Рысёнок в осоке у ручья наткнулся на лягушку. Шерсть вздыбил, зубы оскалил, шипит… и пятится назад, — тоже не очень опытный герой!
Даже ласточки — уж на что безобидная птица! — нападают на ворону, что присела на конёк крыши. Щебечут тревожно, проскальзывают так близко, что ворона приседает и разевает клюв. Под коньком у ласточек гнездо, и кто его знает, что задумала непрошеная гостья.
Лето пришло…
Стоят травы ещё некошеные, нетоптанные. Стоят травы укосные, на полуденном ветру мягко шелестят. В луговой траве, того и жди, проглянет алая ягодка земляники, в лесной траве вот-вот покажется красная шапочка гриба-колосовика.
«Красное лето никому не надокучило», — говорят в народе.
В Латвии народ любит птиц. Рассказал я одному знакомому латышу про удивительную сороку Галю — воспитанницу харьковской юннатки Милы Пипчéнко. Сорока эта на чисто русском языке посылала ребят спать, чуточку только пришепётывала:
— Шпать! Все, все шпать!
Латыш сказал, что для него это не удивительно, потому что у них в Латвии даже неприручённые птицы, бывает, говорят на латышском языке. И рассказал мне такой случай.
Нынче весной он развесил в своём саду много новых птичьих домиков, — и все дуплянки, скворечники, синичники сейчас же были заняты разными дуплогнёздиками. Потом ему пришлось надолго уехать в Ригу, — и попал он к себе в деревню только в начале лета. Подходит к своему саду и вдруг слышит, — кто-то радостно его приветствует весёлым свистящим голосом:
— Свейки, свейки, свейки! Лабрит!
«Свейки!» — по-латышски — «Привет!», а «Лабрит!» — «Доброе утро!»
Хозяин остановился, но ни в саду своём, ни на крыльце дома никого не увидел. Решил, что ему это просто послышалось, и вошёл в сад. И тут опять — теперь прямо у него над головой раздалось весёлое: «Лабрит! Свейки, свейки, свейки!»
Латыш взглянул вверх и увидел скворца! Чёрный, весь в ярких блёстках скворчик сидел рядом со своей скворечней, смешно трепетал крылышками и высвистывал: «Свейки, свейки, свейки!» — как бы приветствуя хозяина.
Потом оказалось, что каждое утро все колхозницы и колхозники, проходя мимо сада, приветствовали этого скворца, — домик его у самой дороги, — словами: «Свейки!» и «Лабрит!» Вот скворчик и вызубрил эти приветствия.
А добрый привет всегда по сердцу птицам, как и людям.
Солнышко закатилось, в лесу темно стало, звери да птицы спать легли. Кто в норе похрапывает, кто под кустом посапывает, кто на ветке неслышно спит.
А вот Бобёр, ночной работник, спать не хочет. Из своей хатки бобровой вылез, речку переплыл и на берег выбрался.
Между деревьев идёт-бредёт, широким хвостом подпирается.
Увидел на берегу толстую осину. Оглядел со всех сторон, примерился — и давай грызть-подпиливать!
У Бобра зубы как долотья, шибко режут, только стружка летит. Задрожала осина.
Под корнями осины, в земле — нора. Выглянул оттуда испуганный ёж:
— Ты чего, Бобёр, делаешь?
— Осину валю, хочу в речку столкнуть.
— Ой, Бобёр! — говорит ёж. — Не вали осину, не толкай в речку! Ведь тут мой дом. Осина мою нору прикрывает, от дождя заслоняет. Худо мне без неё придётся.
Не беда, — отвечает Бобёр. — Зверь ты не привередливый, тебе всё равно где жить — хоть в норке, хоть в ямке. Другое место найдёшь. А мне осина вот как нужна: речка мелеет, вода убывает, надо плотину строить.
Сказал это и опять грызть принялся. Зубы скрыгчат, стружка летит, ещё сильнее задрожала осина.
В осиновом стволе — дупло. Выскочил оттуда Горностайка.
— Ты чего, Бобёр, делаешь?
— Осину валю, хочу в речку спихнуть.
— Ой, Бобёр! — говорит Горностайка. — Не вали осину, не пихай в речку! Ведь тут мой дом; и тепло в дупле, и мягко, и ветер не задувает. Худо мне тогда придётся…
— Не беда, — отвечает Бобёр. — Ты зверь бродячий, нынче тут спишь, завтра — там. И не твоё это дупло, не для тебя делано. А мне осина вот как нужна: речка мелеет, вода убывает, надо плотину строить.
Сказал так — и опять грызёт. Скрыгчат зубы, летит стружка, мелкой дрожью дрожит осина.
На макушке осины, в развилке сучков, подвешено лёгкое гнёздышко. Выпорхнула из него Иволга, золотая птица, спрашивает серебряным голосом:
— Ты чего, Бобёр, делаешь?
— Осину валю, хочу в речку столкнуть.
— Ой, Бобёр! — говорит Иволга. — Не вали осину, не толкай в речку! Ведь тут мой дом. Сколько я старалась, пока не сплела корзиночку из стебельков, травинок и тонкой бересты! Теперь у меня птенчики вывелись, в корзиночке, как в зыбке, качаются. Пожалей их!
Бобёр упёрся на хвост, голову кверху задрал. Посмотрел, подумал.
— Так и быть, — говорит. — Не буду валить осину. Если на ней твой дом да дети в нём, то надо пожалеть…
И пошёл другое дерево искать.
В гнезде у рябушки — самочки рябчика — появились рябчата. Было десять с пятнышками яиц, стало десять пятнистых цыплят. Пушистых, как одуванчики. И у каждого одуванчика клювик и лапки.
Даже кукушка, которая сроду птенцов не выводила, и та позавидовала.
— Пуховички хорошенькие! — ахнула она.
Скоро отросли у рябчат перья на крылышках, и стали они «поршками». По вечерам сами вспархивали на дерево — повыше от звериных зубов. И всю ночь сидели на сучке рядком, как бусы.
— Ни забот, ни труда с малышами! — умилялась кукушка. — Одно удовольствие!