Даже те, кто выжил, не все вернулись в свои дома, города и сёла, многие покинули свою страну, не желая возвращаться к разорённым очагам. Ничего этого я тебе не должен был говорить, но это опять без протокола, потому что я уже понял, как ты умеешь хранить тайны. У тебя и так хватает проблем в это тяжёлое послевоенное время, и впереди ещё немало, воспитывай свою доченьку вместе с сыновьями, ведь почти семь лет ты это делала, рискуя собственной жизнью…
Он пододвинул стул поближе к Фросе и сел рядом с ней. Оторвал её руки от вконец измятого платка и, взяв их в свои ладони, посмотрел ей в глаза:
— Запомни — всё, что я тебе здесь сейчас сказал, в твоих интересах забыть. Никому об этом нельзя рассказывать, затаись, девочка, у тебя трое деток. Я не хочу, чтобы тебя выслали куда-нибудь в Сибирь или в Среднюю Азию, как пособницу предателю, а таким на данный момент считается твой Алесь. А ещё ты проживаешь в доме его дяди, который к тому ещё и представитель религиозного культа, это крайне опасно для тебя…
Фрося прямо посмотрела в глаза своему доброжелателю, слёзы на её щеках высохли, и она сказала ему тихо, но без видимого страха:
— Спасибо вам за всё, Вы очень добры ко мне, и я Вашу доброту никогда не забуду. Постараюсь последовать большинству Ваших советов, но я не могу сейчас бросить Вальдемара, он стар, болен и, скорее всего, его дни сочтены. В будущем я обязательно затаюсь, ради детей я готова поступиться даже своей гордостью, а, может быть, уеду всё-таки опять в деревню, я не хочу обездолить своих детей и всё сделаю от меня зависящее, чтоб они выросли здоровыми и счастливыми… Я сейчас ни в чём не уверена, пусть время рассудит, ведь старшим детям скоро в школу, а в деревне школы нет и им придётся добираться на учёбу за много километров, я всё обдумаю, обещаю…
И всё же я очень вас прошу, разыщите мне, пожалуйста, Алеся…
Начальник НКВД поставил стул на место, уселся в своё кресло, улыбнулся ей впервые широкой улыбкой и кивнул ей в сторону двери, и, когда она почти дошла до неё, вдруг сказал:
— Будь счастлива, девочка, такой дочерью я бы гордился…
После визита в органы Фрося вернулась домой задумчивая и посерьёзневшая. Не плакала и не металась. Посидела какое-то время в уединении, собралась с духом и пошла к Вальдемару.
Постаревший и осунувшийся ксёндз сидел на привычном месте на кухне возле окна и смотрел, или так казалось, наружу, и, как часто в последнее время, думал о чём-то своём. Он вскинул на Фросю глаза, и тёплая грустная улыбка коснулась его губ.
К этому времени Вальдемар уже не мог выстоять всю службу в костёле, и по воскресеньям читать проповедь приезжал молодой ксёндз из Вильнюса. Да и верующих, приходивших в костёл, становилось всё меньше и меньше.
Посещали службы в основном женщины и старики. Запрещено стало проводить различные обряды, и только тайно иногда совершались крещения и венчания. Старый ксёндз очень переживал по этому поводу, но боялся выступать против властей.
Фрося с Вальдемаром немного посидели молча и наконец женщина всё же прервала молчание. Она поведала о своём визите в органы НКВД и, опуская некоторые подробности и моменты их разговора с пожилым следователем, рассказала о сути беседы с душевным капитаном и обещании мужчины попытаться что-то выяснить о судьбе Алеся. Фрося старалась многое скрыть от дяди Алеся из того, о чём её предупредил энкавэдэшник. Не могла она нанести ещё большие душевные раны увядающему Вальдемару.
Старик покачал головой и заговорил:
— Доченька, ты славная девочка, и я много думал о твоей дальнейшей судьбе. Трудно сказать, сколько мне ещё отпущено Богом, но, скорее всего, немного, но на всё его воля. Не перебивай меня и слушай, это очень важно для тебя и твоих детей.
В моём кресле в левом подлокотнике есть тайник, я научу тебя им пользоваться, это кресло заберёшь с собой, там хранится золото, что передал мне на хранение Алесь, а также десяток русских золотых червонцев… — и тем, и другим ты воспользуешься по мере необходимости. Но будь осторожна, полно вокруг злого люда, поэтому, когда появится нужда в деньгах, не ходи менять золото к цыганам или к другим барыгам, а найди менялу-еврея, такие были, есть и будут, но только не здесь. Поезжай или в Вильнюс, или в Гродно, там пойди в синагогу, и кто-нибудь подскажет тебе нужного человека. Евреи, конечно, тебя обсчитают, но точно не ограбят.
Я не хочу в тебе убивать надежду на возвращение Алеся, но я его точно не дождусь, и ты не тешь понапрасну надежды, особенно я это понял после твоего рассказа о посещении НКВД. Если даже когда-нибудь он вернётся, то ещё неизвестно, в каком физическом и моральном состоянии, посмотри хотя бы на Степана. Ты скрываешь, но тебя явно предупредили, что оставаться со мной опасно, и не отрицай, оно и так понятно, я же вижу, какое гонение властей на веру и верующих.
После моей смерти этот дом отойдёт костёлу или властям, и ты не сможешь тут оставаться, поэтому тебе надо серьёзно подумать о будущем. Если тебя интересует мнение старого человека, то на твоём месте я бы принял предложение Степана, как-никак у него добротный дом, ты сможешь опять наладить хозяйство, у детей будет определённый статус, и есть шанс помочь в принципе хорошему человеку вновь обрести себя, а так он сопьётся и скоро сгинет. А с тобой он возьмётся за ум, начнёт работать, и пути Господни неисповедимы… Ты имеешь на него большое влияние, ты поможешь ему встать с колен, а он поможет тебе поднять деток.
Не спорь со мной, а подумай, я тебя не неволю и не тороплю, но повторяю, дни мои сочтены…
Фрося взяла в свои ладони вялые руки старика и, покрыв их поцелуями, сквозь слёзы заговорила:
— Я благодарна Богу, что он даровал мне встречу с такими хорошими людьми, как Вы и Алесь, но он почему-то Вас быстро и отбирает, посылая мне испытания и муки. До последнего вздоха я не покину Вас и об ином не может быть речи, а о дальнейшем я подумаю потом.
Может быть, и прислушаюсь к Вашему совету, он полностью совпадает с тем, что мне говорил и начальник из органов, но не лежит у меня сердце к Степану, и в свою деревню больше возвращаться не хочу, не могу я там находиться без Алеся, да и детям там будет плохо.
Не торопите меня, пусть пока всё идёт своим чередом… В конце концов, есть золото, о котором Вы мне рассказали, а за него, по крайней мере, можно, наверное, купить домик. Вы же знаете, что работы я не боюсь и не дам пропасть нам с детьми…
Отдадимся на волю Господа…
— Аминь… — произнёс глуховатым голосом ксёндз.
После посещения органов безопасности и разговора с Вальдемаром в жизни Фроси ничего практически не изменилось. Она вела размеренно своё хозяйство. Содержала в чистоте и порядке дом, обстирывала, обглаживала, готовила пищу и занималась детьми. Вальдемар старел на глазах, он совершенно перестал вести службы в костёле, ходил, уже опираясь на палочку, некогда величавая осанка поддалась времени, и теперь в согбенной фигуре трудно было узнать прежнего величественного ксёндза Постав. На редкие теперь службы в костёле он ходил как обычный мирянин, с трудом высиживая проповеди молодого ксёндза, наезжающего по-прежнему иногда из Вильнюса.
Вальдемар принял на себя полностью роль дедушки. Теперь он часто собирал вокруг себя детей Фроси и занимался с ними, разложив бумаги и карандаши, ведь старшие уже готовились осенью поступать в школу.
Стасик к занятиям не проявлял большого желания, усердия и способностей. Ему трудно давалось обучение, буквы плохо запоминались и путались в его голове, да и в счёте он явно был тугодумом. На выручку ему всегда спешила Аня, получая замечания от дедушки. Девочка была очень сообразительная, она уже бойко читала и считала, и аккуратно выписывала буквы, отличаясь чистописанием.
Но больше всего удивил Андрей, который однажды неожиданно подсказал старшему брату ответ на задачку, заданную для старших. Дети почти не выходили со двора их дома, и поэтому пятилетний мальчик присутствовал на всех занятиях со старшими братом и сестрой. После той подсказки Вальдемар привлёк и его к полноценным занятиям, и младший порой опережал даже сообразительную сестру, особенно в решении задач.
Зато Стас проявлял недюжинные способности, возясь в сарае со всякими деревяшками и железяками. Он вечно что-то мастерил, орудуя весьма умело молотком, ножовкой и клещами.
Андрейка был ближе к Анечке. Они в дальних уголках огорода делали секреты, вырывая ямки, укладывая туда траву, листики и цветочки и закрывая это сооружение стекляшками, зарывали землёй, а назавтра с утра спешили разыскать свой секрет, а потом придумывали новый.
Дети редко ссорились, во многом благодаря девочке, которая проявляла миролюбивый характер и не позволяла старшему обижать младшего, а сама имела на обоих несомненное влияние, выдумывая игры и занятия.
Степан изредка наведывался к Фросе и именно к Фросе, на детей он совершенно не обращал внимания и даже не смотрел на своего сына, который и не подозревал, что это его отец. Опустившийся мужчина приходил всегда пьяным и неухоженным и всё пытался вызвать Фросю на разговор, но она уже твёрдо решила, что даже ради своего и детей блага не вернётся в его дом и спасать бывшего мужа от никчемной жизни не будет, да и для чего…
Она не чувствовала за него никакой ответственности. При желании он мог бы ещё работать и завести новую семью. Не такие израненные после войны нашли себе занятия, а у неё было о ком заботиться. Она жалела Степана, но немногим больше, чем других инвалидов войны.
Сердце её буквально разрывалось от жалости, когда она глядела на многочисленных людей, ставших жертвами окаянной войны, обитающих около пивных, просящих милостыню, на костылях, безногих на колясках, слепых с палочками и просто опущенных до предела, растерзанных нелёгкой судьбой.
Иногда она проявляла к Степану снисхождение, когда он с трясущимися руками, с красным воспалённым своим единственным глазом приходил к ней и канючил дать ему опохмелиться. Морщась и дёргаясь, он выпивал полкружки водки, закусывал солёным огурцом, а потом, сморкаясь в кулак и с подвыванием всхлипывая, начинал просить за всё прощения и клясться, что это уже в последний раз, что завтра он начнёт работать в своей кузне или пойдёт проситься на работу в слесарную мастерскую.
А к середине лета грянул гром среди ясного неба, в один из погожих дней, когда Фрося, как всегда, возилась на огороде, вдруг пожаловал Степан, до этого с месяц не показывавшийся здесь. Причина была проста, он не появлялся пред глазами Фроси после того, как бывшая жена прогнала его со своего двора, отказав в очередном похмелье.
На этот раз он был трезв и даже имел достаточно респектабельный вид — выбрит, подстрижен и опрятно одет. Потоптавшись нерешительно у калитки, попросил дать ему зайти во двор для серьёзного разговора.
Они присели на лавку около дома, где когда-то Степан поведал о последней его встрече с Алесем. Помявшись и закурив свою привычную папироску, он вдруг заявил:
— Фрося, мне нужен развод, как ты на это смотришь?..
Увидев, как удивлённо вскинулись вверх брови женщины, быстро продолжил:
— Ты не собираешься вернуться ко мне, да и я потерял всякую надежду на это, а я познакомился с одной вдовой, точнее, нас познакомили, и она предлагает переехать к ней на хутор, где у неё большое хозяйство. Она не бог весть какая красавица, так и я же сейчас не тот, что был раньше. У неё двое почти взрослых детей, я уже был там и с ними познакомился.
Но она настаивает на законном браке и хочет, чтобы я усыновил детей…
Увидев, что Фрося хочет его перебить, он замахал руками, останавливая её, и продолжил: