— Полный хаос, — сказал Баринов. — Шулерство и хаос.
— Хаос хаосом, — удовлетворенно сказал Малахов, закуривая и отхлебывая чай, — а все сбылось, как было сказано. Плюс-минус означенные пятнадцать процентов.
— А машина во дворе? — спросил Баринов.
— Какая еще машина? — встревожился фатумолог.
— Которая чуть не сбила меня.
— Не было никакой машины.
— Как не было, когда я еле отскочил?
— Это уж ваша собственная рассеянность. Слишком были потрясены и все такое, а оттого не смотрели по сторонам. По карте нет никакой машины.
— Нет, — упорно сказал Баринов. — Это тоже следствие того нищего.
— Какого еще нищего?
— Который подвернулся в конце третьего дня. Я ему сам не подал, но приятель положил мою трешку.
— Это несущественно.
— Нет, — твердо сказал Баринов. — Существенно все.
— Кто бы спорил, — примирительно сказал фатумолог. — Я же не все могу предусмотреть. Еще раз говорю: наше дело предупреждать, ваше — избегать рожна. Договорились?
— Договорились, — блекло сказал Баринов. — Я могу рассказать невесте о вашем прогнозе?
— Почему же нет? — Фатумолог пожал плечами. — Непонятно, как вы будете после этого уходить.
— А что с ней будет, если я ее брошу?
— Если сразу, в одночасье, то она, по всей вероятности, вскоре уедет в Париж. Будет такая возможность на работе в ближайшее время. Если будете тянуть, — продолжал фатумолог, — Париж пролетает, но через какое-то время появится перспектива брака. Правда, не очень удачного. Зато опять с заграницей, она ведь у вас мечтает о Париже, верно? Язык учила… (Этого в автобиографии у нее не было, вспомнил Баринов. Чертова Кассандра небритая.)
— И с мужем она уедет?
— Не исключено, что уедет. Или будет выезжать ненадолго — как получится. Отношения с вами сохранятся самые дружеские. Будет вам духи для жены из Парижа присылать.
«Похоже, он за меня решил», — подумал Баринов.
— А скажу я ей или не скажу — это как-то… влияет?
— Не влияет, — покачал головой фатумолог. — Она многое чувствует сама. Именно поэтому вы ее пять месяцев уговариваете жениться, а она тянет, тянет и наконец отправляет вас ко мне.
— Но ведь что-то я должен буду ей сказать!
— Это ваше дело. Вы человек пишущий, придумаете. Выбор остается, но помните, что Париж ей замаячит на работе очень скоро. Если она будет одна — отказываться грешно.
— А будет она… счастливее без меня?
— Это вопрос к Господу Богу, — сказал фатумолог. — Полагаю, что лучше, чем с вами, ей вряд ли будет с кем-то. Вы хорошая пара. Иначе не было бы распределения и самой ситуации выбора, при которой ваш друг подвергается такому риску.
— Логично, — после паузы сказал Баринов.
— Не без того, — согласился Малахов.
— Я должен вам сообщить о своем выборе? — вдруг решился спросить Баринов. Это был хитрый вопрос: фатумолог мог сказать, что о выборе уже знает, и постепенно из него можно было бы вытянуть остальное.
— Зачем? — Фатумолог снова пожал плечами и допил чай. — Вы можете мне звонить, телефон я оставлю. Но если бы каждый клиент стал меня держать в курсе своей биографии — у меня бы не осталось времени на чистую науку. Вы человек неглупый, вам я могу говорить нелицеприятные вещи.
Только тут Баринов понял и остро пожалел фатумолога, ибо представил себе, в каких ворохах чужой судьбы должен был тот копаться. Как чиста, холодна и стройна должна ему казаться чистая наука после пахучего, теплого, засасывающего болота чужих биографий, с коммунальными дрязгами, с застарелыми комплексами, с мелкими безумиями, неотличимыми от настоящих догадок. Как невыносима куча деталей, интимностей, ненужных подробностей, корявых почерков, сломанных жизней, безграмотно разыгранных комбинаций! Так, должно быть, чувствует себя врач, обходящий квартиры бедняков и возвращающийся потом в свою безупречную, хоть и бедную лабораторию, где нет ничего лишнего.
— Ладно, — сказал Баринов и встал. — Все, что могли, вы сделали. Спасибо. Может, и к лучшему.
— Почти все к лучшему, — сказал фатумолог, тоже вставая. — Теория имманентности снимает такие категории — «лучше», «хуже»… Лучше — в наших координатах — то, что совпадает с естественным ходом вещей, не насилует его.
— И Дахау совпадает? — спросил Баринов.
— Нет, — печально сказал фатумолог. — Дахау не совпадает. Такие вещи случаются. Это как землетрясение. Предсказать можно, мотивировать нельзя.
— Я пойду, — сказал Баринов.
— Больше, надеюсь, не увидимся, — серьезней обычного сказал фатумолог.
— Сильно достал вас?
— Не в том дело. — Фатумолог подал ему пальто. — Если все будет у вас хорошо, вам незачем будет сюда еще раз приходить.
— Это по карте?
— Это по логике вещей.
Дверь захлопнулась с подозрительной поспешностью, и дальше была дорога домой, смазавшаяся в одно снежное, оттепельное, расплывчатое пятно.
Дунский был человек-несчастье и обладал феноменальным даром разрушать все, к чему прикасался. Когда в начале их знакомства он звонил Баринову и предлагал напечатать подборку для альманаха, Баринов добросовестно печатал, отвозил, подолгу сидел у Дунского, слушая его стихи и рассказы о том, какой грандиозный будет альманах и какие великие люди (Даша, Маша, Коля) дали в него тексты. После чего альманах благополучно лопался, и залогом того было участие в нем Дунского.