Пристегнув саблю, боярин присел к столу и смотрел на эту суматоху. Потом он подошел к выходной двери, приоткрыл ее настолько, чтобы можно было просунуть голову, высунулся и крикнул:
— Аким!
— Лошадей выводим! — долетел со двора голос.
Он захлопнул дверь.
Опять он сел к столу на край скамьи, вспомнил, что он в шапке, снял ее и положил на лавку.
— Живей, ребята! — сказал он и постучал по столу пальцами… Вынул сейчас же из кармана пистолет, глянул в дуло, глянул на запал и снова сунул его в карман.
Дворяне все были моложе его, а иные — моложе почти вдвое. Он назвал их ребятами именно потому, что они были моложе его.
Опять он сказал, гладя на них, как они подпоясывались и пристегивав ли к поясам сабли:
— У кого есть пистоли, обязательно захватить.
Он на них не надеялся особенно… Какие они рубаки! Эх!..
И тут он вспомнил как назад тому с полгода гулял с двумя тушинскими сотниками с Северской Украины.
Вот те действительно рубаки.
Но он сам еще не сказал, зачем они ему нужны.
А это нужно было сказать.
Молчанов сейчас у отца был, — начал он и, видя, что кое-кто, услышав это имя, повернулся к нему и перестал подпоясываться и застегиваться, крикнул:
— Одевайся! Одевайся!
И вдруг, вспомнив про что-то, сорвался с места, подошел быстро к двери, ведущей во внутренние покои, толкнул ее ногою и, когда она распахнулась настежь, прокричал, стоя на пороге:
— Эй, мамка! Девки! Кто там? Живо сюда!
«Сенные девушки» помещались в нижнем «ярусе», а мамка жила наверху вместе с боярыней. Но сейчас и она была внизу. Он сам ее послал туда, чтобы она живо сгоняла какую-нибудь из девок в людскую избу за кучером, а сама принесла из погреба пять бутылок хранившегося там крепкого аглицкого вина.
В глубине коридора захлопали двери и зашлепали босые ноги.
Он крикнул:
— А мамка?
В погребе, — ответили женские голоса, и шлепанье ног прекратилось.
— Скажи, чтобы…
Но опять хлопнула дверь в коридоре, и он, оборвав слова, крикнул снова:
— Мамка, ты?
— Я, — сказала мамка в коридоре.
— Неси сюда!..
Он отошел от двери и пошел к столу обратно.
Вино мамка принесла в снятом с головы платке, и на её волосах таяли несколько пушинок снега.
Он заметил это и спросил, взяв одну из бутылок, в то время, как она держала перед ним платок за концы:
— Снег пошел?
— Так, чуть, — ответила она, — может, к утру наметет…
Он нахмурился, держа бутылку горлышком над краем стола, прикусил губу и сдвинул брови…
Глядя в глаза мамке, он сказал негромко:
— Говорят, раз он так ушел: напустил метель…
И тут же отбил горлышко бутылки, ударив им о стол: он, когда была спешка, откупоривал бутылки именно так.
— Подходи, — сказал назад через плечо и, опять поглядев в глаза мамке, также негромко произнес:
— А?..
— Лучше брось, — сказала та. — Ну его.
Он подумал не больше секунды и крикнул:
— Дайте-ка ковш!
И когда один из дворян поставил на стол ковш, вылил туда вино сразу все из бутылки, перекрестился и стал пить, все больше запрокидывая голову, пока в ковше не осталось ничего.
Тогда он поставил его на стол и вытер рукой намокшие усы.