— В общем, так, Гилар, — заговорил он глухо. — Завтра пойдёшь с его сиятельством, высокородным господином Баалару Хидарай-тмаа, прогуляетесь по восточным кварталам, где-то между продовольственными складами и вторым погостом. — Он добавил про переодевание, про тонкие флюиды, а затем вдруг спросил: — Тебе, наверное, странным кажется это задание?
Мне, Гилару, коего вы, почтенные братья, знаете, оно действительно казалось странным. Но и Гилара-купецкого сына тоже оно должно было удивить. А вот скажи я, что всё путём, ничего, мол, удивительного — вот тут уж аптекарь наш почуял бы странное. Поэтому я честно признался:
— Да, господин мой. Как-то дивно оно…
— Что же тебе дивно? — сухо поинтересовался господин.
— А то дивно, что блистательный граф на сию лечебную прогулку должен идти одетый как мальчишка из чёрного народа, что не пойдут с ним слуги вооружённые. Сами ж знаете, плохие там места, гиблые. Всякая дрянь селится, и торговцы дурью, и скупщики краденого, и бродяги, что в розыске, укрывища там у них. Я так вас понял, что воздух в тех местах для блистательного графа дюже целительный, хотя и странно это, там же склады, воняет оттуда гадостно. Ну так не всё ли равно этому целительному воздуху, кого целить — графа или оборванца?
Господин Алаглани повернулся ко мне.
— Логично рассуждаешь. Но ошибка в исходной посылке неизбежно ведёт к финальной ошибке, даже при правильности всех промежуточных силлогизмов. Ты понимаешь, о чём я?
— Нет, господин мой, — улыбнулся я. — Вы незнакомыми словами говорить изволите. Мне бы попроще как.
— Если попроще — ты кое-чего не взял в расчёт, потому что о том не знал. Болезнь юного графа — тайна даже для его родителей. Они знают, что он ко мне ходил, но думают, что из-за прыщей. На самом же деле болезнь у него душевная, и очень деликатного свойства. Потому он и хочет лечиться тайно. Мне это, прямо скажу, не нравится — хотя бы уже потому, что знай его родители о болезни, они заплатили бы мне гораздо больше, чем заплатят за прыщи. Но я лекарь, я лечу того, кто ко мне приходит, и не ставлю ему условий. Боюсь, если бы я потребовал от мальчика всё рассказать родителям, то он просто ушёл бы от меня, и в итоге не получил никакого лечения.
Складно заливает. Не знай я правды — даже и поверил бы. Понятное дело — коли у тебя жучки в мозгах завелись, то как об этом родным маме с папой рассказать? Куда как проще чужому дядьке-лекарю, который тебе никто и который должен всё это в тайне хранить. Ради этого можно и Училище прогулять, даже зная, каким это тебе боком выйдет.
— Понял, господин мой, — кивнул я. — Стыдно ему признаться, что тараканы в голове завелись. А тараканы, наверное, кусачие, раз уж он к вам лечиться прибежал.
— Верно, — усмехнулся он. — Кусачие. Разумеется, подробностей тебе знать не нужно. И когда вы с ним пойдёте, ты тоже его ни о чём таком не расспрашивай. Твоя задача — чтобы он не попал в беду. Чтобы шпана его не обидела, чтобы не угодил в какое-то совсем ненужное место.
— Так если шпана, что я сделаю? — изобразил я смущение. — Их же много, и они с ножами могут быть, с кастетами. Помните, как меня тогда били… ну, когда вы меня спасли? Да если б я умел драться, разве валялся бы так в канаве?
— Ну, всё-таки за время твоих скитаний чему-то же ты научился, — невозмутимо возразил господин. — Мне кажется, у тебя есть чутьё на опасность. Вот главная твоя задача — чтобы до встречи с нежелательными людьми дело и не дошло.
Тут я вспомнил кое-какие подробности своего горестного купецкого существования.
— А вдруг меня кто опознает? — озабоченно спросил я и передёрнул плечами. — Вдруг я ещё в розыске?
— Глупости не говори! — отмахнулся господин. — Да кому ты нужен! Ты год бродил по дорогам Державы, и кто тебя схватил? Таких, как ты, десятки тысяч, только и дело стражникам, что приметы ваши запоминать. Вот Алаю нашему — тому действительно за ворота соваться не стоит. Там-то дело иное, большая политика… Ты ведь историю Алая знаешь?
— Ага, — сказал я. — Только знаете, что я скажу. Алаю нашему лучше в доме не появляться, когда юный господин Баалару приходить будет. Потому что вдруг он Алая узнает? Тот ведь тоже в Благородном Училище был, а оно же в городе одно такое. И на вид они одного возраста. Может, вместе и учились?
— Что, поделился с тобой Алай своими бедами? — хмыкнул господин. — Но выводы делаешь вполне здравые. Умён, значит! Вот потому-то я тебе и поручаю такое задание. В общем, постарайся, чтобы вы оба ни во что не вляпались. Завтра, как придёт Баалару, подберёшь ему одежду подходящую, и ступайте. Ну а если чего случится — сразу сюда беги. Только гляди, если вдруг в стражу заберут, ни про него, ни про себя ничего не говори. Соври что-нибудь правдоподобное. Даже если за воришек мелких примут — не беда. Высекут и отпустят. Ну а если не отпустят, то я вас вытащу, и это говорю тебе твёрдо. Усвоил?
На это я лишь молча поклонился. Что тут было говорить? А сам себе я сказал, что вроде не прокололся нигде, ни смелость ненужную не показал, ни слишком уж большую трусость. Обычный такой мальчишка, себе на уме, но приказ господский выполнит, уж не сомневайтесь.
Да, вы правильно интересуетесь! Конечно же, улучил я минутку в тот вечер и спросил Алая о графском сыне Баалару Хидарай-тмаа. Нет, разумеется, я не только не раскололся о том, зачем графёныш к нам пожаловал, но даже и о том, что назавтра мне предстояло его выгуливать. Сказал, что юный граф прыщи сводить пришёл, и что краем уха услыхал я, в кабинет на звонок входя, как Баалару этот господину про Благородное Училище сказал, дескать, учится он там. Вот и любопытно мне, значит, стало, не знает ли Алай такого. По годам вроде близко.
Ну конечно, знакомец оказался! Хоть и не в одном классе учились — Баалару годом старше, но всё равно они же там все друг друга знают.
— А ничего, — пояснил Алай, — неплохой пацан. Не вредный, не обзывался, родом своим не кичился, хотя и мог бы — Хидарай-тмаа в золотых свитках уже тысячу с лишним лет значатся. Только очень уж стеснительным он тогда был, оттого и потешались над ним многие. И слабый к тому же, как занятия по ручному бою, так он в последних. Ну, может, сейчас что изменилось, сколько времени-то прошло…
— Ты осторожнее всё-таки! — посоветовал я. — Когда приём, возле дома не крутись, на глаза не попадайся. Он же сюда ходить будет, пока все прыщи не сойдут. Вдруг тебя увидит, вспомнит — и разболтает. Не по злобе, а так, по глупости. Мало ли кто рядом услышит… А ты же в розыске…
Вот и поговорили.
А на другой день погода исправилась. Облака ветром вдаль утащило, на синее небо солнышко выползло, и утром как вышел я на двор, горшок ночной выносить — так и замер прямо. Играет солнышко, в лужах отражается, капельки на оставшихся листьях блестят, словно камни драгоценные, всеми цветами переливаются. У меня аж настроение поднялось, хотя как проснулся, мрачен был — всё мне в тот миг не нравилось. И прогулка предстоящая, и перед Алаем было как-то неудобно, и за этого самого потерявшегося Алиша боязно. А ещё грызло меня, что так давно я в доме господина Алаглани живу, а только и установил, что чародейство и впрямь есть. Главного же — как именно оно творится, до сих пор не ведаю, и что хуже того, понятия не имею, как это вынюхать. И к тому же о паутинке один раз нарушенной я не забывал. Один раз нарушена — а после нет. Значит, нюхач здешний хитрее, чем мне думалось. Понял, что кто-то его просёк, и стал осторожнее.
Но, почтенные братья, вот ведь как смешно человек устроен — стоит прекратиться дождям, солнышку выглянуть, и как-то затихают все тревоги. Словно зубная боль после того, как отвар из листьев девятисильника выпьешь.
Ну ладно, к делу так к делу. В общем, не успел господин позавтракать, как наш юный граф в ворота позвонил. Там, кстати, хитроумно устроено. Если кто снаружи верёвку дёрнет, сразу несколько колокольчиков звонить начинают, и во дворе, и в доме — причём и в людской, и в кабинете господском. Верёвка снаружи в ход колесо приводит, а от того колеса под землёй, в деревянных осмоленных коробах другие верёвки протянуты.
В общем, побежал я встречать, провёл графёныша в малую гостиную, а сам мигом к господину, доложил.
— Раненько что-то он, — заметил господин, доедая говядину с тушеными овощами.
— Их сиятельство говорят, они вышли из дому в обычное время, как в Училище, чтобы никто не подумал ненужного. Ну и чтобы не болтаться на улице, сразу сюда прибежали, — пояснил я.
— Ну, тогда пускай ждёт. И сам сходи на кухню, поесть не забудь. На голодное брюхо работать не с руки. А ты ведь понимаешь — не гулять тебе сейчас предстоит, а работать. Это сиятельство гулять будет, правильные флюиды впитывать. Но и то — пока будешь с ним рядом, не зови его сиятельством, а называй просто по имени. Мало ли… ушей на улице много…
Ну, спасибо, просветил! Такие вещи не то что я, Гилар, но даже и купецкий сын сходу понимать должен. Однако не заводиться же мне! Молча поклонился.
— Да, и вина Баалару не предлагай. Раз уж он собрался побыть простым парнишкой, то пусть привыкает к простому обхождению.
Это господин верно заметил. Пускай потомится в гостиной.
Потому я неспешно на кухне потрапезовал, да и пару хлебных ломтей в узелок завязал, чтобы, значит, если захочется на свежем воздухе. Проверил одёжку свою, попрыгал, похлопал — всё было ладно. Тогда я за графёнышем пошёл.
— Ну что, ваше сиятельство, айда одёжку выбирать. И уж простите, да только господин велел, пока вы в той одёжке будете, по-простому к вам обращаться, без сиятельств.
— Конечно! — вскочил Баалару. — Я как раз сам хотел о том просить. Знаешь, как надоедает всё это — блистательный, высокородный…
Я, конечно, не знал, но догадаться можно. Особенно учитывая рассказ Алая. А ведь, почтенные братья, легко себе представить, что всё иначе обернулось, и это Баалару бы сейчас ведал тут аптекарским огородом, а его светлость, высокородный господин Алай Гидарисайи-тмаа, пришёл к господину за тайным его искусством. Ну или просто прыщи сводить… И как подумал я это, то решил не чиниться особенно, а говорить с Баалару так, как с Алаем бы говорил.
Повёл я его вниз, в кладовку, где одёжка хранилась. Там уж, поверьте, было из чего выбрать. Понятное дело, рвань нам не требовалась — ведь не бродяжкой Баалару следовало одеть, а вполне прилично. К примеру, как ученика медника или горшечника, или купеческого мальчика на побегушках. Поэтому подобрал я ему куртку суконную серую, и штаны с карманами, тоже суконные, только чёрные, на голову картуз, на ноги башмаки кожаные с подошвой деревянной. Графа в таком не признать, но и не босота какая.
Думал, потребует, чтоб отвернулся я, когда переодеваться станет, но не потребовал. А я сообразил, что меня-то ему чего стесняться? Мало, что ли, в графском доме слуг вокруг него бегало? Ну вот и я такой же. Лакей. Оно и ладно, не в друзья ж мне к блистательному набиваться. Пусть сначала, как Алай, всего лишится и в розыск попадёт.
— Ну, готов, что ли? — оглядел я графёныша строгим взглядом. Вроде и ладно, одёжка мастеровая на нём сидит словно на него и пошита. Башмаки деревянные раздолбаны, на холщёвых штанах заплатка сзади. Только вот рожа… И не то беда, что умытая, а что глаза уж больно не простецкие. Верно сказано, добрые братья, соколиного птенца с воробьём не спутаешь. Хотя и другое сказано: не всяка стрела в цель попадает. Уж разок прогуляемся, да и время рабочее, все при делах, кто там в парнишку пялиться будет…
И отправились мы на прогулку. Понятное дело, не через ворота, нечего дежурившему при них Хайтару лишнее видеть. Дальней калиткой, что над оврагом, выбрались, а там в кусты, потом на пустырь, и скоро на Сотскую вышли. А оттуда уже на солнце повернули, к востоку, стало быть.
Ну, идти да молчать странно было бы. Коли двое пацанов мастерового вида праздно шатаются, они болтать должны. А ежели молчат — то со стороны приметнее. Потому и приступил я к своему нежданному приятелю с расспросами: