А впрочем, выяснилось, что, занятый невесёлыми мыслями, Хрустофоров просто прослушал важное объявление, которое и повторял сейчас водитель: «…Согласно постановлению, по многочисленным просьбам населения и в целях повышения скорости движения городского транспорта количество остановок сокращается до минимума. Для более полного удовлетворения нужд трудящихся разрешается выпрыг пассажиров на ходу. Работники треста взяли обязательство организовать пассажировыпрыг без потерь». Водитель помолчал и, перекрывая волну недовольного ропота, веско добавил: «Подпись: Хрустофоров Ф. П.».
Фёдору Петровичу очень захотелось забиться в любую щёлку. Ну хотя бы вон в ту, под потолком, с такими уютными ржавыми краями… Однако, против ожиданий, ничего особенного не произошло. Поворчав, граждане организованно подходили к дверям. Там их ожидали добровольцы-инструкторы, наставлявшие их по технике выпрыга и иногда отеческим шлепком помогавшие нерешительным. Прижимая к груди кульки и авоськи, сгруппировавшись по-десантному, бывшие пассажиры некоторое время катились за троллейбусом, останавливались, бодро вскакивали на ноги и отправлялись по своим делам. Несмотря на некоторую растерянность, Фёдор Петрович залюбовался порядком и организованностью масс. Троллейбус пустел на глазах. Последним выпрыгнул Паша, держа в руках заветный сосуд и защищая его телом от соприкосновения с окружающей средой.
Оживший и почти пришедший в себя Хрустофоров совсем уже собрался пройти к водителю и указать ему, где надо остановиться (дом был рядом), но внимание Фёдора Петровича привлекла белая «Волга», вынырнувшая из-за поворота. «Волга» пристроилась к троллейбусу сзади, не делая попытки обгона, и Хрустофоров узнал по номеру автомобиль своего начальника, товарища Стулыпина. Ещё одна хромированная пасть упёрлась почти в корму троллейбуса, и этот номер узнал Фёдор Петрович… Всё новые и новые машины, увешанные антеннами, противотуманными фарами, динамиками снаружи и внутри кабин, присоединялись к процессии. Белое стадо послушно следовало за троллейбусом, блея клаксонами, воя моторами на первой передаче, исправно включая мигалки и останавливаясь перед светофорами. А их поводырь, плавно переваливаясь по ухабам, иногда похлопывал свисавшими со штанг кнутами уходившую в сторону «Волгу», и та вновь покорно тыкалась ватным кожухом на радиаторе в блестящий курдюк соседки.
«Что же это? — напряжённо думал Хрустофоров. — С ремонта, что ли, все, или на вокзал — встречать кого едут?»
Но тут же, вглядываясь в лобовые стёкла, он с удивлением отметил отсутствие пассажиров, а затем — уже с ужасом — не обнаружил и шофёров! Картина, до сих пор почти пасторальная, вмиг приобрела мистический, потусторонний характер. И не мирное стадо будущих дублёнок напоминала эскадра казённых автомобилей, а ту стаю, которую когда-то увел из Гаммельна бродячий игрок на дудке. Тревожные стоп-сигналы отражались в стёклах, растерянно мигали подфарники, и было ясно, что машинам не хочется за город, в метель и стужу, их тянуло в тёплые стойла, к привычному уходу, к уютным подъездам с милиционерами, в крайнем случае на пригородные дачи…
— Прекратить! — не узнавая собственного голоса, закричал Хрустофоров. — Остановите! — Мысль о том, что завтра хозяева этих машин пойдут пешком или — нет! нет! — поедут на общественном транспорте, потрясла Фёдора Петровича до глубины души. Он резко развернулся, готовый собственноручно оттащить водителя от руля, жать на тормоза, может быть, даже зубами грызть провода, дающие ток проклятому устройству…
В салоне, оказывается, были люди. Но — хотя разъярённый Хрустофоров и не заметил этого сразу — совсем другой народ. Здесь не было ни молодёжи, ни пьяненьких весельчаков — солидные, хорошо одетые, нешумно стояли они и сидели довольно плотно, но без давки и беззастенчивого пихания, столь обычного в транспорте. Шёл тихий разговор где между двумя, где в группе, и, странно, казалось, все они были чем-то сходны меж собой, может быть, даже чем-то связаны. Разлетевшись, Фёдор Петрович довольно невежливо отодвинул в сторону одного из стоявших в проходе, и тот вдруг кивнул ему и даже улыбнулся той застенчивой улыбкой, которая бывает у человека, встретившего старого, давно не виданного знакомого. Хрустофоров проскочил вперед и неожиданно вспомнил кивнувшего. Год назад того сняли, и с тех пор узнавать его было как-то не принято.
«Вот он как теперь», — с неприятным чувством подумал Фёдор Петрович и уже просительно коснулся впереди стоящего:
— Позвольте…
Что за напасть? И этого знал Хрустофоров, да не просто знал — это был его бывший начальник, которому Фёдор Петрович значительно приблизил выход на пенсию. Затравленно озираясь, Хрустофоров пробирался по салону, уже потеряв свой наступательный порыв, стараясь не глядеть по сторонам и всё же замечая: вон Мерник, бывший завбазой, вон Гаркуша, бывший директор объединения, а вон и Лиходеев, заведовавший когда-то большим гастрономическим магазином, а рядом с ним-то… Мамочки мои! Морозный воздух прошелся по ногам. Резко запахло снегом и железом и почему-то огнём и мокрой шерстью. Все, все ехавшие в этом заколдованном (материалист и атеист, Фёдор Петрович готов был сейчас читать «Отче наш», и прочёл бы, если бы вспомнил) троллейбусе были когда-то сняты со своих постов. Здесь были снятые с треском, шумом и статьями в прессе, были снятые тихо, вышедшие на пенсию, «ушедшие по болезни», и «подавшие по собственному», и «в связи с переводом на другую работу»… Многие посматривали на Хрустофорова. Видно, здесь не принято было суетиться и пихать друг друга локтями — всему своё время. А он то принуждённо кивал старым друзьям и собутыльникам, то смущённо отворачивался от тех, кому было стыдно в глаза смотреть, и всё же смотрел в глаза, и во всех читал пронзительное понимание и даже что-то вроде свойского похлопывания по плечу ощущал — вот, дескать, и ты… Ну, ничего, все тут будете…
«Нет! — беззвучно кричал Хрустофоров. — Я — не ваш, я здесь случайно, мне ещё…»
Странное дело, сколько там в троллейбусе длины — метров десять? но долго, бесконечно долго, как сквозь строй, пробирался Фёдор Петрович вперёд, и люди всё менялись, новые и новые лица отвлекались от разговора и смотрели на протискивающегося. И чем дальше — тем выше были посты, тем значительней люди, под конец и вовсе пошли незнакомые… Добравшись всё же до передней двери, Фёдор Петрович уже не помышлял о внушении водителю или там о чьих-то «Волгах» сзади. Сильно попортила ему нервы эта прогулка через салон. И всё же сердце его постепенно заливала гордость: «Да, я не из них, я — не таковский, не возьмут меня никакие там анонимки и даже объявления на крышах, не сорвусь я на том, на чём полетели все они…» И так разошёлся он мыслью, так взлетел в своих глазах, что уже готов был закричать что-нибудь горделивое и презрительное, уже огляделся было орлом по сторонам… И тут же, с небывалой в нём доселе мощью, раздвинул Хрустофоров стиснутые пневматикой дверцы, не глядя куда, выпрыгнул, по счастью, в сугроб и, потеряв шапку, подвывая, бросился сломя голову к дому. Он мчался по улице, отчётливо чувствуя, что сходит с ума, убеждая себя, что чушь, что померещилось, что не может быть, что вот сейчас коньячку, чаю с малиной, а завтра же — к врачу и в санаторий… И при этом в глубине души понимал, что никакие коньячки и врачи не помогут ему забыть пронзительный, всё понимающий и слегка брезгливый взгляд невысокого военного с усиками, одного из сидевших на самом переднем сиденье.