– Не все ваши люди поклоняются этому богу.
– Знаю. Я не такой дурак, как мой покойный брат.
– Теон – последний выживший сын моей матери. Смерть его братьев сокрушила её, а его смерть уничтожит то, что от неё осталось… Но я пришла не для того, чтобы молить вас сохранить ему жизнь.
– Мудро с вашей стороны. Мне жаль вашу мать, но я не милую перебежчиков. Особенно этого. Он убил двух сыновей Эддарда Старка. Ни один северянин не останется у меня на службе, если я сколько-нибудь смягчу его участь. Ваш брат должен умереть.
– Тогда сделайте это собственноручно, ваше величество. – Холод в голосе Аши заставил Теона задрожать в своих оковах. – Отведите его за озеро, к островку, где растёт чардрево, и отрубите ему голову вашим волшебным мечом. Так поступил бы Эддард Старк. Теон убил сыновей лорда Эддарда.
Отдайте его богам лорда Эддарда. Старым богам севера. Отдайте его древу.
Внезапно раздался дикий стук: это вороны мейстера принялись прыгать и хлопать крыльями внутри клеток. Их чёрные перья разлетались в стороны, когда они бились о решётки с громкими и хриплыми криками.
– Древо! – вопила одна из птиц. – Древо, древо…
А вторая кричала только:
– Теон, Теон, Теон!
Теон Грейджой улыбнулся. «Они знают моё имя», – подумал он.
В чреве китовом всегда царила полночь. Немые отняли у него плащ, обувь и набедренную повязку — вместо одежды узнику остались собственные волосы, цепи да парша на коже. Ноги ему окатывало соленой водой каждый раз, когда в темницу набегал прилив — она доходила узнику до промежности, чтобы отхлынуть, когда прилив уходил. Ноги распухли и размякли, став огромными и бесформенными, как окорока. Узник знал, что он в какой-то темнице, но понятия не имел, где она и сколько он здесь.
До этого узилища было другое, а между ними корабль — «Молчаливая». В ночь, когда его перевозили с места на место, узник увидел, как в черновинном море ухмыляется луна, похожая на Эурона. В темноте к узнику приплывали крысы — они кусали его во сне, заставляя кричать и метаться. В бороде и волосах кишмя кишели вши и черви — он чувствовал, как они ползают по волосам и как нестерпимо чешутся укусы. Цепи коротки — руку не поднимешь, не почешешься. Оковы, что держали его у стены, были старые, ржавые, они впивались в лодыжки и запястья. Когда нахлынувший прилив целовал их, в раны попадала соль, заставляя узника охать от боли.
Потом он забывался, и его поглощала темнота, а затем приходил сон: Урри и скрежет ржавых дверных петель. В этом сыром мирке если и бывал свет, то только от фонарей, с которыми приходили гости, да и то бывало так редко, что от света у узника начинали болеть глаза. Кто-то безымянный с неприязненным лицом приносил ему пищу: немного говядины, жесткой, как кровельная дранка, хлеб, кишащий долгоносиками, склизлую и вонючую рыбу. Эйрон Мокроголовый съедал все, что ему давали, и желал еще — впрочем, нередко бывало и так, что его тут же рвало обедом. Тот, кто носил ему пищу, был смуглокож, угрюм и нем. Язык ему вырвали, без сомнений — так поступал Эурон. Свет уходил вместе с немым, и вновь мир узника заполняла сырая тьма, пахнущая солью, плесенью и калом.
Иногда к нему приходил и сам Эурон. Мокроголовый просыпался от какого-то сна и видел, что над ним стоит брат с фонарем в руке. Однажды на борту «Молчаливой» тот повесил фонарь на брус и налил им обоим по чаше вина.
— Выпьем, брат, — сказал он.
Той ночью на Вороньем Глазе были рубаха из железных чешуек и плащ из кроваво-красного шелка. Нашлепка на глазу из красной кожи, губы синие.
— Почему я здесь? — прохрипел ему Эйрон Мокроголовый. Губы у него запеклись, голос осип. — Куда плывем?
— На юг. Воевать. Грабить. За драконами.
«Безумие».
— Мое место на островах.
— Твое место будет там, где я скажу. Я твой король.
— Чего ты от меня хочешь?
— А что у тебя есть такого, чего у меня раньше не было? — улыбнулся Эурон. — Я оставил острова старому Эрику Айронмейкеру, а верности ради отдал ему руку нашей милой Аши. Вот чего я тебе не позволю, так это проповедовать против моей власти — оттого и взял с собой.
— Отпусти меня. Так повелевает бог.
— Пей. Так повелевает король.
Вороний Глаз ухватил жреца за спутанные черные волосы, оттянул ему голову назад и приставил к губам винную чашу — но то, что текло Эйрону в глотку, не было вином. Это что-то было густыми и вязким, со вкусом, который, казалось, менялся с каждым глотком: то оно горькое, то кислое, то сладкое. Когда Эйрон попытался сплюнуть, брат прихватил его покрепче и влил в горло еще больше жидкости.
— Пей, жрец. Глотай. Вино колдунов слаще вашей морской воды, в нем больше истины, чем во всех богах на свете.
— Будь ты проклят, — сказал Мокроголовый, когда чаша опустела.
Жидкость стекала к него по подбородку и в длинную бороду.
— Кабы я оставлял себе каждый проклинавший меня язык — хватило бы языков на плащ.
Эйрон Мокроголовый отхаркнулся и плюнул. Плевок угодил брату в щеку и повис там — сине-черный, блестящий. Вороний Глаз смахнул его с лица указательным пальцем, а затем облизнул палец дочиста.
— Твой бог тебя простит за сегодняшнее. Какой-нибудь бог, по крайней мере.
А потом Мокроголовый спал, обвиснув на цепях, и слышался ему скрип ржавых петель.
— Урри, — вскрикнул он.
«Нет здесь ни петель, ни двери, ни Урри». Брат его Урригон давно мертв — нет, вот же он, стоит рядом. Одна рука почернела и распухла, кишит червями, но это все еще Урри. Все еще мальчик, не старше, чем в день смерти.
— Знаешь, что ждет тебя на дне морском, брат?
— Утонувший Бог, — сказал Мокроголовый, — в подводных чертогах.
Урри покачал головой.
— Черви. Тебя ждут черви, Эйрон.
Он засмеялся, и кожа поползла с лица, и жрец увидел, что это не Урри улыбается ему, а глаз Эурона — второй, спрятанный. Вот он, открыл всему миру глаз, налитый кровью, темный и страшный; весь в чешуе с головы до пят, черной, как оникс; восседает на груде обугленных черепов, у ног пляшут карлики, а позади горит лес.
— Кровавая звезда возвещает конец всему, — объявил он Эйрону Мокроголовому. — Наступают последние дни, когда мир будет сокрушен и переделан, и из могил и гробниц родится новый бог.
Затем Эурон поднял большой рог к губам и подул, и драконы, кракены и сфинксы пришли на его зов и склонялись перед ним.
— Склонись передо мной, брат, — велел Вороний Глаз. — Я твой король. Я твой бог. Склонись передо мной, и я подниму тебя и сделаю своим жрецом.