Так вот, повелитель ада! Я хочу увидать эту низкую, ничтожную душенку, моего бывшаго лакея.
Так скажи мне! Где она?
Сатана на минуту задумался.
Лицо его опасмурилось а густые мрачные, нависшие брови сдвинулись между собою.
— Тебе показать душу этого человека!..
Он был великий грешник, для его грешной души уготованна также нескончаемая тяжкая мука…
Я могу тебе ее показать! Только с тем условием, если ты также покажешь и выдашь мне, свои замурованные книги…
После таких слов Сатаны, Брюс также задумался, даже еще мрачнее Сатаны.
— Нет этого не будет, не могу я сравнить и чтобы выдать тайну своей науки, за какую нибудь ничтожную, жалкую душенку этого несчастнаго, также погибшаго не своею смертью слуги.
Не могу!..
О! если бы я вновь ожил и был бы он жив! Я бы растер его в порошок! Я бы превратил его в пыль!..
Так знай Сатана! Повелитель ада! Знай! Брюсова тайна, быть может еще может остаться на несколько веков никому неведома…
Пойми это! Повелитель ада!
Сатана пошатнулся.
— О-о, так ты вон каков! Ты не хочешь быть со мной в дружбе!
Ты не хошь выдать, открыть мне свою тайну!
Так пойми-же ты упрямец!
Что долго или коротко, но я найду таких способных людей и внушу им об этом…
Они сумеют открыть тайну! И ты будешь безсилен!
Нет, повелитель ада!
— Нет, хитрый Сатана! Этого не будет.
И не будет до тех пор, до того времени, пока не разрушится эта таинственная башня!
Пока не упадут ея крепкия, толстыя стены!
Нет!
И ты помни Сатана! Помни, что до тех пор в этой башне будет жить, витать над ея двухглавым орлом, могущественный дух Брюса, Брюса великаго астронома!!!
Где то на ближайшем дворе запел петух и Сатана в один миг провалился сквозь пол, исчез на глазах Брюса.
А Брюс поспешил подняться на самый верх башни, откуда он долго еще любовался величественным большим городом Москвой, которую он любил и раньше еще при жизни.
Вокруг Москвы стало светать, на востоке появилась заря и быстро опять спустился во внутрь таинственной башни.
Конец.
Молодой, лет двадцати пяти, поручик И…скаго полка Михаил Александрович Навроцкий только что возвратился домой со стрельбы.
Было около пяти часов пополудни, когда он вошел в свой барак, стоявший в сосновой роще, невдалеке от солдатских палаток.
Помещение его состояло всего лишь из одной небольшой комнатки, которую он занимал сам, и маленьких сеней, где спал денщик его Иван Прохоров и готовил своему барину обед на маленькой плитке.
Стрельбище находилось верстах в десяти от лагерей, поэтому на стрельбу выходили часов в пять утра.
Немудрено, что Михаил Александрович чувствовал себя теперь утомленным, тем более, что день был сегодня очень знойный, хотя июль месяц приближался уже к концу.
Войдя в свою комнату, молодой офицер сбросил с себя сюртук и шапку и, тяжело вздохнув, опустился на стул.
— Уф, жарко… Иван, поскорее чаю! — крикнул он денщику.
— Готово, ваше благородие, — отвечал бойкий солдат, внося на подносе стакан чая с лимоном и маленькую рюмку коньяку, которую офицер целиком вылил в чай.
— Вот хорошо, брат, — обратился он к денщику, ставя на поднос опорожненный стакан, — всю усталость как рукой сняло, теперь, пожалуй, давай обед.
Иван Прохоров готовил очень хорошо простые кушанья, так как поучился несколько у повара, который готовил в офицерском собрании.
Он накрыл стол белой скатертью, поставил миску с супом и тарелку с двумя котлетками; потом подал небольшой графин водки.
Обед был хоть куда; недаром Михаил Александрович всегда хвалил своего повара перед товарищами.
Часов в восемь вечера, только лишь Михаил Александрович успел проснуться и умыться, как в барак вошел дневальный его роты.
Он подал приказ по полку и письмо.
Причитав приказ, офицер отдал его солдату и вскрыл письмо.