Скажу теперь коротко, ввиду того, что вы предупреждены, о чем идет речь: все камни нашлись, кроме рубина, того рубина.
Он пропал.
Мы обшарили все уголки, каждую складочку ковра, мы сняли, наконец, ковер и осторожно тут же в комнате вытряхнули, мы переставили всю мебель, мы перешли в следующую комнату и в следующую в надежде, что он мог куда-нибудь закатиться, перевернули и там все верх дном, — камня не было.
Вы поймете мое дикое изумление, мое отчаяние, мой ужас.
Девочка, виновница всего, смотрела полными страха глазами. Госпожа Кранц побледнела...
— Господи, что же это? — прошептала она.
Мы снова все стали шарить, ползая по полу, сталкиваясь, не обращая друг на друга внимания, позабыв о пропасти, которая отделяла меня, простого, хоть и искусного ремесленника, от них, аристократок.
Наконец, госпожа Кранц поднялась.
— Я вас попрошу обыскать нас обеих!
Я дико посмотрел.
Пропажа потрясла меня, я почти обезумел, но такие жуткие подозрения не приходили мне в голову, клянусь вам, я бы сам на эту меру никогда не решился.
Я пролепетал, невольно отступая:
— Что вы, сударыня...
Она перебила меня и повторила:
— Я попрошу вас немедленно обыскать нас обеих!..
— Но уверяю, сударыня... мне этого не надо!..
— Зато мне надо! — сказала она, блеснув глазами.
Слишком ясно было, что она не хотела, чтобы даже тень подозренья могла на ней остаться. И, в конце концов, я покорился. Я отвел обеих в последнюю комнату к жене. Я шепнул жене, в чем дело, и оставил их одних.
Жена моя — превосходная женщина, но... мало тронутая культурой и, когда нужно, человек очень решительный, даже слишком... Она не стала обыскивать для одного вида... Вопрос был шкурный, и она обыскала обеих, как не обыскал бы сыщик. Она не только раздела их догола, не только перебрала каждую складку их белья и платья, но искала так, как может решиться искать только женщина у женщины.
Обе ушли.
После их ухода вся квартира снова, конечно, была перевернута вверх дном. Но успех был тот же.
Камень непонятным, таинственным, чудесным образом исчез.
Первая моя мысль была та же, что, я вижу, шевелится и у вас, именно, что во всей этой истории какую-то роль сыграл инженер, тот случайный покупатель, о котором я упомянул и в присутствии которого все разыгралось. Дескать, приход его был не случайный, а рассчитанный, условленный заранее, он воспользовался происшедшей суматохой, подобрал незаметно камень сам или получил его из чьих-либо рук и ушел.
Так спешу вас теперь же разуверить в этом: ничего подобного не было.
Может быть, фабула вымышленного рассказа так бы и развернулась, потому что слишком уж похоже все сплелось. Но жизнь прямее и в этой прямоте чаще бесконечно богаче всякого вымысла.
Повторяю, ничего подобного. В настоящую минуту я могу сказать это с полной уверенностью. Инженер не имел понятия о госпоже Кранц, не имел понятия о камне, действительно искал серьги какой-то особой формы и ушел, не подозревая даже того, чего он косвенно был причиной.
Фамилия его была Скрябин. Это я с точностью узнал в тот же день, как узнал его адрес. Я был сам у начальника сыскной полиции и знал хорошо, что и за Скрябиным и за Кранц был учрежден тайный надзор, был даже произведен обыск в их квартирах, и каким-то таким образом, что ни один, ни другая про это не знали.
Дали знать всем ювелирам столицы, всем оценщикам ломбардов, были разосланы во все города телеграммы с подробным описанием пропажи и... ничего, как и раньше!..
Камень пропал, так пропал, что найти его никаких надежд уж не оставалось.
Между тем, жизнь шла вперед, искусство мое требовало от меня зоркости и внимания и приходилось брать себя в руки. И, скрепя сердце, я заставил себя о камне не думать больше.
Спустя месяц или около того, госпожа Кранц пришла ко мне со своей девочкой и купила шейную цепочку для медальона. Мы не могли не вспомнить того, что недавно случилось, поговорили снова об этом, подивились, она пересмотрела, по обыкновению, все новинки и ушла.
И с этого дня она, как и раньше, через известные промежутки стала ходить ко мне. И все потекло, словно ничего в прошлом не было...
Так прошло полгода.
В прошлом году, в августе, я запомнил и число, — двенадцатого, — госпожа Кранц пришла ко мне утром — время, когда она редко или, вернее, никогда не приходила. Она сказала, но как-то вскользь, что уезжает в этот день и что пришла она посмотреть для дочурки небольшой кулон.
Кулон был выбран и куплен и, спустя немного, госпожа Кранц стала со мною прощаться.
Вдруг девочка, стоявшая у окна около горшков с цветами, что-то сказала ей по-английски. Госпожа Кранц посмотрела на нее, пожала плечами и, небрежно бросив в ответ несколько слов, направилась к двери.
Девочка, однако, не пошла за ней и повторила свое, но уже капризным тоном. Мать нахмурилась и ответила ей уже сурово. Тогда девочка заплакала.
Я ничего не понимал.
С легкой улыбкой, с той особенной улыбкой, с какой взрослые в присутствии детей говорят об их причудах, госпожа Кранц сказала мне:
— Ей понравились ваши туберозы, и она хочет, чтобы я попросила вас уступить ей один вазон.
Я улыбнулся.
— У барышни, кажется, к ним такая же страсть, как у меня... Я давно заметил... Какой же?
— Нет, вы ни за что не должны уступить.
— Помилуйте... Такой пустяк...