Не любил Сибори жалеть о былом, и предпочитал не оглядываться назад. Но почему-то сейчас, вдыхая запах ночного воздуха, несущий ароматы листвы, влажного речного ила и отдающей тепло земли, уставшей от солнечного света, он не мог не думать о своём прошлом, прошлом, что ныне цепями сковало его.
Всю свою жизнь он провёл, словно в цепях. Сначала, очень давно, была мама, не желавшая отпускать от себя маленького сына. Наверное, красивой женщиной она являлась, но Сибори не мог припомнить, как же выглядело её лицо. Помнил он лишь отдельные его черты – широко распахнутые прозрачно-изумрудные глаза с длинными золотистыми ресницами, худые руки с загрубевшей от работы в воде кожей, тихий, вкрадчивый голос. Но более всего в памяти отпечатались её волосы – золотисто-рыжие, длинные, что окутывали её фигуру до самой талии. Такие же, как теперь у её сына. Она считала свои волосы, столь нравившиеся отцу Сибори, Фудо Аиши, проклятием: ведь именно из-за них считали её сограждане оборотнем-лисицей, околдовавшим уважаемого врача. Как плакала она, гладя по голове такого же, рыжеволосого сына, как боялась отпустить его одного в деревню, не без оснований полагая, что жители могут его, точно какого демона, насмерть камнями забить…
Потом был отец: после смерти женщины, что он из-за предрассудков толпы не мог назвать своей законной женой, он предпочёл вместе с маленьким сыном уплыть как можно дальше от родных мест. И снова он не дал сыну выбора, приковав его к себе. Не то чтобы Сибори злился нынче на отца, но иногда мелькали у него мысли, что если бы не долгие девять лет учения в далёкой стране, его жизнь могла бы быть иной.
Последней же цепью, что он принял по своей воле, стал Шигэру. Красивый мужчина с мягкой улыбкой, приютивший у себя вернувшегося из-за океана Сибори, стал для него сначала другом, а после – и любовником. Если бы по-прежнему, как после смерти отца, Сибори оставался одиноким, то уж давно отправился бы на войну: в конце концов, на поле боя есть шанс отличиться и быть замеченным правителями множества земель.
Медленно текла неширокая река. Где-то очень далеко вливаются её воды в океан, растворяются среди прочих, и уже неясно, была ли эта река. Так и люди, что не сумели выделиться среди прочих, растворяются в веках, и лишь немногие достойны быть запомненными.
– Если и правду говорят, что духи обитают в воде и на земле, – неожиданно проговорил вслух Сибори, – То хотел бы я с ними повстречаться. Ведь ведомы им пути судьбы, и рассказали бы они, как стоит поступить. Неужто лишь затем я лучше других, чтобы вечно здесь гнить?!
Естественно, ничего не произошло после этих слов: стоило ли ждать, что кто-то из духов явится на зов человека! Порой жалел Сибори, что он не лис-оборотень, на призыв которого откликнулись бы духи, признав за своего.
– Не подскажешь ли, добрый господин, как добраться до деревни? – неожиданно послышался старческий голос чуть поодаль. Подняв глаза, увидел Сибори у речной воды старца в дорожном плаще. Ничего волшебного в нём не было: ни блюдца с водою на голове, ни чего-то подобного, что позволило бы заподозрить в нём духа речного. И всё же на всякий случай приветственно поклонился Сибори старику:
– Приветствую вас, господин. Однако, припозднились же вы.
– Верно. Не ждал я, что задержусь в пути, да только на караван торговый, с которым я шёл, напали по дороге. Хорошо, охрана разбойников удержала: но, пока сражались они, нельзя было путь продолжать.
Эти слова окончательно убедили Сибори в том, что перед ним простой путник, лишь по случайности оказавшийся близ реки: обыденной ситуацией было то, о чём повествовал он. В военное время совсем не следят правители за тем, что на их родине творится, лишь на чуждые земли обращая жадный взор. И разом показались все прежние мысли абсурдом. Чтобы он, образованный человек, поверил в то, что есть какие-то там речные духи!
– Деревня здесь неподалёку: я сам туда направляюсь, и, если желаете, я мог бы вас проводить, – конечно, не любил просто так быть доброжелательным Сибори, но стариков он всё же уважал. Тем более что всё равно ему предстоит обратный путь до окраины деревни.
Улыбнулся старик:
– Благодарю за помощь, добрый господин. Не могли бы вы подойти? Стар я, и тяжко мне идти. Да и устал я, признаться.
Сибори приблизился, но не спешил старик опираться на его плечо. Лишь улыбнулся вновь, указывая отчего-то рукой на камень:
– Во многое люди верят среди хаоса, но в чудеса почему-то не верят. А между тем – взгляни, какое чудо.
Лишь сейчас обратил внимание Сибори на то, что с другой стороны камня, упрямо проталкивая прямо сквозь твердь свои зелёные ростки, распустился прекрасный, фиолетово-синий цветок с полупрозрачными лепестками. Почти затопленный речными водами, придавленный камнем, упорно этот цветок стремился ввысь, к солнечным лучам, что ныне незримы. Интересно, отчего он раскрыт ночью?
– Сильный цветок, что пробивается сквозь камень куда-то ввысь… разве не чудесно это? – не покидала улыбка уст старика, и Сибори на какое-то мгновение вновь показалось, что перед ним не живое существо, а некий дух, и не о цветке сейчас он говорит, а о его собственном будущем. Но тут старик опёрся о плечо юноши, и спало наваждение: старческая рука, тяжёлая и тёплая, явно живому человеку принадлежала.
– Я бы предложил вам ночлег в своём доме, – заговорил Сибори, когда они со старцем медленно побрели в сторону деревни, – Но, боюсь, у нас не найдётся места: дом наш слишком мал.
– У нас? – заинтересовался старик, – Никак, у вас большая семья, добрый господин?
Решив, что незачем старику знать правду о нём и Шигэру, отрицательно покачал головой юноша:
– Нет, у меня нет семьи. В том доме живу я и мой товарищ: мы оба лекари здесь. К тому же, в доме сейчас спит пациент, и вряд ли вам будет приятно ночевать рядом с больным.
– Не стоит вам беспокоиться, добрый господин: я направляюсь к своей родне, и мне есть, где ночь провести.
Молчал Сибори, понимая, что не о чем им со стариком более говорить. Вот и показался впереди ставший родным дом, и старик с улыбкой простился с юношей:
– До встречи, добрый господин. Быть может, свидимся ещё.
– Не говорите таких слов врачу, – в шутку сказал Сибори, отчего-то чувствуя прилив сил, – А то случится так, что вы станете моим пациентом.
Старик рассмеялся:
– Ну уж нет, спасибо! Я пока ещё достаточно крепок, чтобы не нуждаться в услугах лекаря. И всё же надеюсь, что встретимся мы ещё, добрый господин.
Долго смотрел Сибори вслед уходящему старику, и не покидало его ощущение некой нереальности происходящего. Словно не наяву всё происходило, а во сне, но проснуться не получалось. Да и как проснуться, ежели всё происходящее реально?
На пару секунд отвлёкся юноша, когда же вновь посмотрел на дорогу, то старика уже не было видно, словно он сквозь землю провалился. И почему-то вновь вспомнилось то, что назвал чудом старик: цветок, пробивавшийся ввысь сквозь камни…
Старался Сибори не ограничивать себя суевериями. Но сейчас он был почти уверен, что у реки повстречал духа. А значит, пожелал дух, чтобы он, подобно тому цветку, не оставался под камнем, а нашёл путь в жизни, который принесёт ему почёт и славу? Что же, так тому и быть!
Приняв решение, враз почувствовал себя спокойнее Сибори. И раньше он желал покинуть эти края, но сейчас невыносимым стало это желание. Решив, что завтра стоит поговорить с Шигэру, он направился в дом.
Наутро, как и всегда, приходится просыпаться рассветом, не тёплым пока ещё, а несколько прохладным: успевает земля за ночь остыть, и лишь к полудню она вновь согревается в тёплых лучах. Но спать до полудня ни Сибори, ни Шигэру не удаётся почти никогда: с самого раннего утра тянутся к ним пациенты, порой с серьёзными болезнями, но чаще – с ерундовыми болячками, которые и сами могли бы залечить, если бы не привыкли надеяться на местных медиков.
Но сегодня Сибори проснулся даже ранее обычного, верно, потому, что не терпелось ему сообщить о своём решении любимому. Но будить Шигэру не очень хотелось, да и устал он слишком. Пусть поспит, а как только проснётся…
Так привычна эта комната, где за перегородкой, в крохотной комнатушке, обыкновенно ночуют те пациенты, что не могут сразу же по завершении лечения на своих ногах уйти домой. Но эти стены, пусть и близкие, и родные – это камень, что пытается задавить своей массой упрямо рвущийся ввысь цветок: они давят, приковывают к себе и не дают уйти прочь, как бы сильно ни хотелось… Но от этой цепи Сибори уже решился освободиться. И вряд ли стал бы он отказываться, однажды решение приняв. Вокруг талии обвились чужие руки, и Сибори запоздало сообразил, что Шигэру пробудился ото сна. Придвинувшись совсем близко к возлюбленному, темноволосый лекарь прижал к себе любовника. Одна рука всё ещё лежит на талии, а другая скользит вверх по животу, рёбрам, чуть выступающим от недоедания и изматывающей работы, шее, к самому лицу. От рук Шигэру, как и всегда, пахнет лекарственными травами, и этот запах мог бы показаться даже приятным, если бы не знал Сибори назначения трав этих. Всё чаще пользуются спросом среди больных обезболивающие отвары и мази, что заставляют всё тело или часть его онеметь, так, чтобы облегчить страдания раненого или страждущего от пожирающей изнутри хвори. И запах этих ласковых рук скован в сознании с чужой болью, той, от которой призваны приготовленные этими руками лекарства…
– Как же хорошо, что ты рядом, – прошептал Шигэру, слегка касаясь своей мягкой ладонью чуть приоткрытых губ возлюбленного, – Мне сегодня дурной сон приснился: словно какой-то демон увёл тебя прочь, и ты исчез, будто и не встречался ты мне никогда, и не было тебя в моей жизни.
Промолчал Сибори, чувствуя, что тяжело ему будет после этих слов разговор начать. Да и как говорить с человеком, что так боится потерять тебя, о том, что желаешь покинуть его?.. И всё же понимал рыжеволосый юноша, что не сможет позже сказать и слова, и потому торопливо проговорил:
– Шигэру, я хочу отправиться воевать.
Неловко и как-то глупо, по-детски прозвучали эти слова, повисшие в тишине комнаты. Шигэру недоумённо моргнул, чуть ослабляя хватку и позволяя Сибори повернуться к нему лицом. А тот продолжал говорить, и рассказ его звучал почти восторженно, особенно тогда, когда начал он рассказывать о старике, что повстречал у реки… Шигэру молчал, слушая любимого, но видел Сибори в его глазах тень обиды и непонимания.
– Ты совсем ещё молод, Сибори, и думаю я, что ты погибнешь на войне быстрее, чем успеешь взять в руки оружие. А твоя смерть – последнее, о чём я желаю узнать в этой жизни.
Несколько уязвлённый подобными словами, рыжеволосый юноша умолк. А Шигэру, отпустив его, сел на циновке, словно пытаясь показаться выше и солиднее, чтобы прислушались к нему:
– Пойми уже: война – это не игра. И вряд ли ты вернёшься живым и не искалеченным. Ладно бы я объяснял это мальчишке, из которого весь ум вышибли родительские затрещины, из тех, что колотят друг друга деревянными палками, точно мечами! Но ты, ты ведь, как и я, видишь тех людей, что возвращаются с войны искалеченными, едва живыми, не добившимися ничего, кроме отрезанных конечностей и кучи болезней!
Впервые видел Сибори, чтобы Шигэру повышал голос. Пусть тот и старался говорить потише, памятуя о пациенте за стеной, но всё же никаких сил не было у мужчины на то, чтобы удерживаться от резких слов:
– Может, ты и сильный, и умный, и так далее, но на войне никому не будет интересно, сколько книг ты прочитал в юности! Если уж так сильно желаешь известности и славы, то мог бы попытать счастья как придворный лекарь кого-то из правителей: врачей нынче недостаёт, а с твоими знаниями тебя многие приняли бы к себе.