Нгиланову осу я хорошо запомнил. Очень запоминающаяся оса: как карамель «раковая шейка» — шоколадные полоски и полоски медового такого цвета, а задница — с белым кружочком, типа шмелиной. И она вокруг меня кружилась ещё вчерашним вечером. Только вот не надо, что она случайно туда попала!
Ушастые нас вычислили ещё вчера. И прикидывали, что с нами делать.
Если бы мы сами к ним не впёрлись, они бы нас забрали в лучшем виде. И дофига нам повезло, что мы не сделали, видимо, в их лесу ничего плохого. Потому что они у ушастых очень непростые, эти осы.
Не знаю, что у Нгилана там, под белым пухом. Может, маленький домик какой-то, типа улья, где осы живут. А может, что-то ещё сложнее. Но оса туда отнесла анализ крови, которую у Разумовского взяла. Зуб даю, взяла анализ. И какая-то там система эту кровь обработала, вывод сделала и других ос зарядила лекарством. Ни от чего другого — от кашля конкретно.
А если бы Нгилан захотел, вкалывали бы его осы ядовитый яд. На любом расстоянии. Стопудово. Самонаводящиеся пули, жесть. Сами цель нашли, сами с ней покончили — и улетели докладывать. Это пчела укусит и подыхает, а оса — та нет. Оса может ужалить сколько угодно раз. И потом полететь к хозяину и как-нибудь всё объяснить.
Эти здешние такие симпатяжки, только если ни о чём не думать, как Багров не думает. Ну, да, ушки у них шевелятся, сами шерстяные такие, как плюшевые мишки… Ага. Щас. У них тут всё под контролем. И лес под контролем. Они велели дороге вырасти — дорога выросла. Мост ещё можно себе представить, как сделать руками, но дорога-то! Прав Разумовский, вообще: почему она вширь не растёт, если посажена, как клумба? А дом этот. Они же его тоже не строили, а вырастили. Интересно, сколько на такое дело времени уходит…
Нгилан, конечно, не потому белый, что медик. Альбинос просто. Бывают такие — альбиносы. Даже люди. И он не такой развесистый, как Динькин Цвик: строгий мужик, серьёзный. А как вы думаете! При нём же постоянный самонаводящийся автомат, с обоймой, которая сама собой пополняется. Офигенное оружие, как подумаешь, совершенное. И многофункциональное. Хочешь — оружие, хочешь — аптечка. В деревне, ага. А нам, землянам, до таких технологий, между прочим, ещё пердолить и пердолить. Что у них тут в городах, если в деревне вот этакое?
А Нгилан, между тем, Разумовского оставил в покое, на Калюжного переключился. Вижу, обнюхать хочет, и оса у него ползает по свитеру. А Калюжный вот-вот психанёт — просто худо человеку.
Я тогда говорю:
— Слышь, Серёга, не дури. И не ссы. Он ничего плохого делать не будет, мы им живьём интересны. Видишь: врач. Дай ему посмотреть, что у тебя с мордой.
А Калюжный:
— Что у меня с мордой… ничего у меня с мордой! Что он привязался со своими осами!
— Ты что, — говорю, — уколов, что ли, боишься? Да это у него не осы, а летающие шприцы. Он их заряжает под свитером и выпускает, не видишь, что ли? Скажи, Разумовский?
Артик говорит:
— Да, похоже.
И Багров говорит:
— Серёж, он думает, что у тебя заражение будет. Что ты, в самом деле…
Нгилан тем временем Разумовскому показал жестами, что креслице надо уступить Калюжному. И сыпанул порошочек в какую-то коричневую колбочку. Опа! — и свет зажёгся! Яркий, как в операционной. По краю зеркала, что наверху подвешено, оказались длинные лампы.
Офигеваю я от них.
Тут, видимо, и до Калюжного дошло — видимо, потому что очень похоже стало на настоящий врачебный кабинет, со светом. Он в это кресло сел — как к зубному врачу. Прямо мелко потряхивало его, как психовал. Где так смелый…
Я тогда говорю:
— Док… в смысле, Нгилан! Гхм… прощения прошу, — и тронул его за локоть.
Он на меня посмотрел, а я ему руки протянул и, вроде как, подставился понюхать. Раз, думаю, у вас тут такой осмотр — давай, осмотри меня сперва. Покажу салагам, что здесь у тебя безопасно, хоть и чуден твой кабинет не по-нашему.
Он, вижу, понял. Нюхал — и хмурился. Руку мне положил на живот.
— Точно, — говорю, — док. Там — болит, это есть.
Нгилан комбез мой потрогал — и всё хмурился. Я сообразил: ему до меня не добраться через одежду, не носят они такого. Расстегнул молнию, показал ему пузо. Он ещё больше удивился: и обнюхал, и ощупал. И соски его, понимаешь, поразили. Только что не облизал. И ясно, в общем: у них никаких сосков нет. И у девиц их тоже нет никаких сисек, даже намёка. Всей радости, что уши…
Потом Нгилан выпустил осу. А я руку подставил правильным порядком. Как медсестре.
Произвёл впечатление-то!
Улыбается Нгилан, смотрю. «Видзин, — говорит, — видзин». Это мы все уже поняли: «видзин» — хорошо. «Видзин» — и пахнет плюшками. А «хен» и чесночная вонь — это «плохо», «нельзя», запрет, в общем. Нет у меня способности к языкам, но вместе с запахом что-то быстро пошло.
Он проделал ровно ту же процедуру. Запустил осу, чтобы капельку крови взять на анализ — это больно. По-моему, она и кусочек кожи срезала своими челюстями. А я глядел, и вдруг меня осенило: а вот нифига это и не оса! Потому что никаких челюстей у осы-то нет! У осы — хоботок! Она им варенье ест, если найдёт! А эти букахи только похожи на ос, потому что летают и полосатые!.. Или стоп, спутал. Хоботок у мух. Всё-таки осы?
А вот когда эти осы жалом впрыскивают своё лекарство — нельзя сказать, что сильно больно. Чувствительно, но не больнее укола. Мне он одну осу выпустил; видимо, не так я плох оказался, как Разумовский. И сразу ничего не подействовало — наверное, время должно пройти.
Пока док здешний со мной возился, Калюжный успокоился, салага. Дошло до идиота. Даже рукав задрал, чтобы осам было удобнее.
А Нгилан взял, значит, анализ осой и ушёл куда-то к окну. Там раскрыл один контейнер, где у него сидели непонятные живые твари, и вытащил… даже не знаю, как обозвать-то… Гада какого-то, длиной сантиметров в десять. То ли скорпиона, то ли жука с клещами — ужас какой-то, в общем. Чёрно-бурый.
И этого гада понёс к Калюжному. Влип, в общем, Калюжный. Потому что лучше — оса, мне кажется.
Серёга аж приподнялся:
— Витёк, — говорит, — что за жопа?!
— Сядь, — говорю, — салага, и не отсвечивай. Видишь, методы у них какие. Жить хочешь — сиди, терпи и молчи в тряпочку.
Разумовский улыбнулся бледно.
— Здесь лечат очень эффективно, но как-то непривычно.
А Калюжный:
— Ага. Точно, — а у самого морда белая, как гипсовая, только блямба красная, где опухоль.
Нгилан пальцем тронул его за щёку, за то самое место. «Видзин», — говорит, ясно ему, что нифига мы больше не понимаем, а это уже поняли кое-как. И сажает Калюжному на физиономию своего таракана.
И Калюжного перетряхивает с ног до головы. Рефлекторно. Вцепился бедный Серёга в подлокотники — точно, как у зубного, только хуже. Зубной-то на Земле всё-таки, и хоть не суёт тебе в рот всяких пауков.
А гад, между тем, сработал, как самый, что ни на есть, современный медицинский агрегат. На хвосте у него жало, как у скорпиона — первым делом ужалил рядом с опухолью. Калюжный дёрнулся, но, гляжу, ужас с его физии пропал, понимание появилось.