как раз в том, что мы, в силу разных казусов мировой истории и их, мягко говоря, неточных трактовок, возомнили себя богоизбранным народом, призванным осчастливить весь мир. А ведь от нас, ребята, если признаться, — только одни неприятности…
— Вы знаете, друзья, я о России скажу, может быть, очень странно, но так уж у меня сложилось. Меня в детстве мама отправляла в пионерский лагерь Академии наук. Медкомиссию мы проходили в самом здании Академии на Университетской набережной, — Соня начала говорить с таким отвлечённым видом, будто считала, что её речь продолжает беззвучно проигрываться в голове, как она, очевидно, и начиналась. — Чтобы попасть к врачам, мы поднимались по широкой лестнице, а перед нами вырастала огромная мозаичная картина битвы Петра Первого со шведами. С лестницы, и даже поднявшись на неё, я воспринимала картину как единое целое, но, когда бабушка подводила меня поближе, я различала невероятное количество цветных стеклышек, из которых эта картина была сложена. Всё, что я видела, меня поражало: Пётр Первый с такими же выкаченными глазами, как и у его коня, раненые и убитые, полковые знамёна… Всё было чудно. Эта картина сохранилась в моих воспоминаниях о детстве, я отчётливо вижу её и сейчас и могу сказать, что теперь она воплощает для меня Россию: цельную, но сложенную, сотканную из мельчайших кусочков, которые ни в коем случае нельзя трогать, — это очень опасно. Я рассказала это к тому, что теперь я часто с тревогой смотрю на экран телевизора, где не перестают беситься в борьбе за власть и деньги зловещие человечки, смотрю и думаю — не добьются ли они того, что из моей замечательной картины, из моей России, вдруг посыплются стёклышки, одно за другим. Я не могу сказать, Гарик, что осталась за бортом новой жизни, — зловещие человечки не первый год предлагают сыграть в неизвестные мне игры: гласность, перестройку, демократизацию, приватизацию, суют мне листок из детского лото под названием ваучеризация… Человечки силятся заставить меня забыть свои убеждения и взгляды, потворствовать злу и насилию, не препятствовать разврату и деградации. Но я не хочу, понимаете вы меня…
— Если я, Соня, правильно понимаю, каких человечков ты имеешь в виду, то признаюсь, что я с ними познакомился довольно похожим образом, если иметь в виду изобразительное искусство. Мне тут как-то пришлось поездить по заграницам, по ближнему, а в основном по дальнему зарубежью, — Кумиров начал говорить со свойственной ему манерой некоторого утомления и снисхождения в голосе. — Нашу главную цель составляла покупка недвижимости, ну а всяческие пробелы в программе мы заполняли спонтанной развлекухой. Как-то в обретшей после развала Восточного блока суверенитет Словакии наш гид-организатор убедил нас смотаться в какой-то допотопный замок. Жалко, кстати, что такие объекты ещё не продаются в частные руки. Привезли нас братья-словаки в этот замок и стали для разминки водить по казематам, приговаривая: в этом подвале, мол, такого-то владыку живьём замуровали, на этой лестнице такого-то барона собаками затравили, а в этом чане такого-то князя в вине утопили. А потом потащили наверх по роскошной лестнице и на стены показывают: это, мол, такой-то дворянин, а это — такой-то. А я, знаете, любуюсь на этих титулованных особ и соображаю, что каждый из них по виду десяти наших криминальных авторитетов стоит. Смотрю и вспоминаю рассказы бывалых чеков о поразительном подобии мира власть имущих с уголовниками: те же пацаны, те же шестёрки, те же опущенные. Смотрю и прихожу к выводу, что так, наверное, всегда было и будет: власть захватывали хищники и удерживали её до тех пор, пока не становились травоядными. Тут уж их сметали более агрессивные конкуренты на власть… Возьмите нашу ситуацию. Кем изначально были коммунисты? Как они сами о себе пели — «никем», то есть вроде наших нынешних бомжей, дежурящих у помоек. А кто свергнул с престола коммунистов? Так называемые демократы. А чем они занимались? Откуда они вообще взялись? Из диссидентов, «психов», сидевших в дурдомах за порнографию или сексуальные преступления, из сторожей и тунеядцев. А кто стал отстреливать демократов? Профессиональные преступники. А кто упрячет авторитетов в их привычные места обитания? Те же самые бомжи, окрылённые вновь вспыхнувшей идеей равенства и братства!
— А ты тогда, что, свой партбилет из приусадебного пруда с пираньями выловишь и объявишь о том, что сохранился в глубоком подполье и конспирации? — Зина покраснела и, несмотря на неизменную и, кажется, замороженную улыбку, готовилась к перебранке. — А все свои чужими потом и кровью заработанные баксы пожертвуешь на мемориал дедушки Ленина? Так, Игорёня?
— Нетушки, дорогуша! — Кумиров всё ещё сохранял дружелюбный тон. — У меня — другая мечта. Мне хочется стать владельцем серьёзного капитала, переселиться на свой скромный островок где-нибудь в море-океане и на нём скоротать свои дни под экзотическими ласками покорных аборигенок. Представь себе, что я не намерен становиться жертвой. У нас ведь так завелось: сегодня ты — победитель, а завтра — покойник. А я, ребята, не хочу дожидаться этого пленительного часа здесь — я лучше повешу на пальму спутниковую антенну и посмотрю очередной штурм Белого дома или бомбёжку Кремля под аккомпанемент океанического прибоя…
— А на твоём острове конкуренты на власть не возникнут? — Соня озорно глянула на Кумирова. — Могут ведь и рабы восстать, и шаманы объявиться?
— Вы вот смеётесь над моими словами, а я вам, между прочим, сообщаю крайне важные, по сути секретные, вещи. Как называли в древности тех, кто обладал верховной властью? — Игорь воздел в потолок указательный палец правой руки, а левую занял зефиром в шоколаде и продолжал речь, откусывая от сладости небольшие кусочки. — Жрецы. А какой глагол у этого словца в ближайших родственниках? Угадайте-ка с трёх попыток! А родственничек-то — слово «жрать»! И жрали эти всеми глубоко почитаемые превеликоблагодарным народом товарищи не только всё, что им несли закодированные их словоблудием соплеменники, — они жрали и самих соплеменников, в основном, я думаю, детей, которых с фанатичным восторгом приносили в жертву идолам собственные родители, заворожённые всё теми же добропорядочными жрецами.
— Слушай, Гарик, — перебил друга Стас. — А что наш Людоед Питерский — не жрец ли?
— А ты, кстати, прав, — Игорь со спортивным азартом взмахнул руками. — Ваш. Наш Людоед всего лишь жрец, преждевременно вкусивший человечины. Если бы он имел больше терпения, то вначале прорвался бы во власть и, возможно, так упился бы кровью народной, что ему не потребовалось бы охотиться на ущербных детей.
— Кумир, — Соня с любопытством посмотрела на одноклассника, — ты столь убедительно рассказываешь и настолько, оказывается, осведомлён в вопросах каннибализма, что, кажется, вполне смог бы вычислить этого монстра.
— Знаешь, Сонечка, возможно, и смог бы, — с ответным вниманием посмотрел Кумиров в глаза Морошкиной. — Но мне почему-то кажется, что это он скорее стал бы меня выслеживать и подкарауливать, если бы я хоть раз выступил в какой-нибудь передаче и рассказал о его мыслях, чувствах, образе жизни. Я ведь действительно обо всём этом знаю, чувствую, кто есть кто, и понимаю, почему и как всё это совершается. Во мне тоже сидит людоед, который, наверное, в какой-то своей предыдущей жизни настолько пресытился человечиной, что и теперь через сто, а то и тысячу лет не переносит своё былое лакомство. Кстати, я никому из вас ещё не хвастался, что согласился стать спонсором и ведущим «Людоед-шоу — девяносто девять». Кстати, и сынишка мой младший примет вполне достойное участие. Мы решили с организаторами выпустить Костика на сцену, чтобы он этого несостоявшегося диктатора подразнил на своей скрипочке.
— А я видела рекламу, — Соня машинально коснулась рукой чайника, проверяя его теплоту на случай повторного чаепития. — Художники на афишах прямо дьявола изобразили.
— Стоимость одного билета, я слышала, от десяти долларов, — Подопечная привычно округлила глаза и вытянула трубочкой губы. — Представляете себе полный зал «Экстаз-холла» и забитую народом Дворцовую площадь? Сообщали программу: там какие-то конкурсы, призы. Гарик, а по телефону можно участвовать? Вдруг я правильно отвечу и что-нибудь выиграю?
— Господи, ребята, да о чём вы рассуждаете? — Весовой не дал ответить Игорю. — Если вы всерьёз, то, я думаю, у вас с головой не всё в порядке. Страна на глазах тает, люди от голода и эпидемий мрут, а вы о «Людоед-шоу» да ещё о каких-то призах мечтаете! Соня, ты оружие хранишь дома? Давай их пристрелим? Да нет, давай я у тебя твоё оружие как будто отниму и сам грех на душу возьму.
— Оставим их лучше Людоеду, — Соня улыбнулась. — Стасик, а твоя Даша не будет участвовать в шоу? Мне кажется, у неё очень талантливые репортажи. Во всяком случае, на меня они производят довольно сильное впечатление. Особенно её последняя передача «Детская тема».
— Не знаю, Сонь, дочурка моя стала очень самостоятельной, — отозвался Весовой. — Как видишь, один её псевдоним чего стоит. Я уверен в том, что это, конечно, пройдёт. Да и какая она Лолита в двадцать два года? А детишками бездомными или, как их можно точнее назвать, — странствующими, что ли, она занялась вплотную. Сейчас, насколько я знаю, Даша готовит цикл передач о детской проституции. Вообще-то, Морошка, ты, наверное, могла бы ей многое рассказать — перед тобой, поди, не одна сотня детских судеб прошла, да и те, кто в силу обстоятельств на панели очутился, тоже бывали. Так?
— Попадались, Стасик, — подхватила Соня. — Есть у меня такой мальчик, Коля Махлаткин. Когда ему было шесть лет, он лишился отца — Филимон Махлаткин утонул во время подлёдного лова. Тогда якобы оторвало льдину и понесло. Я полагаю, лёд просто взрывали, а о рыбаках почему-то не подумали. Когда случилась беда, среди мужиков началась паника. Все заметались кто куда, а большинство — в воду. В итоге из двадцати семи человек спаслось всего трое. Об этом тогда все газеты трубили, может, вы помните. Коля остался с матерью. Она — человек приезжий, живёт до сих пор в общежитии, причём непонятно, имеет она право на занимаемую площадь или нет. Знаете, как у нас всё перепуталось за последние годы. Колина мать — женщина странная, раньше выпивала, я подозреваю — погуливала, а после смерти мужа буквально как с цепи сорвалась. Ей бы сыном заниматься, чтобы не пропал парень, мальчишка-то — умница, приветливый, юморной, а она все эти годы устраивает личную жизнь и в итоге докатилась до уличной проституции.
— Да их сейчас столько развелось! — не выдержал Весовой. — Причём одна страшнее другой. Кстати, меня одна такая образина просто словно призрак преследует. Она, главное дело, постоянно в разной экипировке предстаёт, а наряжается под девочку: юбочка коротенькая, бант в полголовы, в руках — шар воздушный. Когда по трассе едешь, и в голову не придёт, что ей уже давно за полвека перевалило. Если она голосует, останавливаешься и только тут соображаешь, что перед тобой привидение. А она ещё детским голоском лепечет: «Молодой человек, тебе в кайф сделать?»
— Ты, Вес, издеваешься над пенсионеркой, — встрепенулась Зина. — А я вам, ребятки, честно сознаюсь — меня саму иной раз искушение одолевает на панель отправиться. Одно останавливает — стара уже для таких дел, кто на меня нынче позарится?
— Ты права, Зинуля, — поддержала подругу Соня. — Нам эта сфера уже недоступна. У меня почти все подучётницы этим делом промышляют. Самый ранний случай сифилиса в восемь лет.
— А чего тут удивительного? — Стас как бы ущипнул свою оранжевую рубашку и подёргал её взад-вперёд, вентилируя разгорячённое бурной беседой тело. — Меня сколько раз девчушки останавливали. Что, спрашиваю, куда поедем? Да недалеко, говорят. А они по двое, по трое кучкуются. Только мы это, как его, — мы вам сексуальное удовольствие обеспечим. Так мало того, они не одни работают. Я смотрю в зеркало заднего вида — у обочины иномарка поношенная припаркована, а за лобовым стеклом два бритоголовых бойца восседают. Значит, эти детишки-то под контролем взрослых проституируют.
— Причём иногда под контролем собственных родителей. Я вам про Колю начала рассказывать, — продолжила Соня. — Так вот, когда мальчику было шесть лет, мать его к своему профилю приобщила: стала «сдавать» родного сына на ночь мужикам. Я-то всю эту хронику уже позже раскопала, когда мне пришлось с этим мальчиком заниматься. Что для таких случаев характерно — дети о своих похождениях ничего и никогда не скажут впрямую. Представляете, какая конспирация, какая родительская выучка? Хорошему бы чему так учили! Одним словом, я этот ребус Махлаткина разгадала только благодаря своему опыту. А с семи лет Коля начал путешествовать. Знакомился с взрослыми мужчинами, редко — с женщинами, сочинял про себя разные легенды, просился на усыновление. Некоторые откликались на жалобы смазливого мальчугана, забирали его с собой. У очередных знакомых Махлаткин жил неделю-две, разведывал обстановку, потом забирал наиболее ценные вещи и исчезал. Имущество продавал или менял на вино, сигареты, игрушки и пускался на поиск новых «приёмных родителей».
Когда Коля устраивался у жителей Петербурга, то возвращался на день-два домой, встречался с матерью и снова отправлялся на гастроли. Так Махлаткин путешествовал до одиннадцати лет. А в прошлом году его присмотрел на вокзале один мужчина и очень с ним подружился. Я про этого нового друга узнала от Колиной матери. Прибегает как-то ко мне наша знаменитая Жанна Махлаткина по кличке, пардон, Лоханка и спрашивает, как ей посадить в тюрьму мужчину, который якобы сожительствует с её сыном? По словам Махлаткиной, Коля проводит у своего нового друга, дяди Гриши, целые недели, в школу не ходит, матери не звонит. Я говорю: пишите заявление, на его основании я могу начать работу. Нет, отвечает, я пока ничего подавать не стану, я лучше дальше понаблюдаю, что у них образуется. Да зачем же выжидать, объясняю ей, если этот Гриша вашего сына, как вы мне заявляете, растлевает? А я пока не заявляю, — улыбается, как полудурок, — я подозреваю. Да, думаю, других ты подозреваешь, а кто ж твоего сына на панель вывел? А дальше всё ещё невероятней сложилось. Я навела справки на этого Гришу: он успел поработать проводником, санитаром в детской психушке и даже помощником депутата. Ну, это уже у нас как закон: если придурок, значит, недалеко от власти. Я через неделю Жанну вызвала, говорю: давайте я вашего сына в психоневрологическую клинику направлю на обследование — пусть мальчика специалисты протестируют и сделают выводы, что же с ним происходит. К моему немалому удивлению, Махлаткина на моё предложение тотчас соглашается.
Отвела я Колю в больницу, оставила, лежит он там неделю, две, а мамаша что в это время учинила? Она его старшего друга-наставника в свою койку затащила и так его собой увлекла, что он даже про её сына забыл. Разница у них невелика. Жанне чуть за тридцать, Грише недавно двадцать исполнилось. Тем временем врачи мне докладывают: да, мальчик скорее всего имел с Гришей интимную связь. Ну а чтобы доказать факт сожительства, надобно и Колю, и Гришу на экспертизу направить, но это совершается только с их добровольного согласия. А они его разве дадут? Всё, говорю врачам, отбой, забираю мальчика, пусть живёт как знает — милиция здесь бессильна. Колю выписали. Я привезла его домой, сдала матери, а сама думаю: как её земля-то ещё носит? Да и этот Гриша, как посмотрела на него, — просто какой-то Мефистофель. Чем он так мальчишку привлёк, к чему этого несчастного Кольку приучили, — об этом, наверное, никто из них никогда не скажет.
Когда Коля вернулся домой, то думал, возможно, что по-прежнему останется фаворитом дяди Гриши, и никак не подозревал, что его очередной наставник «поменял ориентацию». Махлаткина крайне расстроила измена вокзального друга, и первое время он устраивал истерики. Тут, однако, в тройственном союзе произошла трагедия: пропал дядя Гриша. Через неделю его труп нашли на берегу пруда в одном из лесопарков города, знаменитом своими «голубыми» тусовками. Экспертиза показала, что дядя Гриша по кличке Мона Лиза стал жертвой маньяка-людоеда. Кстати, Жанна предоставила следствию чемодан, рвущийся по швам от обилия порнографических и садомазохистских рисунков и рассказов, сделанных её покойным любовником. Коля после гибели дяди Гриши окончательно пошёл по рукам и стал, если можно так выразиться, штатной проституткой Московского вокзала…
— Ты, Морошка, вечно что-нибудь такое выдашь из своей милицейской практики, что лично мне потом неделю-другую даже жить не хочется! — Зина захлопала глазами с крупными накладными ресницами, похожими на двух бабочек с чёрными крыльями, и ударила в ладоши. Отчаяние Подопечной хоть и выглядело намеренно театральным, но, как не раз убеждались одноклассники, могло быть чрезвычайно глубоким. — Не помню, Сонь, спрашивала я тебя или нет, да, наверное, спрашивала, но забыла: слушай, а как ты, если это, конечно, не секрет, обо всём этом узнаешь? Ведь такие вещи, я всегда думала, особая людская тайна. Мне-то, признаться, про этого Махлаткина кое-что Федя рассказывал. Тот вроде сейчас опять в психбольнице. Вообще, я думаю, Данилычу как мужику беспризорники больше доверяются, а так подойди к ним да спроси о жизни — они тебя ох как далеко отправят!
— Про детей часто говорят, что они способны запросто предать самого близкого и безмерно любящего их человека, так что уж там говорить про объявление ими своих порочных связей. Откуда, вы думаете, у меня взялись столь глубокие познания о детской проституции — кто с кем, где, куда да сколько? В основном от них — сами грешат, потом сами признаются, — Соня всё больше увлекалась неожиданной для их встречи темой. На глазах одноклассников радушная хозяйка преображалась в куратора детских судеб. — Я никогда не понуждаю их к откровениям, а лишь тонко провоцирую. Такая уж у меня, простите, работа. Я обычно делаю вид, что, во-первых, всё уже знаю — а детям ох как хочется меня удивить, а то и шокировать, предстать эдакими самыми павшими людьми на планете; во-вторых, изображаю, что для меня все их тайны не представляют никакой ценности и, соответственно, никакого интереса; в-третьих, рассказываю им небылицы о куда более крутых ребятах. В итоге только единицы не раскалываются. Впрочем, и это самое важное, наш процесс — обоюдный: детям действительно физически необходимо поделиться с кем-то тем, что с ними происходит, они любым путём пытаются удалить из корзины своего, простите за сравнение, процессора весь тот мусор, с которым сталкивается их ангельская душа.
— Душа-то у них ангельская, но в кого они с годами превращаются? — лицо Кумирова передёрнулось из-за подавленной зевоты, плечи вздрогнули. — Я вам доложу, что эти подзаборные ребятишки, с которыми нынче так модно сюсюкаться, дадут уроки выживания и коварства любому ниндзя. Взять, к примеру, этого Кольку — он что, способен кого-нибудь осчастливить? Нет, я гарантирую вам, что он до самой смерти будет творить только то, что принято называть злом! Его стихия — проституция, наркомания, разбой и все остальные грехи человечества. Причём с каждым новым преступлением он будет продвигаться по пути зла всё дальше.
— А я не верю в то, что его нельзя исправить! — Зина взвизгнула и мягко ударила ладонью по своему круглому колену. — Коля — всего лишь ребёнок, и я полностью согласна с Соней в том, что дети всегда готовы избавиться от любой грязи, сколько бы её на них ни налипло. И это мы, взрослые, обязаны помочь им спастись. Вот взял бы ты, Кумир, да помог моему Фёдору Даниловичу основать приют, а нас с Морошкой взял бы туда воспитателями. Ты бы спонсировал наш благородный труд, а мы бы спасали детей, чтобы они, не дай Бог, лет через пять тебе самому горло не перегрызли. А то смотри, Гарик, окажемся мы на старости лет среди маньяков да людоедов!
— У меня, между прочим, есть и другие проблемные ребятишки. Так что контингент я вам обеспечу. Дело за спонсорством, — Соня смежила веки, словно о чём-то вспоминая, резко раскрыла их, расширила глаза и ласково оглядела гостей. — Вы уж извините меня, ребятки, за грустные разговоры — просто на душе наболело. Я сегодня так вымоталась, да и пьяненькая немножко, поэтому позволю себе прочитать вам стихотворение одного юноши, а вот кому оно посвящено — ни за что не скажу! Слушайте!
Чтобы завершить эту тему, скажу вам, ребята, что мне сегодня уже был один довольно неожиданный и даже странный звонок. Мужской голос… — Морошкина отхлебнула остывший чай, давая всем возможность немного пофантазировать.
— Начало многообещающее! — Подопечная призывно оглядела компанию и жертвенно всплеснула своими изящными руками, в изгибах и изломах которых чувствовалось, что хозяйка сама является их давнишней поклонницей. — Я тебе, Сонька, сколько раз говорила, что мы ещё отнюдь не старые. Так что мужской голос тебе сказал?
— Он представился, то есть этот вполне солидный голос представил своего обладателя неким Львом, старым знакомым Киры Лопухиной. Лев сказал, что Кира рассказывала ему много хорошего о нашем классе и традиционных ежегодных встречах. Даже звала как-то с собой, но тогда это у него, к сожалению, не получилось, — Соня невольно посмотрела на фотографию одноклассницы, висевшую в траурной рамке на стене над диваном. — Лев объяснил мне, что совсем недавно вернулся в Петербург и очень интересуется нашим классом, потому что видит в нём некоторую связь с Кирой. Кстати, Лев мне сообщил, что Стаська сейчас вместе с Жуковым за границей. Что и почему, я не стала уточнять. Девочка вроде бы выиграла какой-то гуманитарный грант на учёбу в тамошнем заведении. А я так думаю, что родители просто заплатили за Стаську, а сами решили тоже какое-то время пожить за границей. Ну, если есть такая возможность, чего не пожить, правда? Кстати, я Льва даже пригласила на нашу встречу, хотя потом подумала, что, наверное, зря — мы же о нём ничего не знаем. Впрочем, мои опасения оказались напрасными, поскольку он тотчас сказал, что вряд ли сумеет попасть ко мне сегодня, хотя и очень будет стараться. Да, он уточнил, как поздно можно заявиться в гости. Я попросила не беспокоить меня после часа ночи.
— Сонь, а я даже до полуночи у тебя не смогу задержаться, — жалобно протянула Зина и смерила взглядом мужчин. — Данилыч обещал сегодня домой пораньше вернуться. А я ещё раньше дала себе слово привести кухню в порядок и ужин приготовить. Пока наша Вероничка в Финляндии, хлопот по дому, конечно, меньше, но они всё равно есть. Ты же сама знаешь! Ну а вы-то, кавалеры, останьтесь — вдруг этот Лев действительно какой-нибудь озабоченный и нашей Морошки домогается из самых низменных побуждений?
— Соня, мне не составит никакого труда у тебя подежурить до ноля часов. Меня нынче, правда, просили выйти на дежурство для усиления, но это где-то к часу, причём рядом с тобой, так что я вполне успею. Ну а позже-то какой нормальный человек, тем более совершенно незнакомый, способен заявиться в гости? — Весовой перевёл взгляд на Подопечную, чтобы убедиться в серьёзности её обращения. — Если этот царь зверей взаправду знал Киру, так мы его на сей предмет хорошенько проэкзаменуем. Как говорится, один ум хорошо, а два лучше! Ну а в том случае, ежели этот мужик с тараканами, то со мной ты можешь его не бояться.