Киря соскочил с телеги и направился к дому подпольщика. Вернулся быстро, зашептал:
— В самом деле беляки. Самогонку пьют за столом.
— Что же теперь делать? — в задумчивости проговорил Поставнев.
— А вы, дядя Прокопий, езжайте назад, а я тут останусь, — заметил Киря. — Может, удастся патроны взять, да и поразведаю, сколько в деревне беляков.
Поставнев поколебался, а затем решил:
— Ладно, оставайся.
— Только карабин мой возьмите, а мне наган дайте, — попросил Киря.
— На, и гранату получи, может, пригодится. Не дай бог, на беляков невзначай попадёшь.
Киря сунул в карман наган, за пазуху — гранату и пошёл вдоль улицы, а Поставнев вернулся в отряд на заимку.
Ночью Киря забрал револьверные патроны у подпольщика, разузнал, сколько беляков находится в селе Поперечном, а утром вышел из села.
Лёгкий ветер волнами переливает высокие травы, сплошным ковром расстилает их до самого горизонта и там топит не то в призрачном море, не то в большом озере, созданном сизой дымкой марева. И Кире кажется, что он сейчас находится не у себя в Кулундинской степи, а в какой-то сказочной стране, и идёт он не к знакомой заимке, где скрывается партизанский отряд, а к синь морю-океану. Влезет он в его чудодейственную воду, искупается и приобретёт такую силу, что никто с ним не сможет справиться. И вырастут у него орлиные крылья, и облетит он всю землю, посмотрит, что на ней делается.
Забывшись, Киря не заметил, как недалеко от него по просёлочной дороге протарахтела телега и человек, сидящий в ней, часто оглядывался назад, словно изучая, зачем парнишка бредёт по поляне. Это был известный попереченский кулак. Он узнал паренька и заторопился в село. Разыскав начальника карательного отряда, доложил:
— Кирьку Баева сейчас видел в степи. Это, ваше благородие, партизанский разведчик. Он-то уж верно знает, где отряд Громова скрывается. Надо было бы его того… захватить…
Через несколько минут двадцать семь карателей выехали из села и двинулись на рысях в погоню за Кирей Баевым.
А Киря всё так же медленно брёл по степи, собирая на пригорках поспевающую ягоду. И вдруг до него донёсся цокот копыт. Он оглянулся. Пригнувшись к гривам лошадей, всадники, рассыпавшись по полю, неслись прямо на него. «Беляки! — тревожно метнулась в голове мысль. — Надо бежать, надо где-то скрыться». Однако кругом были луга да метрах в ста начинались пашни, покрытые неровными рядками пшеничных кустиков. За пашнями — лесок, весёлый, кудрявый, залитый солнцем, но до него не успеешь добежать, и скрыться в нём невозможно: всё равно разыщут. И тут он увидел небольшую избушку с плоской крышей. Она совсем рядом. Вот где можно укрыться!
Киря изо всех сил побежал к избушке, не оглядываясь назад. Но и без того по лошадиному топоту чувствовал, что всадники его настигают. Теперь уж, может быть, триста, двести, а то и меньше метров отделяет их от него. Киря не слышал, как офицер скомандовал: «Бей по ногам!» — но, когда пули тонко запели вокруг него смертную песню, понял: это конец. Не ходить ему больше в разведку и после с радостью не докладывать: «Задание выполнено!», не бывать ему больше в своей деревне…
Взвизгнула впереди пуля, подняв фонтанчик пыли, ешё и ешё… И вдруг ногу обожгла невыносимая боль, и Киря ткнулся головой в тёплую траву Ну, вот и всё, не надо открывать глаз, шевелиться, пусть вихрем промчатся над ним лошади и навсегда пришьют его копытами к родной кулундинской земле.
А в вышине трепещет жаворонок и поёт, поёт о весне, о жизни. Он не знает, что выстрелы эти несут смерть.
Но вот песни жаворонка не стало слышно: её заглушил конский топот. Пареньку кажется, что под копытами вздрагивает земля. Скоро она расколется перед ним, и Киря полетит в пропасть.
Но вдруг его рука нащупывает наган. У него есть граната, наган и патроны! Так почему же он лежит? Он может ещё биться! Кирилл через силу поднялся и, сжав губы, чтобы не кричать от боли, захромал к избушке. Да, она совсем близко. Шаг, ещё один. Вот она! Успел, успел добраться, прежде чем его захватили каратели! Теперь он живым им не дастся. Закрыв дверь на засов, Киря повалился на земляной пол у маленького оконца.
Всадники спешились и двинулись к избушке. Киря тщательно прицелился и выстрелил в солдата, оказавшегося совсем близко. Белогвардеец схватился за грудь и пластом свалился на землю. Другие рассыпались цепочкой, залегли, не решаясь двигаться вперёд. Забарабанили беспорядочные выстрелы. Пули, ударяясь в землянку, поднимали пыль. Звякнуло и разлетелось стекло в окне, обдав Кирю острыми брызгами.
— Вперёд! — подал команду офицер, спрятавшийся за бугром.
Белогвардейцы, почти сливаясь с травой, поползли. Киря молчал, и они, осмелев, поднялись в рост, побежали к избушке. Тогда партизан открыл огонь. Упал высокий, с обвислыми запорожскими усами солдат. Бросив винтовку, он пополз назад, волоча перебитую ногу. Взмахнул руками ещё один и распластался на земле. «Ага, есть! Ещё одним меньше стало», — подумал Киря, заряжая револьвер. Белогвардейцы попадали в траву и стали торопливо отползать. Отойдя на почтительное расстояние, они открыли стрельбу из винтовок. Запели, засвистели пули, но паренёк не отвечал.
— Вперёд! — снова прокричал офицер, но никто не двинулся с места.
— Вперёд, сволочи! — зло выругался он и, размахивая наганом, двинулся к избушке, думая, видно, увлечь своим примером других, однако солдаты продолжали лежать.
Киря выстрелил по офицеру, но пули прошли мимо. И всё-таки выстрелы заставили офицера вернуться на прежнее место.
Наступило затишье. Белогвардейцы о чём-то спорили. Прошло полчаса, может больше, и Киря увидел, как от них отделились несколько человек и перебежками двинулись к пашне. «Решили с другой стороны обойти, — подумал паренёк, — да всё равно не дамся».
Гнетуще тянется время. Прилетела ворона, уселась на стропилину и закаркала. Кире стало как-то не по себе. «Эх, если бы узнали партизаны, что беда со мной! — вздохнул он. — Крикнул бы товарищ Громов: «Скорее по коням! Выручим нашего связного!» И вот вскакивают на коней и несутся сюда, к полевой стоянке. Беляки — бежать, а партизаны их саблями… Разве от партизан убежишь?..»
Как-то по-особенному тревожно, словно предупреждая об опасности, закаркала ворона, сорвалась и захлопала крыльями. Через несколько минут кто-то осторожно прошёлся по крыше. Посыпалась внутрь избушки земля, пыль неприятно защекотала в носу. Вскоре в потолке образовалась дыра, и в ней показались длинные крючковатые руки, а затем и рябоватое, в морщинках, лицо карателя. Киря вскинул наган и выстрелил. Каратель дёрнулся, и голова его застряла в узкой щели. Если бы глаза безжизненно не остекленели, можно было бы подумать, что он хочет подсмотреть, что делает Киря. Кто-то оттянул мертвеца от дыры, и в ней теперь показалось молодое безусое лицо. Грохнул Кирин выстрел, белогвардеец страшно вскрикнул и исчез.
Стало слышно, как с крыши спрыгнули на землю двое или трое и побежали, громко топая сапогами. «Не взяли, не взяли!» — торжествовал Киря. Дальше он увидел, как трое солдат присоединились к остальным, притащив с собой раненого. Они что-то доложили офицеру, тот махнул в сторону избушки рукой, и захохотали винтовочные выстрелы. Киря прижался к полу.
Стрельба, затишье, проверка, жив ли осаждённый в землянке парнишка, опять стрельба, затишье, проверка… Так продолжалось долго. И ни одна белогвардейская пуля не тронула Кири Баева.
Офицеру надоела эта томительная, не дающая результатов осада. Она принесла лишь большие потери: четверо убитых и трое раненых. Надо придумывать что-то другое…
Недалеко от залёгших белогвардейцев, на неторной дороге, пролегающей около пашен, показалась телега, гружённая соломой. На возу сидел крестьянин.
«Вот что надо сделать, — догадался офицер, — обложить соломой избушку и поджечь. Пускай горит партизанский гадёныш!»
— Эй, мужик, езжай сюда! — крикнул он, размахивая наганом.
Крестьянин послушно свернул с дороги и направился к офицеру.
Приблизившись, он остановил коня, спрыгнул с воза, спросил:
— Чего надоть?
Офицер недобро блеснул ровными белыми зубами:
— Вот чего, мужик: на твою долю выпала честь послужить освободительной армии и верховному правителю Колчаку. Езжай к избушке, обложи её соломой и подожги. Партизан в ней укрывается…
Крестьянин побледнел, бородёнка у него затряслась, и он закрестился:
— Свят, свят, свят… Это как же можно? Человека живьём сжечь… За такой грех и на том свете не примут. Нет уж, ослобоните меня от этого, господин офицер.
— Не разговаривать! — грозно прикрикнул офицер. — Делай, что велят. Не то и тебя огню предам. Попадёшь ли на том свете в ад, неизвестно, а тут мы тебе его уготовим. Ну!..
Крестьянин взял лошадь под уздцы и, шепча губами: «Прости, господи, мою душу грешную», — сгорбился, медленно зашагал к избушке. Он беспомощно привалился к возу, несколько минут постоял в раздумье, затем ещё раз перекрестился и стал обкладывать избушку соломой. Вспыхнул огонёк, и языки пламени зализали стены, заклубился белесоватый дым. Крестьянин отвернулся, из глаз по морщинистой щеке покатились крупные слёзы.