А проруби на что?
Чернобрюхая птичка ростом со скворца попрыгает-попрыгает по льду — ещё и песенку споёт, — да вдруг бултых в прорубь головой вниз!
Думаете, — утопилась? Ничуть не бывало! Вон она бежит по дну речки, цепляясь коготками за камешки. Вся будто в серебряной рубашке, — это на ней воздух пузырится. Вот-вот колупнула носом камешек, достала из-под него водяного жучишку, повернулась, замахала крылышками, взлетела под ледяную крышку — и выскочила в прорубь. Оляпка это, «водяной воробей».
Р-р-р-р! Мор-р-роз по шкур-р-ре! Спал сладко, медовые сны видел. Только вдруг слышу: стригут! Стригут, как овцу, машинкой! Как начнут от пятки, так и ведут машинкой по лапе, по боку, по плечу — до самого загривка. А уж за волос дёргают, а уж щекочут!
Лопнуло даже моё медвежье терпение. Заворочался я и… проснулся! Обрадовался, что во сне мне всё это приснилось. Но только лапой на боку пощупал — шерсть от страха поднялась дыбом! Да не вся шерсть поднялась. От пятки до загривка дорожка в шерсти выстрижена! Чисто — до кожи!
Прощай, медовые сны! Прощай, тёплая шуба! Добрались охотнички — с живого шкуру тянут!
Повернулся я в берлоге. И вдруг вижу — мыши! Мыши, — чтоб их хорёк съел! Разбегаются и мою шерсть клочьями в свои норы тащат! Вот кто меня стриг! Зубы-то у мышей что твоя машинка! Напугали, окаянные! Того и гляди весной из берлоги нагишом вылезешь! Б-р-р-р!
Историю эту медведь не из лапы высосал. Это не шутка. Это правда. Учёные и охотники заметили, что лесные полёвки иногда выстригают в шерсти спящего в берлоге медведя «дорожки» и шерстью медвежьей утепляют свои гнёзда.
Мы — клеточные птицы. Мы сейчас живём в клетках у ребят. И мы жалуемся.
Нет, нет, мы жалуемся не на всех ребят, которые держат нас в клетках! Мы жалуемся только на тех, кто думает, что стоит птицу посадить в клетку, бросить ей горсть зерна, поставить баночку с водой — и достаточно: птица будет жить да радоваться.
Нет, нет и нет! Ни жить, ни радоваться у такого хозяина мы не будем. Скорее всего мы помрём.
Просим всех ребят только тогда брать нас к себе, когда у них будет для этого подходящее место, подходящие клетка и корм. Потому что больше всего мы погибаем не от «тоски по свободе», а от неумелого ухода и от не пригодного для нас корма.
Жалуемся на гололёд! Сучки и ветки покрылись ледяным чехликом. По-охотничьи — это ожеледь. Просто беда! Ножки скользят, до насекомышей не добраться. Надеемся на вас, ребята. В гололёд нам особенно дорого ваше угощение на кормовых столиках!
На кого жаловаться — знаем, а вот кому жалобу подавать, — неизвестно!
Были мы прямые, стройные, статные, а стали кривые и горбатые. И во всём снег виноват! Без передышки сыпал два дня и две ночи. Навалился на плечи, согнул дугой и головой в сугроб окунул. Того и гляди спину переломит!
Неужели и управы на него нет? Не стоять же нам до весны вниз головой!
От РЕДАКЦИИ. Управа на снег есть — оттепель или ветер. А пока терпите и ждите. Будет, будет ещё и оттепель и метель. Станете вы опять прямыми и стройными
На мою кормовую полочку прилетают три птички. Папа говорил мне, как они называются, да я забыл. Помню только, что первую птичку он назвал так же, как называют один весёлый танец, вторую — как называют разливательную ложку, а третью — именем крупы.
Вспоминаю, вспоминаю и никак не могу вспомнить!
Может, вы вспомните, ребята?
Папа мой на весь отпуск уезжал на охоту. Трёх зверей добыл он на охоте. У одного зверя хвост называется труба, у второго — полено, а у третьего — цветок.
Отгадайте: каких зверей добыл мой отец?
У меня за окном кормовая полочка для птиц. Прилетают на неё одни воробьи. Но я их не прогоняю, я по воробьям температуру узнаю.
Если воробьи на полочке гладенькие да аккуратные, — значит, тепло на дворе. А если взъерошенные, будто надутые, — тут уж береги уши и нос!
Я давно заметил: ударит мороз — воробьи сразу распушатся. А вот для чего, — не пойму!
Если знаете кто, — объясните.
Март — месяц света и птичьих запевок. Неделю гуляла метелица — плакала, пела, сердилась.
Однажды, близко к полудню, открылась среди туч лазурная дверка и кинулся вниз светлый и тёплый луч. Он легко побежал полем к далёкому лесу.
Забежал лучик на опушку и замер… Вокруг стояли озябшие, молчаливые ёлки.
— Я Март! Я кусочек солнца, — сказал луч. — Почему не радуетесь и молчите?
— Посмотри на нас, — скрипнула старая ель, — посмотри хорошенько. Видишь, как прижаты наши руки мёрзлым снегом?
Март глянул, и тотчас соскользнула по хвое тяжёлая навись; дрогнули, распрямились и приветливо зашелестели свободные ветви; и когда лучик убежал, они долго махали ему вслед.
В лесной глуши по кромке болота бродила большая птица. И сюда заглянул весёлый луч. Он, как фонариком, осветил глухаря и радостно крикнул:
— Я Март! Я свет и тепло! Грейся, старый, и думай о весне.
Вспыхнули сине-зелёные перья на чёрном зобу глухаря, кровью налились брови.
Щёлкнул звонко и важно пошёл, как поплыл. Потянулись длинные борозды по снегу от тугих напруженных крыльев.
А лучик Март уже далеко. Опять бежит, искрится по лесам и полям. Вот задержался в кружевных снежных пещерках у спящего ручья.
— Что спишь, ручей? Я Март! Я пришёл проведать тебя. Слушай! Скоро весна!
Сверкнули водяные капли и сбежали вниз по склону. Проснулся ручей и чуть слышно сказал первые слова привета свету и солнцу.
У колхозного амбара снегу навило вровень с крышей. В тишинке за сугробом — стайка овсянок. Поодиночке залетают в тёмную дверь амбара, дружно взлетают от каждого шороха и садятся, утопая по брюшко, на снег. На пороге крутится бойкая синица.
Добежал и сюда светлый луч. Сразу раздёрнулись тучи и открылось синее-синее небо. Повернули овсяночки жёлтые грудки к солнцу, и одна из них завела весёлую песенку:
— Синь-синь-синь! С-и-и-инь!
— Не так! Не так! — заволновалась синица. — Слушайте, как надо петь: Синий-день! Синий-день! Синий-день!..
— Узнали меня, — рассмеялся Март. — Пойте. Я у вас побуду ещё и побегу дальше.