— А сама? — Голос Евстигнеева прозвучал зло и глумливо. — Сама-то ты кому нужна? Артели своей? Брехня! Не будет меня — и тебя не будет. Вышвырнут тебя к четям собачьим!
— Да чтоб ты сдох!
Софи пошла прочь, размазывая по лицу не то слёзы, не то румяна, и смешно шаркая босыми ногами по пластиковой обшивке пола. А Евстигнеев долго еще прислушивался, затаившись внутри Арахны. Устав стоять, он сперва сел, а потом и лёг на пол шлюза. И, ощутив всем телом нежную и живую ткань опистосомы, неожиданно расчувствовался. Он лежал сперва на спине, потом на животе, гладя, трогая и нюхая Арахну, и ему казалось, что от его прикосновений она слегка вздрагивает и волнуется. «Прекрасная, безупречная, идеальная…» — шептал Евстигнеев, не замечая, как по его щекам текут слёзы.
Утром Евстигнеев прокрался к себе, снял ненавистные оранжевые кальсоны и наконец-то переоделся в обычные джинсы и футболку. Потом прошел к Софи на мостик и заявил, что больше не собирается ни петь по утрам гимны, ни терпеть совместные ужины с зачитыванием вслух прошлогодних «новостей Артели». «И никакого секса… Я же сказал, что мне это не интересно!» — топнул ногой Евстигнеев и покраснел, вспомнив прошлую ночь.
Софи сначала кривилась, но в конце концов приняла новый формат супружеских отношений. И всё-таки раз в месяц с неумолимой настойчивостью океанского прилива билась к Евстигнееву в каюту и, не получив ответа, желала ему немедленной и страшной смерти.
Теперь Евстигнееву уж точно было не до секса, и не до Софи. Он изучал смотровой экран шлюза, перемещая камеру по периметру шлюзовой эпигины. Арахна вибрировала. Рвалась к равнодушно-застывшей «пуле». «Интересно, как долго защитная решетка выдержит?» — бесцветно подумал Евстигнеев. Вряд ли проектировщики рассчитывали на долгое пребывание капсулы внутри шлюза. Регламентом определено полчаса. Расчет прочности, наверняка, делался с аварийным допуском… Сколько? Час? Два? Когда мышцы Арахны сомнут сбрую, дотянутся до «пули» и раздавят её?
— Стопроцентно произошел обрыв на паутине, — в лабу вошла сменщица. Ни «здрасте, товарищ», ни «как дела, товарищ». Видимо, сделала для себя выводы на предмет евстигнеевской лояльности. — Вероятность подобного обрыва, согласно теореме Нгобо…
— Ничтожна, но существует, — согласно кивнул Евстигнеев, хотя его никто и не спрашивал.
— Товарищи из Артели сделают всё возможное, однако, нам необходимо отработать прочие версии.
— Версии? Какие? — голос Евстигнеева зазвучал неожиданно язвительно. — На паутине обрыв, и мы знаем, что на ее восстановление потребуется лет сто. Но нам-то от этого что? Легче?
— Не сметь! — Сменщица покраснела. — Не сметь паниковать!
— Да кто паникует, товарищ? — ухмыльнулся Евстигнеев. — Мы застряли, а ваша расчудесная Артель, даже если захочет нас вытащить, не сможет прежде, чем все мы умрем. Я не паникую, но и не вижу смысла изображать из себя героя.
— В чем дело? — капитан сменщиков ворвался в лабораторию, и Евстигнееву показалось что стены как-то разом сдвинулись, превращая и без того крошечное помещение в склеп.
— Товарищ биотехник тут… — сменщица повернулась к мужу. — Считает, что мы в безвыходной ситуации. Паникует.
— Глупости! Мы не погибнем. Артель не оставляет своих! — взрокотал капитан, надвигаясь на Евстигнеева.
— Евстигнеев! — следом за капитаном сменщиков в лабораторию втиснулась Софи, заполнила собой всё оставшееся пространство так, что, кажется, даже не осталось места для воздуха. — Прекрати! Товарищи, он просто нервничает… Извините его, товарищи. Он совсем недавно в Артели.
Евстигнееву стало совсем гадостно. Все эти ужимки, прыжки, все эти игры в сильных людей, в героев дальнего космоса, в отчаянных первопроходцев. Никакой целесообразности, никакой честности — сплошной героический комикс. К чему пафос, когда есть простая и очевидная правда — четыре человека застряли на старом паутиноукладчике вдали от обжитого космоса, без всякой возможности вернуться назад. Застряли до самой смерти… Естественной, между прочим. Кислород, пищевые водоросли, вода, медикаменты — всего этого вполне хватает, хоть и без избытка, разумеется. Правда, чтобы выжить, следует избавиться от основного потребителя ресурса — от Арахны. Словно подслушав его мысли, техник Стан повернулась к своему капитану и мужу, и отчеканила.
— Товарищ капитан, в целях оптимизации расходов кислорода, потребуется немедленно скинуть пряху.
— Нет… Погодите! — Евстигнеев внезапно побледнел. Он попытался убедить себя, что это от духоты и от нежелания до конца своих дней делить крошечное пространство с чужими людьми, но дело было совсем не в этом. Арахна! Безупречная, идеальная… Живая. Любимая. Евстигнеев собрался с силами и спокойно, уверенно проговорил, — Погодите. Дайте мне еще с полчаса подумать. Мы не имеем права разбрасываться имуществом Артели, не отработав все возможные версии. Я попробую найти выход. Я… Я справлюсь. Я хочу доказать всем, что я настоящий артельщик! Либерта-а-ате-е-е…
— У вас есть полчаса, товарищ. Уважаю ваш порыв, — капитан похлопал Евстигнеева по плечу. — Ждем вас в кают-компании. Пойдемте, товарищи. Не будем мешать.
Софи, конечно же, догадалась. Сообразила, что дело вовсе не в Артели. Прошипела: «Чтоб ты сдох, псих!» и вышла, больно толкнув Евстигнеева плечом. Он даже не заметил.
Наверное, Евстигнеев полюбил Арахну еще тогда, когда часами любовался на экране волокнистой структурой опистосомы. А в ночь, когда он впервые ощутил всем своим тщедушным телом ее молочную нежность, Евстигнеев понял, что грезил об этом всю жизнь. В чувстве Евстигнеева не было ничего стыдного и ненормального, как бы ни издевалась Софи. Просто ему, как никому другому, оказалась доступна простая формула любви, заложенная в генетический код Арахны. Его разум сумел оценить красоту примитивного уравнения: А + А = любовь. И больше ничего лишнего… Никакой эмоциональной шелухи. Ни сомнений, ни ревности, ни ненависти, ни страданий. Чистый безупречный инстинкт. Еще Евстигнееву было по-своему жаль Арахну, за триста лет так и не получившую удовлетворения. Но, увы, с этим он поделать ничего не мог. «Прости меня, что я не паук. Если б я мог… если б я только мог,» — шептал он в порыве нежности. Арахна молчала.
Теперь же Арахне грозила смерть. И ради чего? Ради того, чтобы трое фанатиков и один когда-то подававший надежды учёный еще пятьдесят, а то и больше лет, толкались по утрам в кают-компании, слушая идиотский гимн?
Евстигнеев думал, глядя в монитор на несчастную свою возлюбленную.
— Есть выход… — Он отсалютовал сидящим в кают-компании. — Это позволит сохранить ценный корабль для следующих поколений артельщиков, но, возможно, придётся пожертвовать собой. Артель не забудет наш великий подвиг. Наши дети станут гордиться нами, а наши имена встанут в один ряд с… — Евстигнеев впервые был благодарен Софи за оставленную когда-то в лабе стопку «Еженедельника». Сам бы он в жизни столько чепухи не придумал.
— Мы готовы на любые жертвы ради Артели, товарищ, — капитан сменщиков побледнел, задвигал желваками и уставился в стол тяжелым героическим взглядом.
— Разумеется, товарищ, — Евстигнеев махнул рукой. Продолжил быстро, но отчетливо, словно выступал перед большой аудиторией где-нибудь в университетской библиотеке, в Москве или Сорбонне. — Из-за обрыва в паутине мы не можем ничего сделать с «пулей», но никто не мешает нам поменять настройки самой Арахны. Нашей м-м-м… пряшки. Она должна сгенерировать, как бы это поточнее выразиться, феромональный антикод!
— То есть? Что за чушь? — сменщица вцепилась пальцами в ладонь мужа. Кажется, она боялась. Евстигнеев удержал злорадный смешок и пояснил:
— Я о том, что наша пряха должна перестать хотеть пулю. Более того, она должна ее возненавидеть. Выплюнуть ее из себя к чертям! Тогда «самец», отвергнутый «самкой» с той же нулевой скоростью пройдет по нити и вылетит в точку обрыва. А там достаточно будет поставить кодер на общий поиск, и первый уловленный сигнал заставит капсулу встать на паутину и пойти к ближайшей станции.
— А если… — капитан замешкался, — если капсулу вышвырнет где-нибудь поблизости отсюда, где нет никакой паутины. Только пустота. Или если мы не поймаем код? Или…
— Слишком много «или», товарищ! — Евстигнеев вытянулся, подобрал живот и вскричал с интонациями, достойными великих политиков прошлого. — Тогда смерть! Героическая смерть! Но зато наши имена встанут в один ряд с именами тех артельщиков, чьи жизни стали платой за независимость.
— Он прав, — до этого хранившая молчание Софи с восторгом глядела на мужа. Конечно, сквозь прорехи обожания проглядывала женская ревность, но уже это не имело значения.
— Конечно, дорогая моя. Я всегда прав. И советую торопиться, потому что еще час-другой, и пряха снесет решётку ко всем чертям, раздавит капсулу, и тогда всё…
Они бежали в шлюз. Впереди капитан сменщиков, потом его жена, Софи и сам Евстигнеев.
— Евстигнеев, ты гений, псих, и это не мое дело, но… — Софи резко затормозила. Евстигнеев едва не ткнулся носом в ее спину. — Перенастраивать пряшку ты как собираешься?
— Арахну, — машинально поправил Евстигнеев. — Полагаю, она вытолкнет из себя лишнюю «самку», оберегая свою территорию и своего самца. Ревнуя его, то есть меня, к сопернице. Для чего сначала мне потребуется… м-м-м… соперница. В общем, придется вступить в интимную связь. Ты ведь мне поможешь? Ты ведь все еще находишь меня привлекательным? — выдавил Евстигнеев. И покраснел.
— Ох ты ж, чертов псих!
Шлюзовая камера дыбилась стенами, полом и потолком. Арахна пульсировала так отчаянно, что воздух в камере не просто дрожал — сотрясался. Евстигнеев, абсолютно голый, беззащитный, стоял, прислонившись спиной к хитиновому покрытию «пули». Выглядели они презабавно: изящная матово-черная «пуля» и нелепый бледный человечек, прикрывающий ладонями живот. Софи сидела на вибрирующем полу, раскинув полные ноги. Сменщики находились внутри капсулы уже минут десять, и Евстигнеев предполагал, что они минимум в третий раз допевают «Libertate».
— Может не надо, Евстигнеев? — Софи старалась не глядеть по сторонам, чтобы не видеть, как напряжены ребра защитной решетки.
— Надо! Мы же артельщики! Один за всех, все за одного! И учти, ты должна немедленно! Повторяю! Немедленно! Прыгать в капсулу! Сразу после того как… — Евстигнеев жалко закашлялся…
— Я всё поняла, — Софи посмотрела на Евстигнеева с уважением и даже любовью. — Ты гений! И извращенец! Чтоб ты сдох…
— Думаю, что за это Артель даст тебе хорошую премию. Может быть даже, наградит значком почетного артельщика и вечным гражданством. Представляешь?
— Заткнись… И давай уже! Возьми меня! — Софи зажмурилась и потянулась к мужу толстыми потными руками.
Евстигнееву было трудно. Нестерпимо. Но он справился. Сделал это ради своей любимой Арахны. И когда Софи жарко задышала клубникой ему в лицо и сочно, неприятно застонала, он нашел в себе силы не останавливаться. О чем он думал? Может быть о безупречной любви, а может о том, что надо было десять лет назад не изображать героя, но написать ту статью на заказ.