Рысин отмахнулся:
– Януаров известный сикофант, зачем с ним связываться?
– Но и ты пошел вслед за Рысиным на поклон, - не преминула подсказать память, снова настроенная обличительно.
– Я был последним! Значит, опять-таки проявил известное моральное превосходство перед коллегами, - оправдывался Чебукин.
– Да, ты подошел последним, но…-продолжала обличать память, - но, встретив холодный взгляд Януарова, испугался и стал приглашать его в гости, бормотать нечто совсем непристойное относительно огромного вклада в науку и необходимости обмыть этот вклад. Тогда Януаров действительно догадался о твоей причастности к черному шару и железным голосом отчеканил: "Вы забываете, с кем имеете дело". (Это звучало угрожающе и двусмысленно).
– Нет, нет, - проговорил Чебукин, перебивая память, к черту Януарова, ничего не поделаешь, пусть девятым номером пока останется курьер… Но неужто и в самом деле не было в моей жизни ничего более достойного наименования "доброе и смелое дело"?
Зазвонил телефон, и, узнав голос Ирины, своей аспирантки, Чебукин обрадовался возможности отвлечься от неприятных размышлений.
– Да, - сказал он с готовностью.-Я очень рад. У третьей колонны?.. Буду через тридцать минут…
– Вы мне надоели. Уйдите! - сказало Отражение.
– Хорошо, но помните, если я удалюсь, исчезнете и вы.
– Пожалуй, я примирюсь и с этим…
Из записок неизвестного
Он не всегда говорил то, что думал. Но сказав что-либо, впредь думал именно так.
С. Дюгонь-Дюгоне. "Портреты"
Главный недостаток извилин в том, что они извилисты.
А. П. Сыроваров, начальник Лаборатории перезаписи,. "Приказы"
Шагая рядом с Ириной, Чебукин совсем было собрался пуститься в откровенности, неуместные и не ведущие к цели, но внутренне необходимые сейчас, однако бис опередил его и повел дело изученной тропой.
– Так тянет на природу, в просторы… Человеку, посвятившему себя эстетике, истинная красота важнее всего, - начал бис рокочущим и переливающимся голосом.
"Затоковал… Колоратурный бас… Траченный молью первый любовник провинциальной оперетты", - зло и безнадежно думал Чебукин, с непривычной жалостью ощущая робкое тепло Ирининой руки.
– Неумолчный шелест деревьев, щебет птиц, - разливался бис. - Давайте отправимся за тайнами природы, как древние аргонавты за золотом!..
Чебукин взглянул на Ирину, но не как обычно, чтобы проверить действие слов, "скорректировать огонь", а бесцельно, с той же щемящей душу жалостью.
– Да, да… так тянет к птицам, к деревьям, - беззвучно шептала девушка, удивительно хорошея при этом.
"Ну, конечно, - виновато думал Чебукин, любуясь ее новой красотой. - Ей и вправду представляется это самое - листва, мурава, бабочки, соловьи, а в мыслях биса - я - то ведь знаю - протертые влажной тряпкой листья пальмы над столиком в уединенном углу ресторана "Нерпа", где всегда кончается первый этап "плавания аргонавтов".
– К природе… как аргонавты, - шептала Ирина, и самые пошлые слова в ее устах приобретали новый, вернее - старейший, первозданный смысл.
– Я тоскую по красоте, как плененная ласточка по воздушному океану, - разливался бис. - Безграничность стихий и такая же необъятность музыки. Грандиозность Баха. Бранденбургский концерт та-ра-та-та-лю-лю-та-ра… '
"Это, коллега-шестипудовая ласточка, никакой не Бах, а "Подмосковные вечера", да еще префальшиво исполненные", - подумал Чебукин.
– Лю-лю-лю-ра-ра-лю-ра-ра-ра, - не заметив подлога, чистым, серебристым голоском подхватила Ирина. - Лю-лю-ра-ра-та-та-та-та…
"Вот это не "Подмосковные вечера", это, верно, и есть Бах, которого я, к сожалению, совершенно не знаю", - думал Чебукин.
Он посмотрел на Ирину и впервые за время короткого романа, а также предыдущих коротких романов, бескорыстно залюбовался девушкой, чувствуя, что сердце бьется чаще, горло пересохло и нечто одновременно горькое и сладостное теснит грудь.
А бис развивал обычную программу:
– Музыка и ваша щедрая ласка единственное, что может согреть сердце, измученное борьбой с оппортунистами и догматиками, годами неустройств и теоретических размышлений. Женское тепло… трепет…
– К черту! -не своим голосом закричал Чебукин. - Трепач! Брехун! Девушка испуганно оглянулась.
– Вам нехорошо? - нежно спросила она. И этот страх за другого человека, беззащитно протянутые руки, от-крывали в ней новую красоту.
– Вы извините, - пробормотал Чебукин и тут же, услышав, как бис снова принимается за свое токованье, закричал нечто уж совсем непонятное кроткой аспирантке: - К дьяволу! Извините, я не вас. А вы тоже хороши - развесили уши. К дьяволу! К черту! К дьяволу! Чебукин махнул рукой и побежал прочь. Дома он, не ужиная, заперся в кабинете и, тяжело дыша, улегся на холодном кожаном диване.
– Чего ты волнуешься? Бис через три месяца отделится и будет жить самостоятельно, как… - пробовал он успокоить себя.
– Как тысячи других пустозвонов, - перебил внутренний голос, который прежде почти никогда не подавалголоса, а теперь стал проявлять поразительную активность. - Но сам ты ведь не отделишься от себя!
– Да, я от себя не отделюсь, - должен был согласиться Чебукин. - И кроме того, я не вынесу дуэта с бисом не то чтобы три месяца, а даже еще три часа.
Сквозь дверь Чебукин слышал, как жена отвечала по телефону:
– Ничего особенного… Неужели? Ах, боже мой… Что вы говорите!
"Доброжелатель" информирует о моем странном поступке на междуведомственном совещании", - безошибочно определил Чебукин.
– Нет, нет, он сумеет взять себя в руки, - говорила жена.
"Положение неустойчивое. Любопытно, кто обрадуется, когда я загремлю? - спросил он самого себя. - Прохвост Прожогин? У Прожогина больше всего шансов занять мое место. Потом Петр Петрович; Петр Петрович станет заместителем. Нет… вернее всего, свалит меня Чебукин-бис".
Чебукин засмеялся, такой странной и одновременно вероятной была эта догадка. "Не кто иной, как Чебукин-бис".
– Опять карьера, карьера, мелкий и суетный человек, - раздраженно сказал внутренний голос. - Не пора ли, как выражались в старину, подумать о душе?