I wanted to clobber all three of them, especially Hiram and Tom Preston. But, of course, I knew I couldn't. Hiram had beaten me often enough when we were kids for me to know I couldn't.
Higgy grabbed hold of Hiram and tugged him toward the gate. Hiram limped a little as the mayor led him off. Tom Preston held the gate for them and then the three of them went stalking up the street, never looking back.
— Поди принеси ему тот телефон, — сказал Том Престон. — Пускай пользуется. Пускай позвонит своей шайке и доложит, как он здорово на них поработал.
Я бы рад был излупить их всех троих, особенно Хайрама и Тома Престона. Но где там. Когда мы были мальчишками, Хайрам частенько разделывал меня под орех, и я отлично знал, что мне с ним не сладить.
Хигги ухватил его и потянул к воротам. Хайрам шел прихрамывая. Том Престон распахнул перед ними калитку, и все трое, не оглядываясь, зашагали прочь.
And now I noticed that the rest had left as well—all of them except Father Flanagan and Gerald Sherwood, and Nancy, standing on the porch. The priest was standing to one side and when I looked at him, he made an apologetic gesture.
“Don't blame them,” he said, “for leaving. They were embarrassed and uneasy. They took their chance to get away.”
“And you?” I asked. “You're not embarrassed?”
Лишь теперь а заметил, что и другие разошлись, на веранде остались только отец Фленеген, Джералд Шервуд и Нэнси. Священник держался в сторонке и, встретясь со мной взглядом, виновато ревел руками.
— Не осуждайте людей за то, что они ушли, — сказал он. — Они в тревоге и смятении. Вот и поспешили удалиться.
— А вы? Вас это все не тревожит? — спросил я.
“Why, not at all,” he told me. “Although I am a bit uneasy. The whole thing, I don't mind telling you, has a whiff of heresy about it.”
“Next,” I said, bitterly, “you'll be telling me you think I told the truth.”
— Да нет, нисколько. Хотя, признаться, я чуточку смущен. Все это немножко отдает ересью.
— Может, вы еще скажете, что поверили мне, — проговорил я с горечью.
“I had my doubts,” he said, “and I'm not entirely rid of them. But that hole in your roof is a powerful argument against wholesale scepticism. And I do not hold with the modern cynicism that seems so fashionable. There is still, I think, much room in the world today for a dash of mysticism.”
I could have told him it wasn't mysticism, that the other world had been a solid, factual world, that the stars and sun and moon had shown there, that I had walked its soil and drunk its water, that I had breathed its air and that even now I had its dirt beneath my fingernails from having dug a human skull from the slope above the stream.
— У меня возникли некоторые сомнения, и я не вполне от них избавился, — ответил Фленеген. — Но эта дыра в крыше — веский довод в вашу пользу против чересчур упорных скептиков. Притом я не разделяю весьма модных ныне цинических воззрений. Мне кажется, в наши дни в мире есть место и для порывов мистических.
Я мог бы ответить ему, что тут мистикой и не пахнет: тот, другой мир, очень прочен и реален, там тоже светят солнце, звезды и луна, я ходил по его земле, пил его воду, дышал его воздухом, и под ногтями у меня еще застрял песок, в котором я рылся, выкапывая из откоса над ручьем человеческий череп.
“The others will be back,” said Father Flanagan. “They had to get away for a little time to think, to get a chance to digest some of this evidence. It was too much to handle in one gulp.
They will be back, and so will I, but at the moment I have a mass to think of.”
— Они вернутся, — продолжал отец Фленеген. — Им надо немного подумать, освоиться со всем тем, что они от вас услышали. Это не так просто принять.
Они вернутся, и я тоже, а сейчас мне нужно (много чего обдумать, / о многом поразмышлять) пойти отслужить мессу.
A gang of boys came running down the street. They stopped a half a block away and pointed at the roof. They milled around and pushed one another playfully and hollered.
The first edge of the sun had come above the horizon and the trees were the burnished green of summer.
I gestured at the boys.
“The word has gotten out,” I said.
“In another thirty minutes we'll have everyone in town out in the street, gawking at the roof.”
По улице неслась орава мальчишек. За полквартала до моего дома они остановились и, тыча пальцами, стали глазеть на продырявленную крышу. Они толклись посреди мостовой, весело пихали друг дружку под бока и что-то горланили.
Из-за горизонта вынырнул краешек солнца, деревья вспыхнули яркой летней зеленью.
Я кивнул в сторону мальчишек.
— Уже прослышали, — сказал я.
— Через полчаса тут соберется весь Милвилл и все станут пялить глаза на мою крышу.
17
The crowd outside had grown.
No one was doing anything. They just stood there and looked gaping at the hole in the roof, and talking quietly among themselves—not screaming, not shouting, but talking, as if they knew something else was about to happen and were passing away the time, waiting for it to happen.
Sherwood kept pacing up and down the floor.
“Gibbs should be phoning soon,” he said. “I don't know what has happened to him. He should have called by now.”
Толпа на улице росла.
Никто ничего не предпринимал. Просто стояли и удивлялись, глазели на дыру в крыше и негромко переговаривались... ни крика, ни визга, просто негромкий говор, будто все знали, что вскоре непременно случится что-то еще, и терпеливо ждали.
Шервуд шагал из угла в угол.
— Гиббс должен звонить с минуты на минуту, — сказал он. — Не знаю, отчего он замешкался. Он уже должен бы позвонить.
“Maybe,” Nancy said, “he got held up—maybe his plane was late. Maybe there was trouble on the road.”
I stood at the window watching the crowd. I knew almost all of them. They were friends and neighbours and there was not a thing to stop them, if they wanted to, from coming up the walk and knocking at the door and coming in to see me.