-- Откуда у тебя записанный кодекс? -- изумилась Зеллас. -- Он ведь был прописан у нас в астральных телах, его никто никогда не фиксировал на физическом плане!
-- Я фиксировал, -- ухмыльнулся Кселлос. -- Мне было любопытно, какими словами он запишется на человеческом языке.
Зеллас пришлёпнула ладонь к лицу и позволила ей стечь.
-- Не знаю, Кселлос. Ты теперь сам за себя решаешь. Я не хочу знать, что было в кодексе, мне хватило слепо ему следовать пять тысяч лет!
-- Я тоже по уму-то не хочу, но любопытство сильнее, -- заметил Кселлос, слизывая сливки с носа. -- Ладно, это не к спеху, пока что надо налаживать новую жизнь.
-- И чем ты теперь будешь заниматься? -- поинтересовалась Лина.
-- Не имею ни малейшего представления! -- радостно осклабился Кселлос. -- Но чем-нибудь сногсшибательно интересным!
Лина улыбнулась, радуясь его новообретённому энтузиазму, и вдруг поняла, что смотрит на Кселлоса, а видит Зейлиха. Ведь если бы ему больше повезло с Реципиентом, то это он бы освободил всех своих сородичей от кодекса, это он бы из грустного арлекина стал вот таким сияющим, полным воли к жизни, новым свободным существом. Это он мог бы сидеть в трактире, пачкаясь в сливках и угощать маленькую Лину ужином. Это должен был быть он. Если бы только ей удалось уговорить его придурочную обморочную ипохондричку!.. Лина бы ещё поняла, если бы она любила другого, так нет же, она никого никогда не любила, в ней не было сил на такие чувства, их не было даже на то, чтобы официально признать отсутствие этих чувств. Всё это время Лина старалась не думать о ней, не озадачиваться, где она и что делает, жива ли, здорова ли, потому что боялась, что жажда мести пересилит разум, боялась найти и выпотрошить эту безголовую курицу за то, что она сделала с единственным существом, когда-либо уделявшим ей внимание. Но именно сейчас Лина вдруг осознала, что от той ненависти осталась только тень. Вся боль и тоска, приведшая её в чёрную и боевую магию -- потому что только подрыв целого города утолял тот мрак, что царил у неё в душе -- всё это осталось лишь воспоминанием, размытым отражением на воде. Даже тёплая улыбка Зейлиха, его печальный взгляд, его хрупкие песни, всё это из крови и плоти превратилось в архивную папку. Улыбка, артикул сто двадцать восемь -- галочка.
"Я отдала Кселлосу всю свою любовь", -- подумала Лина. -- "Ради Зейлиха... я перестала любить Зейлиха".
-- Лина!
Она вернулась в реальность, чтобы увидеть нависшего над ней через стол Кселлоса. По-видимому, он уже не первый раз её окликал, и лицо его было взволнованным.
-- Уйди, -- выдавила она, размазывая по щекам липкие слёзы.
-- Я что-то не так сказал? -- встревоженно спросил он.
-- Нет, -- еле выговорила она, давясь рыданьями. -- Дело не в тебе. Я не хочу тебя больше видеть.
-- Я отнесу вас обратно к вашим друзьям, -- сообщил ей Кселлос, и тут же так и сделал. Лина только заметила, что твёрдая лавка из трактира сменилась плетёным креслом на террасе постоялого двора. Кселлос быстро и неуклюже погладил её по руке и исчез, заменившись на переполошённую Амелию, которая никогда в жизни не видела Лину Инверс плачущей.
Несколько недель после этой истории все притворялись, что ничего не случилось. Рубаки нанялись сопровождать торговый караван в соседнее королевство, как обычно распугивая нерадивых встречных разбойников и отправляя к Шабранигдо сбитых с толку одичавших мазоку.
Кселлос немного помотался по миру, решая, за что хвататься первым делом -- то ли учредить грант на изучение человеческих способностей к магии внутри и вне Барьера, то ли организовать трансляцию Сейруунской оперы в отдалённых уголках мира, ну или, скажем, выяснить, что творилось в Царстве Мёртвых после смерти Фибриззо, но в итоге решил не гнать коней и начать с чего-нибудь небольшого, например, собрать и издать сборник баллад Зейлиха Менестреля.
Какое-то время Кселлосу даже удавалось внушать самому себе, что им движет чистое любопытство к творчеству собрата по несчастью, да и вообще феномен крайне редкий, среди мазоку искусством занимались только и исключительно те, кто был поражён проклятьем Л-самы, да и то не все. Однако, в очередной раз прийдя к мысли, что больше всего этих самых баллад, как ни крути, должна знать Лина, и значит, с неё и нужно начинать записывать, Кселлос всё же признался себе, что всё это было лишь поводом снова повидать волшебницу.
Он не то чтобы ощущал действие проклятья -- в том хаосе, что царил у него в сознании, было трудно отделить идеи, продиктованные недугом, от собственных предпочтений, а ведь интерес к Лине возник у него задолго до всей этой истории. Нет, это была не мучительная жажда контакта, но лёгкая нехватка чего-то особенного, яркого и неординарного в жизни. То есть, можно было, конечно, и обойтись. Но, возможно, если он лучше поймёт этого Зейлиха, ему удастся найти способ вернуть дружелюбие Лины? В конце концов, его же не интересует любовь до гроба, просто... чтобы она была рада его видеть?
С тех пор, как Лина велела ему убираться, он ещё только один раз попытался вступить в контакт -- выяснить, воспользовалась ли она подарочной картой лучшего сейруунского ателье, которую он сунул ей за отворот перчатки при последней встрече, -- и был послан повторно, в ещё более категоричной манере. Спина до сих пор побаливала в месте соприкосновения с усиленным файерболом.
Вздохнув, Кселлос переместился в фольклорную секцию Зефиллийской библиотеки.
Однако закопаться в расшифровки ему не дали -- за спиной послышался характерный шорох, распознаваемый как появление двоих мазоку среднего ранга.
-- М-да-да? -- обозначил Кселлос своё внимание, не отрываясь от изучаемого свитка.
-- Кселлос-сама... -- робко начал один из них.
Наш, подумал Кселлос, с острова. Лично мне не знаком, лицо в толпе.
-- Вы тогда на острове... сказали, что можно к вам прийти... если... ну-у... -- прозапинался мид-левел сквозь свой не слишком обширный словарный запас.
Кселлос нахмурился. Он совершенно выпустил из памяти тот эпизод, решив, что никто всё равно не заинтересуется его предложением, да и вообще это были пережитки продиктованной кодексом ответственности. Однако не в его правилах было отказываться от обещаний. Он ведь действительно предложил этим несчастным попытку объединения и структуризации их бессмысленных метаний. Настала пора отвечать.
-- Да, -- отчётливо произнёс он, оборачиваясь к пришельцам. -- Если вам некомфортно самим по себе, вы можете примкнуть ко мне.
-- Примкнуть к вам, чтобы что? -- поинтересовался второй.
Кселлос усмехнулся и пожал плечами.
-- Не знаю. Я так же, как и вы, впервые в такой ситуации, и у меня тоже нет выраженной цели в жизни. Но я изучал этот вопрос применительно к другим расам, и пришёл к выводу, что если найти какое-нибудь интересное занятие, то цель приходит сама со временем.
-- А как найти это занятие? -- немного осмелел первый.
-- Ну-у, -- Кселлос взмахнул руками, подбирая слова и вообще соображая, что его ментальная база данных имеет по этому поводу. -- Это как игра. Нужно поиграть во много разных вещей, и тогда заметишь, что большинство из них быстро надоедают, а к некоторым ещё долго хочется вернуться.
-- И вы тоже так делаете?
-- Да, практически, -- кивнул Кселлос. -- Я, правда, в более выигрышном положении, потому что у меня всегда было много свободного времени и я успел напридумывать разных вещей, которые можно попробовать. Но, возможно, у вас тоже появлялись мысли типа "хорошо бы сделать то-то" или "интересно, что будет, если"? Попробуйте вспомнить.
Первый задумался, а второй, которому, видимо, при раздаче перепало чуть больше интеллекта, изучающе посмотрел на Кселлоса и свиток в его руках.
-- А во что вы играете сейчас?
Кселлос оглядел стопку бумаг и пергаментов на столе перед собой и усмехнулся.
-- В отношения. Но это очень сложно и даже немного опасно, так что лучше сначала попрактиковаться в контролируемых условиях.
Второй заинтересованно подсел к столу с торца.
-- А чем это опасно?
Кселлос задумчиво разгладил загнувшийся уголок свитка.
-- Тем, что когда плохо получается, начинаешь сомневаться в себе.
-- И какие же плюсы это перевешивают?