Взял Соловей чару одной рукой, выпил за один раз, попросил еще чару пива пьяного да чару меду сладкого, закусил калачиком крупитчатым.
И велел Илья Соловью засвистать в полсвиста.
Не послушался Соловей; зашипел, заревел во всю мочь Соловьиную, оглушил в Киеве весь народ православный, сам Владимир-князь к земле пригнулся, подняться не может, прекрасная княгиня Евпраксия еле жива от страху.
Говорит Владимир Илье:
— Уйми Соловья — это шутки пошли плохие!
Расправился тут Илья с Соловьем по-своему за все дела его злодейские: схватил его за желтые кудри да ударил о серый камень — с тем Соловью и конец пришел.
А Илья заслужил себе честь, славу великую; и Владимир-князь затеял новый пир на радостях, что нет Соловья в живых и некому больше изводить богатырей могучих, обижать христиан православных.
В степях широких близ славного стольного Киева стояла богатырская застава; охраняли ее двенадцать славных богатырей; атаманом у них был сам Илья Муромец, податаманом Добрыня Никитич, есаулом Алеша Попович; здесь же с ним были: боярский сын Гришка да Васька Долгополый.
Крепко обороняют богатыри заставу: не пропускают ни конного, ни пешего: сокол пролетит, и тот перо выронит; добрый молодец пройдет — головой поплатится.
Однажды разъехались богатыри ненадолго кто куда: Алеша с Гришкой в Киев, Добрыня на охоту к синю морю, а Илья прилег отдохнуть в шатре.
Едет Добрыня назад, видит в поле следы от копыт громадные: каждый след величиною с полпечи. Присматривается Добрыня к следу, говорит себе:
— Это, видно, Жидовин, чужой богатырь, заехал в наши вольные степи из земли жидовской.
Вернулся Добрыня на заставу, рассказал Илье, что видел в поле. Скликает Илья своих товарищей, богатырей могучих, совет держать.
— Что мы стояли на заставе, чего глядели? Не видали, как мимо нас проехал чужой богатырь Жидовин! Как быть теперь, кому ехать за злодеем в погоню?
Надумали богатыри послать на бой Ваську Долгополого.
Говорит Илья:
— Неладное вы, братцы, надумали: у Васьки полы длинные, в бою Васька заплетется и погибнет понапрасну.
— Не послать ли Алешу Поповича? — говорят богатыри.
Отсоветует Илья:
— У Алеши глаза завидущие, руки загребущие, любит Алеша серебро, золото; позавидует богатству чужого богатыря, позарится на оружие Жидовина, на его платье богатое, камнями самоцветными разубранное, погибнет Алеша понапрасну!
И выбрали все богатыри сообща Добрыню Никитича, чтобы ехал он сражаться с Жидовином.
Добрыня от службы не отказывается; седлает своего коня седлом черкасским, берет в руки палицу весом в девяносто пудов, пристегивает на бок саблю острую, захватил еще с собою плетку шелковую; едет прямо к горе Сорочинской.
Посмотрел Добрыня в трубку серебряную с горы вдаль, в чистое поле; видит — что-то перед ним чернеется громадное: конь, как гора, на нем богатырь, словно сена копна — не видать лица под меховой шапкой пушистой.
Подъехал Добрыня ближе к богатырю, закричал ему звонким голосом:
— Эй ты, вор, нахвалыцик! Зачем ездишь мимо нашей заставы, не отдаешь поклона атаману Илье Муромцу, податаману Добрыне Никитичу, не платишь сбора на всю нашу братию богатырскую есаулу Алеше Поповичу?
Услышал Жидовин доброго молодца, повернул он своего громадного коня, двинулся на Добрынюшку: вся земля кругом зашаталась, вода из озер повыливалась, конь под Добрыней на колени пал.
Взмолился Добрыня пресвятой богородице:
— Мать пресвятая богородица! унеси ты меня отсюда подобру-поздорову.
Вынес Добрыню добрый конь на заставу; рассказал богатырь товарищам, какая с ним беда приключилась.
— Делать нечего, — говорит Илья, — видно, мне самому надо ехать; некем мне, старому, больше замениться!
Выехал Илья; посмотрел из кулака в чистое поле; что-то в поле громадное чернеется: разъезжает по полю богатырь заезжий, играет со своей палицей железной, весом в девяносто пудов: подбросит палицу к небу выше облака ходячего, поймает одной рукою, вправо-влево палицей помахивает.
Обнял Илья своего бурушку косматого, долгогривого.
— Добрый ты мой товарищ, бурушка, был ты мне верным другом в горе и в напасти, сослужи мне теперь службу добрую, чтобы не одолел нас Жидовин заезжий.
Понес бурушка Илью навстречу Жидовину. Закричал Илья громким голосом:
— Вор, нахвалыцик! Зачем ездишь мимо нашей заставы богатырской, атаману Илье Муромцу поклона не отдаешь, есаулу Алеше сбора не платишь?
Обернул Жидовин коня — да не так-то легко напугать Ильева бурушку: стоит добрый конь, не дрогнет, Илья Муромец сидит на нем, не шелохнется.
Съехались богатыри; как ударились палицами, у палиц рукояти пообломилися — друг друга богатыри не ранили; ударились острыми саблями — сабли на куски разлетелись; стали биться на копьях — копья рассыпались вдребезги, а богатыри сидят себе на конях — ни один с места не стронулся.
Стали они тогда биться рукопашным боем: бились день до вечера, а с вечера до полдня, с полдня до рассвета нового дня. Махнул тут Илья правой рукою, левая нога у него подвернулась; упал Илья навзничь на землю; наскочил на него Жидовин неверный, вытащил булатный нож, хочет Илье отсечь голову по плечи, разрубить надвое грудь белую, вынуть из ней сердце ретивое.
Сидит нахвальщик на плечах у Ильи, сам над старым богатырем издевается:
— И чего ты, старый старинушка, на заставе сидишь богатырской, еще в бой выезжать задумал? Пора бы тебе грехи свои замаливать: построил бы на дороге келейку, сидел в ней да питался Христовым именем.
Лежит Илья под богатырем, невеселую думу думает: «Предсказали мне святые отцы, что не в бою мне смерть написана, а вот теперь лежу я под богатырем».
Только чувствует Илья, как вдруг у него силушки прибыло — высвободил старый одну руку, да как ударит Жидовина в грудь; полетел нахвалыцик выше дерева высокого, а как на землю свалился — завяз в земле по пояс. Тут ему и смерть пришла. А Илья на заставу вернулся, говорит товарищам: — Тридцать лет езжу я в поле, братцы мои названые, а такого чуда ни разу еще не наезживал!
Выехал однажды Илья Муромец в чистое поле; день был летний, длинный да жаркий; едет старый Илья, не торопится, отпустил на бурушке поводья шелковые.
Встречает Илья по дороге калику перехожую, говорит ему: