– Последний раз спрашиваю, и больше не потерплю лжи. Отвечай: кто ты такой, и каким образом ты связался с семьёй Шинджу?!
Лис вдохнул и выдохнул, стараясь не замечать того привкуса металла, что возник во рту: из разбитой губы текла кровь, и этот вкус на языке отнюдь не способствовал спокойствию и гармонии. Скрестив руки на груди, он горько усмехнулся:
– В чём-то ты прав, но во многом и ошибаешься.
– Вот как? – нахмурился Сабуро Кадани, и его лицо ещё сильнее стало напоминать статую, высеченную из мёртвого камня: такое же холодное и безразличное ко всему. Сибори знал, что этому человеку ничего не стоит зарубить его прямо сейчас. Но постепенно возвращался прежний азарт, желание обмануть, обвести вокруг пальца этого сильного и умного мужчину. Ведь разве может принести сладость победа над дураком, коим был повелитель южных земель? Одолеть тигра – вот истинная сладость.
– Я родился в землях, что тогда были подвластны Курокаве, в семье лекаря. Говорят, что мать моя явилась к людям из леса, но я не знаю, кем она была: я почти и не успел узнать её, когда жители деревни, решив «спасти» отца от околдовавшей его лисицы, ворвались в наш дом. Отец и я тогда сумели бежать; мать осталась, чтобы остановить жителей. Больше я не видел ни нашего дома, ни мою мать: толпа забила её насмерть камнями, как дикого зверя.
Кажется, тигр успокаивался: он вслушивался в речь Сибори, и лишь изредка позволял себе пошевелиться. Понимая, что ему удалось завладеть вниманием Кадани, решившего, что сейчас испуганный лис откроет ему всю правду, мнимый колдун продолжал:
– Мы нашли приют на самой границе владений Курокавы, не думая, что когда-либо ещё нам придётся бежать. Но вскоре снова начались войны, и наша деревня пала одной из первых. Что сделал Курокава, чтобы защитить нас? Ничего!
Сейчас следовало играть свою новую роль без фальши: учуяв хотя бы тень лжи, господин Кадани легко лишит жизни посмевшего снова обманывать его лиса. Вдохнув глубже, Сибори завершил свою речь такими словами:
– И тогда я решил: правитель, которому нет дела до его подданных, должен умереть. Я много времени потратил на то, чтобы добраться до него, чтобы найти способ оказаться в его окружении. Я лишь хотел избавиться от него; увы, тот яд, что я приготовил для господина Курокавы, попал не к нему. Госпожа Юмихимэ тоже погибла, но её смерти я не желал. Как не желал и смерти Йошимару: я мстил отцу, не детям.
Вновь воцарилась в пустынной комнате тишина. Сжимая руки в кулаки и опуская голову, Сибори прикидывал: не зря ли рассказал, что отравил ни в чём не повинную девушку. Но после пришёл к выводу, что не зря: в конце концов, нет лучше той лжи, чем та, что следует рука об руку с правдой.
– Значит, ты хотел лишь убить Курокаву, и пытаешься убедить меня, будто в остальном нет твоей вины?
– Может, и есть, но отнюдь не потому, что я этого желал, – вскинул голову Сибори. – Но я… я могу тебя понять.
Отвращение на лице владыки востока становилось угрожающим: ещё немного, и тигр пожелает раздавить собеседника, как какого-нибудь наглого жука. Но новая мысль пришла в голову быстро, и лис воскликнул:
– Меня вела моя боль – так же, как сейчас твоя ведёт тебя. Ты хочешь найти кого-то, на ком сможешь выместить ярость, но знаешь что? Я убил того, кого ненавидел, и моя боль не стала меньше. Я потерял не только мать и отца, но и… человека, который был мне очень дорог.
Занесённая для удара рука повелителя восточных земель дрогнула: даже самый бесчувственный человек не сумел бы не заметить те искренние страдания, что прозвучали в последней части фразы. Сейчас Сибори и в самом деле не лгал, снова и снова торопливо рассказывая о Шигэру, о том, как тот погиб, умолчав лишь о том, что сам и лишил его жизни.
Сибори уже не подбирал слова: не мог. Его речь становилась несвязной, слова путались и застревали в горле, не желая выбираться наружу. Кажется, по лицу текла уже не только кровь из разбитой губы, но и слёзы. Искренние слёзы, подделать которые не сумел бы даже самый великолепный актёр.
Сабуро Кадани молчал, глядя на лиса. Пусть он по-прежнему не верил мнимому колдуну до конца, но легко можно было понять: из его лица ушло прежнее напряжение, ушла ярость. Может, всему он и не верил – но слезам поверить смог.
– Хотел бы я понять, правду ли ты говоришь на этот раз. Побудь пока здесь; тебе принесут пищу и воду, так что не умрёшь. Завтра расскажешь мне подробнее о том, как именно вышло, что от твоего яда погибла Юмихимэ ,а не её отец, и какую роль ты сыграл в смерти самого Такео.
Пусть сейчас лис плакал, но в глубине души он усмехался. Обычно слёзы считают женским оружием, но тем сильнее удар, когда таким орудием пользуется мужчина. И пусть уходит владыка Востока: у Сибори как раз будет время хорошенько продумать, что он скажет завтра…
Время ползло невыносимо медленно, как змея с наступлением осени, когда кровь её остывает и становится такой же холодной, как окружающая земля. Все слова давным-давно были продуманы, давно расставлены по местам; оставалось лишь дождаться возвращения владыки Востока. Сибори надеялся, что кто-нибудь не подкинет господину Кадани новый повод считать его изменником, пока приходится сидеть под замком. Как же это было унизительно – чувствовать себя в чужом доме не гостем, тем более – не равным, а всего только жалким пленником! Лис уже решил для себя, что не станет служить Кадани – даже если удастся подмять под себя этого сильного мужчину. В лучшем случае можно будет использовать его, дабы одолеть самых серьёзных противников – семейство Шинджу.
Покуда Сибори ещё не решил, каким именно образом надлежало бы расправиться с теми, в чьём распоряжении – неуловимый убийца. Из всех слабостей, что могли быть у мужчины, широко известна была лишь одна: у последнего главы рода, Тэцуи Шинджу, не было сыновей, а сам он не отличался молодостью и крепостью здоровья. Убив его, можно было бы лишить государство головы; что могут его дочери, какими бы они ни были прекрасными? На всю страну они известны своей легкомысленностью и стремлением к красоте как к единственной цели жизни. Нет, их можно в расчёт не брать: жалкие ожившие подобия фарфоровых кукол, какие часто вырастают в богатых семьях, где дочерям нет нужды работать, и остаётся лишь скучать взаперти. Другое дело, будь у господина Шинджу сыновья. Род Шукима в этом плане куда опаснее своей многочисленностью: сам глава рода, его супруга и двое сыновей, старший из которых вдобавок уже имел жену и собственного ребёнка, совсем маленькую девочку. Для Сибори оставалось загадкой, отчего эти люди, обладающие сильной армией и отнюдь не боящиеся не оставить после себя потомков, держались в стороне от всех конфликтов. Возможно, желали дожить до того дня, когда остальные три рода перебьют друг друга или же настолько ослабнут, что их можно будет взять и без войны, голыми руками…
– Прошу простить, – неслышным шагом в комнату вплыла Нанаши. Присев рядом, она аккуратно поставила на пол поднос с едой. Да, она не была красавицей и не отличалась грациозностью движений. Но что-то в этой служанке всё же настораживало Сибори, и он толком не мог сказать, что именно: вроде бы раньше он не замечал за ней ничего предосудительного. Быть может, это просто вполне разумная уверенность умного человека в том, что не могут существовать в мире столь нелепые существа: суеверные до крайности, склонные верить бессмысленным приметам, лишённые ума и красоты. Интересно, отчего господин Кадани не пожелал прогнать прочь подобную служанку? Неужели ему приятно наблюдать в своей резиденции столь никчёмное существо? Такие деревенщины, как она, обыкновенно не могут удачно пристроиться…
Естественно, вслух Сибори не высказал своего пренебрежения: к чему ему ругаться с той дурочкой, что, пусть и весьма нелепо, попыталась обелить его перед господином? Напротив, следует показать ей своё расположение: тогда даже такое глупое создание сможет оказаться полезным. После таких размышлений Сибори улыбнулся:
– Благодарю вас. Жаль, что я вынужден сидеть взаперти, но, думаю, это недоразумение скоро выяснится.
Служанка, смущённо склонив голову, торопливо покинула комнату: не иначе как господин запретил ей говорить с пленником. Ничего страшного: сейчас глупая девочка не нужна.
Не то чтобы Сибори не мог сбежать: стены в этой комнате не отличались особой прочностью. Но сейчас требовалось не бежать, а остаться, более того – восстановить свой прежний статус советника. Ведь без поддержки хотя бы одного великого рода или без собственной армии нечего даже думать о том, чтобы сыграть в истории островов сколько-нибудь значимую роль. Если бы только уцелели те, кого он некогда вырвал практически с той стороны Отражённых Небес! Но те солдаты Курокавы полегли вместе со многими другими во время ночной битвы с воинам Кадани; немногие выжившие сгинули во время попытки убийства Йошимару. Проклятье, как же поступить?! Какая ложь должна расцвести, будто цветок под солнечным светом, чтобы только Сабуро поверил в неё?
Тем временем снаружи послышались шаги. Пусть за окном ещё вряд ли разгорелся рассвет, к пленнику явно направлялся хозяин резиденции. Немудрено, что после произошедшего он не сумел уснуть: можно ли спать, когда лишь ничтожно малое время назад обнимал бездыханное тело возлюбленного?..
– Это вы? – придав своему голосу удивлённую интонацию, посмотрел на вошедшего господина Сибори. – Простите, но я не думал, что вы придёте сразу же после того, как прикажете меня накормить.
– Мне нужен ответ.
Короткая фраза мало что сказала мнимому колдуну, и он осторожно заметил, надеясь, что не разозлит непредсказуемого господина Кадани: тигров лучше не дразнить, даже если кажется, что они спокойны.
– Какой именно? Позвольте, но я не дам вам ответ, пока не услышу вопрос.
Владыка Востока тряхнул головой, будто пытался привести в порядок расползающиеся мысли. После с его уст всё же вырвалось относительно конкретное:
– Что именно ты сделал? Отчего погибла та, что должна была стать моей женой? Отчего Курокава решил лишить меня жизни? Ведь не оттого же, что я и его сын… – вспомнив о Йошимару, чьё тело, верно, ещё покоилось в одной из комнат резиденции, Сабуро устало закрыл глаза. Сильный тигр, который не может позволить себе такую роскошь, как слёзы. Тем легче будет его одолеть – бить его же оружием, его же понятиями о чести и долге…
– В этих землях растёт один весьма интересный цветок. Сам по себе он не опасен, но лишь до тех пор, пока срезанный стебель не смешается с водой. Тогда даже аромат этого цветка становится ядовитым, и несёт погибель всякому, кто вдохнёт его. Я сорвал цветок и передал госпоже Юмихимэ с просьбой, чтобы она передала его в дар отцу. Но девочка решила оставить красивый цветок себе. Да, я виновен: в том, что не поднёс ядовитое растение лично. Но разве принял бы от меня подобный дар Курокава? Нет!
Владыка Востока молчал, и Сибори всё больше уверялся: он на верном пути. И вновь он почти не лгал – лишь малая толика лжи искажала события до неузнаваемости, делая его жертвой обстоятельств, а не виновником всего произошедшего после его появления в резиденции семьи Курокава.
– После гибели госпожи Юмихимэ её отец – старый дурак! – возомнил, будто это вы лишили её жизни. Он прознал о вашей любви к Йошимару, и решил, что это могло послужить достаточным основанием.
– В таком случае, это было действительно глупо, – во взгляде тигра мелькнула тень недоверия, и Сибори торопливо принялся оценивать свою ложь: что не так? Прежде, чем он сумел понять, правитель восточных земель заговорил:
– Разве не правильнее было бы для меня, в случае нежелания, отказаться от свадьбы? Я не любил ту девочку, но полагал, что она со временем сможет стать достойной женщиной и хорошей матерью. Скажи, сколькие в этом мире имеют возможность жениться на той, кто им по нраву?
Сибори досадливо молчал, всё ещё пытаясь понять, что в его рассуждениях смутило господина Кадани. А тот продолжал:
– Ты полагаешь, Курокава не понимал этого? Он и его армия нуждались в союзе с моим родом гораздо больше, чем я. Даже если он знал о том, какие чувства я испытываю к… его сыну, он бы сообразил: чтобы быть рядом с ним, мне достаточно остаться в их резиденции как супругу Юмихимэ.
Сибори едва подавил раздражение: каким же говорливым неожиданно стал этот мужчина! Заметил лис и другое – господин Кадани упорно не произносил имя Йошимару, видимо, стараясь таким образом отстранить себя от прежней любви. Похвальное стремление – жаль, что обречённое на провал: боль сквозит в каждом его движении, в каждом жесте.
– Так решил бы умный человек, которому не затмевает глаза боль и желание обвинить кого-то в ней. Курокава же был просто тщеславным глупцом, не способным править; разве можно назвать разумным того, кто не способен даже удержать в узде собственные чувства и отличить правду от домысла? Я пытался убедить его в том, что вы невиновны – не открывая, разумеется, своей вины. Но… не смог. И в этом тоже есть моя вина. Но более я ничего не сделал, готов поклясться тем, чем вы пожелаете…
Тигр чуть сощурился, будто и в самом деле был большой кошкой, загнавшей в угол долго изворачивавшуюся крысу:
– Ты говорил, что у тебя… был возлюбленный. Но не назвал его имени. Скажи, как его звали?