— Тогда обещай нам независимость, и давай зафиксируем это в протоколах, — сверкая глазами, категорически потребовал Мустафаев.
— Господа, мы договоримся, — подчеркнуто спокойно сказал Ильченко, — у нас есть общие цели и общие интересы.
Сказав это, Ильченко сделал успокаивающий жест рукой и быстрыми шагами вышел из зала.
— Не волнуйтесь, Юрий Владимирович сейчас вернется, ему необходимо принять лекарство, — сказала вышедшая к татарской депутации все та же помощница, — пять минут господа, только пять минут, оставайтесь на своих местах.
— Набери мне Хербста, — сказал Ильченко секретарю, — только со своей мобилки, понял?
Секретарь нажал три кнопочки, приложил трубочку к уху и ждал с пол-минуты.
— Хербст на связи, — прикрыв микрофон ладошкой, шепотом сказал секретарь.
— Спроси его на вашем английском, что мы можем обещать татарам? — так же шепотом сказал Ильченко.
— Say, what promises can we give to Tatar headquarter leaders, sir? — затараторил в трубку секретарь, — what? Any? Understood.
Секретарь отключил трубочку и с улыбкой облегчения, доложил, — говорят, обещайте, что хотите.
И уже в спину стремительно ушедшему назад к татарам Ильченко, секретарь тихонечко пропел, — не обещайте деве ю-ю-юной любо-о-ови ве-е-ечной на земле-е-е.
Зуболікарська цілодобова допомога в медичному центрі «Хортиця». Установка інплантантов за ізраїльською технологією від 20 тис гривень. Металокераміка 6 тис гривень за одиницю протезування.
Находясь в плену неких стереотипных ассоциаций, какие при слове «институт» возникают у любого наивного обывателя, едучи на рандеву к Повлонскому, Алла тоже, как какая-нибудь провинциальная студентка полагала, что «директор института проблем современной политологии» должен сидеть в этаком солидном здании, вроде высотки МИДа или монстроидальной «сталинки» Госплана и Госснаба в Охотном ряду. Однако, к ее сущему разочарованию, оказалось, что пресловутый институт проблем современной политологии помещался в небольшом офисе на улице Малая Полянка и элементарно представлял собою имиджевую вывеску, а совсем не то, что в обыденном сознании связывается со словом «институт», когда сразу представляешь себе этажи, лестницы и коридоры, заполненные снующими сотрудниками и все такое прочее.
Зато, вроде как в компенсацию за то разочарование, что испытала журналистка Алла Лисовская, хозяин, а вернее — директор института, Глеб Повлонский угостил Аллу превосходным кофе и реабилитировался, проявив к гостье крайнюю любезность и очаровав ее жонтильными улыбками и самым добрым радушием.
— Про вас пишут, что вы посланы в Киев неким проводником воли Кремля на будущих президентских выборах в Украине и являетесь кем-то вроде теневого посла, причем, более полномочного и более доверенного Кремлю, нежели господин Чорноморов, — как только необходимые политесы были соблюдены и все дежурные бла-бла-бла про природу и погоду были сказаны, начала атаковать Алла, — то, что про вас пишут, это правда?
— Пресса, как всегда, склонна преувеличивать, и гиперболы, применяемые авторами подобных статей, грозят исказить истину, доведя ее до грани, за которой уже начинается абсурд, — Повлонский улыбнулся своей приятной улыбкой умного интеллигентного человека, — ну как я могу быть посланным теневым послом, если украинская сторона вообще ограничила мой мандат работой на территории России? Сами посудите. Ведь я сижу здесь перед вами, а не там, в Киеве!
— Ну, при развитости современных средств коммуникаций, и особенно электронных, таких как Интернет и мобильная связь, влиять можно откуда угодно, — возразила Алла, — известно же, что большинство из пресловутой золотой сотни самых влиятельных в мире людей, руководят Америкой отнюдь, не сидя в Капитолии или в Белом Доме, а делают это из своих вилл и ранчо, откуда-нибудь из Сан-Диего, Санта-Моники или Санта-Барбары, наконец!
— Я ничего не слышал про золотую сотню, — с обезоруживающе-очаровательной улыбкой заметил Повлонский, — но вашу мысль я понял, хотя, опять-таки, все преувеличено. Более того, это даже похоже на какой-то карикатурный гиперболический абсурд, когда про меня говорят, будто я являюсь уже едва ли не начальником всей Украины!
— Согласна, это сильное преувеличение, — кивнула Алла, — я была недавно в Украине и беседовала с многими, вхожими во власть людьми. Вы, пока, не президент и не премьер Украины, это правда, но тем не менее, дыма без огня не бывает! Ведь, так?
— Вы все хотите склонить меня к какому то признанию, — беспомощно развел руками Повлонский, — а мне не в чем признаваться, и более того, скажу вам, нам здесь в Москве, может и хотелось бы, чтобы кто-то, пусть я — ваш покорный слуга, или кто-то другой из политологов, имел бы в Киеве большое-большое влияние. Влиял бы на происходящие там политические процессы. Но, увы, фантазируя, мы склонны выдавать желаемое за действительное, а отсюда, наверное и эти журналистские преувеличения, заметьте, я не сказал — выдумки, я сказал — преувеличения…
Он снова обезоруживающе улыбнулся.
— Ну, хорошо, — покорно согласилась Алла, вздохнув, — а кто же тогда влияет?
— На выборы в Украине? — переспросил Повлонский.
— Да, именно!
— Я бы посоветовал вам, если вас и ваше уважаемое мною издание интересуют грядущие президентские выборы, посоветовал бы вам поехать и поближе познакомиться с деятельностью фондов Сосноса, Майка Боуна, фондов поддержки демократии сенатора Маккейна, — уже становясь серьезным, сказал Глеб, — попробуйте поглядеть на выборы с той стороны, и тогда, возможно, вы получите адекватную картинку.
— Адекватную? — приподняв бровки, изумилась Алла.
— Да, — кивнул Повлонский, — просто, я опасаюсь, что как часто это бывает, общественное мнение находясь в каком-то эйфорическом ожидании желаемого, бывает потом жестоко разочарована, и причиной таких жестоких разочарований бывает именно психологически понятное ожидание не именно более вероятного события, но более приятного события, вы понимаете?
— Я понимаю, — кивнула Алла, — но я делаю вывод, что вы сами не находитесь в состоянии, как вы изволили выразиться, «эйфорического ожидание желаемого исхода»?
— Ну, понимайте, как хотите, это ваше право, — неопределенно склонив голову вбок, сказал Повлонский, — я вам ничего определенного не сказал.
— Хорошо, — поднимаясь и благодаря за кофе, сказала Алла, — хорошо, я непременно последую вашему совету и попробую вникнуть в работу дем-фондов…
— Фридом-хаусов, — подсказал Повлонский, провожая Аллу до дверей, — фридом-хаусов и фондов Майка Боуна, это будет интересно, я уверен.
Уже сидя в машине, Алла пожалела, что не спросила про личные мотивы… Ведь всегда у политиков такие бывают. А читателям это всегда очень и очень интересно. Вот у нее, у журналистки Аллы Лисовской — у нее такой личный мотив, чтобы ехать в Киев уже был. И звали его Коля Козак.
Будь-які гірські велосипеди від італійських і корейських виробників. Титанові рами, дискові передні і задні гальма. Передні і задні вилки на пневмо-аммортізаторах.
После смерти жены, Евгений Васильевич решил завести в их осиротевшей и уменьшившейся семье такое правило, что они с Васей будут делиться всеми печалями и радостями. Не будут иметь тайн друг от друга, что касается как личной жизни, так и бизнеса. Воздвиженский тогда, когда хоронили Катю, был настолько убит горем, что найти утешение он мыслил единственно только в тесном сближении с сыном. Вот, тогда, буквально на гробу жены, Евгений Васильевич и поклялся, что не будет таить от сына ничего, чтобы связь их крепла и была нерушимой и неразделимой навек.
— Для того, чтобы постичь внутренний мир подростка, надо самому быть с ним честным и открытым перед ним, — поучала овдовевшего Воздвиженского его тетя, известная писательница и детский психолог, — ты смотри, Женя, — поучала и предостерегала умная тетка, — у Васечки теперь такой нежный возраст, он такой душевно ранимый, поэтому, смотри, с потерей матери, как бы он не отбился от рук, как бы от тебя не отбился, ведь дети такие ревнивые, они ведь максималисты и не прощают ни обид, ни ошибок.
Евгений Васильевич тогда внял увещеваниям мудрой тетки-писательницы, тем более, что его собственные убеждения и взгляды на воспитательный процесс абсолютно совпадали с тетиными нравственными сентенциями. Воздвиженский потому потом, после смерти жены Кати и в своей личной жизни объявил мораторий на встречу с иными женщинами, чтобы чуткая Васечкина душа не испытала обиды ревности за мать. И именно тогда, Евгений Васильевич установил в их с сыном отношениях такое правило, чтобы он — папа. Рассказывал бы сыну обо всех своих делах, как муж, приходя домой, рассказывает жене о своей работе и своих друзьях. И делясь с Васей всем-всем-всем, Воздвиженский стремился не только открыться сыну, но таким образом, вызвать Васю на взаимную открытость, что до конца сблизило бы их…
Вот и теперь…
После поездки в Днепропетровск Евгений Васильевич все-все в подробностях Васе рассказал. И про то, как помощники Янушевича измывались и смеялись над ним, и про то, как Козак подал надежду, что не все еще потеряно. В общем, про все в деталях сыну рассказал.
Рассказал и встретил совершенно неожиданную реакцию.
Впрочем, потом, Воздвиженский уже понял, отчего Василий так ополчился на него — на своего отца. Как говорят французы, — здесь следовало бы пошершекать ля-фамку. И если Евгений Васильевич взял в своей личной жизни какой-то мораторий на контакты с женщинами, то его сын Василий-то ведь никакого моратория на себя не накладывал! Вот и возник у Васи иной центр притяжения масс…
Поэтому-то, Васечка и взвился, когда Евгений Васильевич категорически отказался от идеи вложиться в избирательный блок… Юлии Тимоченко.
А ведь это Вася по рекомендации, по наущению его девчонки — этой Анжелочки папе предложил… А папа сразу то и не подумал, откуда корни и ноги этой политической симпатии его сына растут!
— Папа, извини, но ты просто мазохист и идиот, если через этого Козака снова поползешь унижаться перед этими гадами, — зло выговорил отцу Василий, — это двойное унижение, снова идти туда, где тебя умыли.
— Не смей мне так говорить, Василий, — не скрывая своей досады по поводу неожиданно резкого тона, что взял с ним сын, ответил Воздвиженский, — в политике нет понятий унижение, в политике есть только цели и выгода.