Палладьев изложил разговор майору. Тот хихикнул:
— Да ты у неё свой человек. Иди. Только всё-таки возьми табельное оружие.
Молодые коллеги лишь усмехаются, когда говорю им что они не допрашивают, а спрашивают. Спрашивать — работать, допрашивать — проявлять искусство. Проникнуть в душу человека я всегда пробую через его работу либо какое-то увлечение. Жизненный опыт мне это позволяет: до следователя поработал и поездил. С женщинами сложнее, поскольку своим делом они увлекаются редко
— Работаете? — спросил я Мамадышкину.
— Нет.
— Но работали?
— Повертелась на фабрике, в торговле, в больнице.
— Часто меняли?
— На одном месте долго не могу.
— На что же существуете?
— На частные подряды. Квартиры мою, с детьми сижу гуляю с псами…
Все девушки красивы за счёт молодости. Но оценить Мамадышкину я не мог. Всё на месте, хороший рост, правильные черты лица, длинные волосы… Не было чего-то такого, что необходимо в лице женщины, как цветок на подоконнике. Чего-то женственного. Мягких губ, что ли?
— Не замужем?
— Чего все интересуются?…
— Ну, я по долгу службы. А вообще-то брак свидетельствует о каком-то социальном положении.
— Наивно для вашего возраста.
— Это почему же?
Когда было время, я не упускал случая поговорить на отвлечённую тему. Да и не была тема отвлечённой, поскольку мотив исчезновения Марины, скорее всего, связан с любовью. Не с ограблением же?
— Историю вам рассказать?
— Давайте, — согласился я, потому что допрос есть откровенный разговор.
— Моя одинокая подружка Зойка гуляла в женатой компании. Какая-то бабёнка начала при людях шпынять своего мужа. Зойка возьми и заступись. Бабёнка взъярилась. Мол, бери его за бутылку водки, если такая жалостливая…
Мамадышкина умолкла, спохватившись, что она не в гости пришла, а к следователю прокуратуры. Заглядывающие в кабинет мои коллеги частенько полагали, что я беседую с приятелем. В кино и книгах допрос идёт под стук по столу.
— Что дальше? — выказал я любопытство.
— Ну, вышел натуральный прикол. Зойка достала из сумки бутылку водки — и на стол. Вечеруха кончилась, собираются домой. Этот муж Зойку под руку и пошёл, бросив жене на прощанье: «Ты меня продала за бутылку водки». И живут с Зойкой до сих пор, вступив в законный брак. Мне такой не нужен.
— А какой нужен?
— Надо пережить тоску, боль, муки…
— Вы имеете в виду любовь?
— Не знаю, что имею в виду… Но сперва экстрим, а брак потом.
Пожалуй, я согласен, что любовь есть экстрим. Серьёзная девица, о сексе не спросишь. В тёмной куртке, чёрные волосы с лаковым отливом, мрачновато-блесткий взгляд. Она вспомнила:
— Про Зойку я не кончила. Этот муж приревновал её шампуром.
— Не понял…
— Проткнул насквозь за городом на шашлыках. Но важные органы не повредил.
— И продолжают жить?
— А чего?
— Разве так любят?…
— Это тоже любовь.
Она моргала с пулемётной скоростью. То ли моргание, то ли её взгляды на любовь отбили у меня охоту беседовать о чувствах. Впрочем, что я выламываюсь? Миллионы живут, не употребляя слова любовь и даже не зная, что это такое. Обходятся сексом. Мамадышкина верно изрекла: «Это тоже любовь».
— Расскажите о Марине, — перешёл я к делу.
— Мы дружили втроём…
— Дружили втроём или любовь была на троих?
— Я делиться не привыкла.
— Значит, Артур её любил?
— Она девица ухоженная.
И хотя я считал, что слово «ухоженная» больше идёт к лошади, уточнять не стал.