Я взглянул на цветную схему, увидел минные поля, реку, очерченную противотанковым отвесом, окопы, крытые четырьмя-пятью рядами бревен, пулеметы и орудия; представил еще одно: человека в шинели, бойца.
Я спросил по-казахски:
- Ты видел сам?
Рахимову я безусловно доверял и все-таки спросил.
- Да.
- Где?
- За двадцать - двадцать пять километров отсюда: в селе Середа и в других деревнях.
- А этот промежуток? Что там?
- Ничья земля.
- Ну, - сказал я по-русски, - ваше желание, Заев, кажется, исполнится: в наш адрес прибыло много фляжек с коньяком…
Все вопросительно смотрели.
- …и с ромом, - продолжал я. - Перед нами немцы. Рахимов, сообщите обстановку.
Рахимова выслушали молча, и лишь Заев буркнул:
- Вот и хорошо!
- Чего же хорошего? - спросил кто-то.
- А стоять лучше? Перестоялись.
Не спросив разрешения, в блиндаж вбежал мой коновод Синченко.
- Товарищ комбат! Генерал сюда идет… - громко зашептал он.
Я быстро надел шапку, поправил гимнастерку и кинулся навстречу.
Но дверь уже открылась. К нам входил командир дивизии генерал-майор Иван Васильевич Панфилов.
Я вытянулся и отрапортовал:
- Товарищ генерал-майор! Батальон занимается укреплением оборонительного рубежа. Командиры рот копируют схему минных заграждений. Командир батальона старший лейтенант Баурджан Момыш-Улы.
Панфилов спросил:
- Чрезвычайные происшествия были?
«Знает!» - мелькнуло у меня. Я ответил:
- Да, товарищ генерал. Трус, ранивший себя в руку, был расстрелян перед строем.
- Почему не предали суду?
Волнуясь, я стал объяснять.
Я говорил, что при других обстоятельствах я отдал бы его под суд. Но в данном случае надо было реагировать немедленно, и я принял на себя ответственность.
Панфилов не перебивал.
Впервые видел я его в полушубке. Мягкий, белой юфти полушубок, чуть отдававший приятным запахом дегтя, не перешитый по фигуре, был ему широк, но уже обмялся и, не топорщась, выказывал впалую его грудь, наискось перехваченную портупеей, и сутуловатую спину.
Слушая, генерал смотрел вниз, склонив морщинистую шею. Мне казалось, он не одобряет меня.
- Сами расстреляли? - спросил он.
- Нет, товарищ генерал: расстреляло отделение, командиром которого он был, но приказал я.
Панфилов поднял голову.
Густые, круто изломанные брови над маленькими, чуть раскосыми глазами были сдвинуты.
- Правильно поступили, - сказал он.
Потом, подумав, повторил:
- Правильно поступили, товарищ Момыш-Улы. Напишите рапорт.
Только теперь он, казалось, заметил, что вокруг все стоят.
- Садитесь, товарищи, садитесь! - проговорил он и, расстегнув поясной ремень, стал снимать полушубок.
В суконной гимнастерке с незаметными, защитного цвета, звездами сутуловатость обозначилась резче.
- Однако у вас, товарищ Момыш-Улы, холодновато! Почему не топите? И горячего чайку, наверное, нет?
Подойдя к железной печке, он потрогал остывшую трубу, заглянул за печку, словно что-то искал, увидел топор и, присев на корточки, стал ловко, придерживая полено рукой, несильными меткими ударами откалывать мелкие полешки.